Повздыхав, Жарков поплелся в гигиенический отсек. Разумеется, в то, что от него осталось.
Здесь его, помнится, и застигла атака. Он умылся, смахнул суточную щетину, постоял под душем и уже почти оделся, когда начался весь ад. Даже кепку не забыл. Случись пятью минутами раньше, он выскочил бы наружу в костюме Адама. А отмотать назад еще минут десять-двадцать – тут бы и остался.
Наблюдатели гибнут редко. При всем безумии бесконечной войны, охватившей эту горемычную планету, наблюдателей принято было не задевать, по возможности обходить стороной и при случае выказывать знаки уважения.
Конечно же, возникал резонный вопрос, на кой дьявол им вообще позволили встать разделительными постами между воюющими сторонами, ежели никто не намеревался делать реальные шаги к примирению. На сей счет имели хождение разные теории.
Официальная, для массового употребления, гласила, что в правящих кругах Империи Абхуг и Республики Квэрраг начали понемногу набирать силу здравомыслящие силы, не желавшие тотального истребления. Кое-кто, как представлялось оптимистам, повел вокруг себя мутным от адреналина взором, и увиденное ему не понравилось. Выжженные пространства, крепости вместо домов, бронемехи вместо звездолетов, снаряды взамен хлеба. Болезни, которые никто не лечит, поскольку все заняты изобретением «этнического» оружия, способного подчистую искоренить супостата и не тронуть сородича. Но самые лучшие образчики, самые злые вирусы с тупым беспристрастием косили что абхуга, что квэррага. Мирное население как социальная категория давно исчезло, на войну работали едва ли не от рождения. И этот воображаемый «кое-кто» пытался-де пресечь охватившее планету безумие или хотя бы дать ему укорот. Каковое стремление надлежало всячески поддерживать и поощрять. И вставать мирными цепями всюду, где только возможно развести войска.
Низовые инспекторы, кто самолично стоял в цепях, такие как Жарков, придерживались более прагматичной точки зрения. Силы разъединения цинично использовались обеими сторонами с тем, чтобы под благовидным предлогом взять тайм-аут, перевести дух, зализать раны и укрепить потрепанные армии. И во благовремении с новыми силами обрушиться на неприятеля, по возможности застав его врасплох, сметя чужеродных наблюдателей, которые все едино по статусу своему не могут давать отпор и даже не вооружены. Победителей, как известно, не судят. А смерть наблюдателей всегда можно свалить на побежденных.
Жаркову повезло. Он выжил. Схватил в охапку комбинезон, обувь, кепку и выжил. А про личный браслет-коммуникатор забыл. Зря, между прочим. Браслет сейчас был бы полезнее, чем штаны.
В совершеннейшей прострации он поковырял носком ботинка в груде разнокалиберного мусора. В сердцах пнул бесформенный оплавленный ком, что был шкафчиком с личными вещами. На базе ГСР ему внушали: никогда, никогда не снимай браслет с запястья, балбес несчастный, ни в постели, ни в душе, никогда. Весомая, собранная из отдельных металлокерамических сегментов фиговина цеплялась за одежду, мешала при тонких профилактических операциях, стучала по столешнице при наборе текстовых отчетов. Но снимать ее все же не следовало. Браслет был защищен от всех видов сигналоподавления, какие только мог изобрести пытливый абхуго-квэррагский ум, он не пропускал воду, чихал на радиацию и способен был сколь угодно долго выдерживать воздействие открытого огня. Возможно, он и в настоящий момент, внутри спекшейся массы, продолжал работать, что давало слабую надежду. Вдруг поступающие с браслета парадоксальные реакции вкупе с затянувшимся безмолвием владельца насторожат базу, и сюда, на отдаленный пост, заявится инспекция…
Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Во время активной фазы боевых действий – а сейчас имела место именно такая фаза – никому нет дела до периферийных наблюдателей. Если, конечно, они не призовут на помощь открытым текстом.
Умирать Жарков не собирался. В конце концов, что такое шестьдесят миль до базы по пересеченной местности для молодого здорового организма? Лишь бы не угодить в очаг боевого контакта, где никто не станет разбирать, наблюдатель ты или вражеский лазутчик. В лесу, буде он избежал ковровых бомбардировок, полно съедобных плодов, некоторые на семьдесят процентов состоят из влаги, и вся эта биомасса без проблем усваивается человеческим желудком. Когда и было какое-то опасное зверье, так давно загинуло или разбежалось. Случайно набрести на местных рейнджеров – неслыханная удача: укрепить репутацию в глазах ГСР есть дело чести, они вынесут наблюдателя на руках и всю дорогу будут потчевать бесценными для полевого ксенолога байками из местного милитаристского фольклора, а также упаивать до положения риз квэррагской самогонкой или абхугским пивом, это уж как повезет…
Кабы не обуза в облике двух покалеченных идиотов, готовых загрызть один другого.
Но есть этическая дилемма.
Означенные идиоты не просят о помощи. Они вовсе не прочь, если Жарков со своими моральными принципами уберется подальше, вручив их жизни судьбе. Уж они сами как-нибудь разберутся. И ничего, что обречены оба. Главное, чтобы враг умер первым.
Статус не требует от наблюдателя, дабы тот оказывал помощь личному составу разъединяемых сторон. Принцип невмешательства лежит в основе устава ГСР. Спасение единицы техники и живой силы может быть воспринято одной из сторон конфликта как создание неоправданного преимущества для другой стороны. Нейтралитет сил разъединения окажется под вопросом. За такое нарушителя по головке не погладят. И что с того, что он пытается спасти живую силу с обеих сторон сразу?
Жарков представил, как он выбирается из развалин поста и, не оборачиваясь, вприпрыжку направляется на базу. И к дьяволу графа, к сатане паучиху. У него впереди долгий, сказать по правде – непростой путь домой. Будет время выбросить из головы нравственные дилеммы, убедить себя в собственной правоте, вообще забыть о тех двоих, что остались позади. Ему даже не придется лгать в отчете об инциденте. Всего лишь умолчать о некоторых деталях. Правду и только правду, но не всю правду…
На пятачке голой земли между догоравшей черепахой и чадившим пауком сверкали перуны, скакали шаровые молнии, рвалась картечь, а заодно шрапнель и фугас. Исполненный цинизма скрипучий голос графа перекрывался визгливыми, несколько истерическими выкриками паучихи. Грубая солдафонская брань сменялась изысканными куртуазными оскорблениями. Жарков остановился на полдороге, дабы насладиться свирепой музыкой нечеловеческой ненависти и заодно пополнить активный лексикон. Каждый срамословил на своем языке, но прекрасно понимал оппонента.
Зерна связной речи, отделенные от плевел похабщины, избыточными смыслами также не блистали.
– Кажется, я начал понимать, отчего квэрраги постоянно проигрывают, – вещал граф. – Какими нужно быть неудачниками, чтобы отправлять в бой собственных самок?!
– Самки – те, кто пресмыкается подле смердящих абхугских очагов и полощет запачканные подштанники своих хозяев! Женщины Республики свободны и равноправны!..
– Вернее всего, что ваши самки с готовностью производят на свет самок, тогда как самцы уже на исходе. Разве нет? Я бы сказал, что мужчин у абхугов вполне достаточно, но не могу представить себе ситуацию, когда даже самый опустившийся абхуг польстится на грязную квэррагскую самку…
– Всем известно, что абхугские кобели куда охотнее кроют друг дружку!
– Квэррагские смерды, похоже, и на такое не годятся!
– С болотной жижей вместо крови и древесными грибами вместо мозгов!..
– У вас все еще подают к столу жаркое из собственных детей?..
– Мы предпочитаем свежее мясо абхугских щенков!..
– Квэррагским падальщикам всегда в радость горелая плоть мирных землепашцев!..
– Чем больше паразитов сгорит в очистительном огне, тем здоровее станет наш мир!
– Наш мир, не ваш!
– Черта с два он ваш!
Все силы бранившихся ушли на взаимное оплевывание, что помешало им сползтись на достаточно близкое расстояние, дабы решить конфликт силой.
– Заткнитесь! – рявкнул Жарков. – От вашего угарного бреда уши пухнут!
– Нежный народ эти наблюдатели, – иронически заметил граф, а паучиха закатилась обычным своим сатанинским хохотом.
Наметанное ксенологическое чутье Жаркова просигналило: осатанелые психопаты поедом едят один другого, но легко сходятся на общих, далеких от вековой вражды темах. Это давало надежду… ни фига оно не давало. Не такие умы искали точки соприкосновения, и всегда без результата.
– Лучше молитесь, чтобы о нас вспомнили, – проворчал он.
– И что вы станете делать? – с неподдельным любопытством осведомился граф.
«Отличный вопрос, – подумал Жарков. – Кто бы ни явился, в лучшем случае меня оттеснят к лесу, постараются уболтать и напоить, гостеприимство здесь бывает избыточно навязчивым… а когда я продеру глаза, выберусь из штабной палатки и спрошу, что сталось с пленным… так ведь и случится, кто-то из этих головорезов обретет статус спасенного, а кто-то пленного… мне отвечено будет: какой пленный? Слыхом не слыхивали, видом не видывали… а за нашего соратника и боевого товарища примите горячую признательность от высшего военного руководства, да хоть бы даже и медаль…» Он сорвал красноватый стебелек и принялся нервно жевать. От стебелька пахло дымом, и вкус был, как у пригоревшей солдатской каши. «Нет, было бы здорово, чтобы меня хватились на базе. Слишком здорово, чтобы на такое надеяться».
– Не извольте беспокоиться, граф, – сказал он с наигранной уверенностью. – Пока я здесь, вам ничего не угрожает. И вам, сударыня.
Паучиха скорчила болезненную гримасу.
– Пожалуй, я буду молиться, чтобы не дожить до утра, – сказала она.
– Присоединяюсь, – проговорил Карранг. – На кой черт вы вообще нас спасали, плебей? Вы там, у себя, любите лишние хлопоты?
– Обожаем, – огрызнулся Жарков. – Прямо-таки кончаем от предвкушения. У нас в крови навязчивая забота о ближних и о дальних.
– Дикари, – заметил граф.