– Варвары, – подтвердила паучиха. – Как вы ухитрились эволюционировать?
Жарков обвел их прохладным взглядом.
– Было непросто, – сказал он, помолчав. – Мы тоже воевали. По большей части во имя фальшивых ценностей.
– Только не нужно ханжеских нравоучительных историй! – взмолился Карранг. – Наслушался на учениях от ваших приятелей, благодарю покорно. Слащавые, липкие, как дурно выкачанный мед.
– Я и не собираюсь вспоминать разное историческое дерьмо, – заметил Жарков. – Меня тошнит от одной мысли о кавалерийских атаках, танковых сражениях и тактических ядерных ударах, или как они там назывались.
– Миротворец, – фыркнула Плагупта. – Гуманист! Кому пришла фантазия направлять в зону боевых действий сопляка с искаженными представлениями о реальном мире?
– Не переживайте, – сказал Жарков ледяным голосом. – Я уж и сам проклял все на свете, когда понял, во что вляпался. Я полевой ксенолог, надеялся набраться опыта, заняться настоящим делом, погрузиться в новую культурную среду.
– Чувствую, набрались по самую маковку, – ухмыльнулась паучиха.
– Да уж, – сказал Жарков злорадно. – Как там у вас… тысячестраничный эпос «Незабываемая победа, одержанная великолепной знаменосной ордена Кремневого Ножа и Бронзового Топора панцирной драконницей, коей умело и дальновидно командовал его светлость маршал Штетрийбх Пирахариришват Шароб, над бесчисленным гарнизоном убийц, безбожников и каннибалов, окопавшихся в крепости Аннирнеах». На прекрасной текстурированной коже с иллюстрациями самого натуралистического свойства.
– Какого черта, – заворчал Карранг. – Когда это старый пень Шароб брал штурмом нашу крепость?
– Никогда, – с наслаждением объявил Жарков. – Это называется «патриотическая проза».
– Иными словами, брехня, – констатировал граф. – Эй, дикарка! Не слышу аргументов.
– Всем эпосам предпочитаю уставы и технические регламенты, – буркнула та.
– Или вот еще, – сказал Жарков, веселясь. – Шестичасовое лицедейство «Ничтожные твари, не заслуживающие места под солнцем и упоминания в приличном обществе, улепетывают от громокипящей броневой лавы адмиралиссимуса Уркампа р’Уриустегикта в долине реки Такринам». С песнями, плясками и фейерверками.
– Как же, как же, – воспрянула Плагупта. – Мы бы, возможно, и улепетывали. Да только кретин Уркамп сунулся в заболоченную долину на трехколесных самоходках парадным строем, с развернутыми штандартами высотой в десять локтей, и те, что не увязли в первые минуты, были без затей опрокинуты порывами шквального ветра в силу естественной парусности. Все, что оставалось ничтожным тварям, так это не спеша прогуляться между ворочающимися в жидком дерьме громокипящими ублюдками и проткнуть каждого заостренным деревянным дрючком…
– Желаете напомнить мне, аристократу и наследнику Дома-над-Стремниной, скорбные страницы истории? – вскипел граф. – Или столь постыдным образом пытаетесь восполнить пробелы в представлениях о нашем мире у плебея Жаркова, по недогляду высших сил принужденного выслушивать болезненный бред издыхающей квэррагской мрази?! Так вот, – продолжил он, обращаясь непосредственно к Жаркову, слегка одуревшему от внезапного фонтана рафинированной ненависти. – Надо вам знать, что упомянутый уже маршал Шароб, которого соплеменники пытаются выдать за образец воинской мудрости и чести, постоянно имел при штабном вагоне прицепной фургон, специально оборудованный для отдыха от ратных дел, а контингент, предназначенный для маршальских утех, состоял из наложниц самого нежного возраста и обеих рас…
Плагупта зашипела и предприняла отчаянную попытку дотянуться до ближайшего увесистого камня. Жарков нехотя поднялся и подопнул замшелый булыжник ей под руку. Паучиха сгребла его пятерней в грязной перчатке, попыталась поднять и с протяжным стоном выронила на землю.
– Ничего, – сказала она едва слышно. – Ничего. Будет еще случай…
Представления о гуманизме, за время, проведенное в этом мире, сильно пострадавшие, но до сих пор живые в душе Жаркова, требовали от него лгать во спасение. В иных условиях он так бы и поступил, щадя чужие чувства. Но прямо сейчас он торчал на выжженном пятачке, к которому с одной стороны подступал живой, ко всему уже привыкший и даже толком не напуганный лес, с другой – облизывал берега равнодушный поток запакощенной, нездоровой влаги, догоравшие бронемехи как могли декорировали пейзаж, за спиной тлел наблюдательный пост ГСР, а два обожженных, переломанных, умиравших на пожухлой траве дуралея мечтали добить один другого.
– Если к утру нас не найдут, – сказал Жарков, – времени, сударыня, у вас не будет. У вас, граф, тоже.
– И славно, – отозвался тот отвратительно бодрым голосом. – Наконец я буду избавлен от удовольствия зреть ваши рожи. Инспектор, или кто вы там есть… без обид. Но в сумерках я бы не отличил вас от самого гнусного квэррага.
– Никого не хочу оскорбить, – не запозднилась Плагупта. – Разве что кроме одного абхугского подонка… Но вы, Жарков, в профиль с ним как родные братья.
– Если вы надеетесь таким жалким образом вывести меня из равновесия, – небрежно сказал Жарков, – то поберегите силы. Они еще понадобятся. У меня врожденный иммунитет к этническим оскорблениям. И уж тем более к сравнениям с расами, которые мне одинаково безразличны.
– Ну, так и валите туда, откуда явились в наш мир, – вяло посоветовал граф.
– И этого не дождетесь. Было время, я надеялся проникнуться к вам сочувствием или хотя бы пониманием. Не сложилось. Вы не вызываете сочувствия, да и не заслуживаете. Орда сумасшедших убийц, дьявольским попущением разделившаяся сама в себе и потому обреченная. Ваше взаимное истребление – вопрос времени. Знаете, как вас называют в ксенологическом сообществе? Суицидальная цивилизация…
Жарков перевел дух. «Чего это я разошелся», – подумал он слегка пристыженно.
– Я вас не брошу, – сказал он убедительным голосом. – Думаете, я желторотый пацан в дурацкой кепке, а вы два взрослых, матерых воина с длинным списком побед и подвигов? Ни черта подобного. Здесь я взрослый, а вы заигравшиеся детишки с опасными цацками в неумелых ручонках. Я не могу вам помочь, я даже убедить вас ни в чем не могу, но я вас не оставлю умирать в одиночестве и ненависти.
– Ах, увольте, – проворчал Карранг. – Для представителя высокоразвитой галактической культуры слишком много легковесного пафоса.
Он заранее вымучил на лице саркастическую гримасу, ожидая услышать реплику паучихи. Но время шло, а реплика не последовала.
– Послушайте, плебей Жарков, – сказал граф, стараясь не выказывать беспокойства. – Что там с квэррагской стервой? Если она издохла, я желал бы как-нибудь отпраздновать это событие.
– Не готова никого порадовать, – отозвалась Плагупта сквозь зубы. – Похоже, у меня выдохлась анестезия. Видать, на базе ополовинили ресурс или подсунули просроченные анестетики.
– Все как мы любим, – буркнул граф.
– Мне больно, – объявила паучиха. – Адская боль. Простая констатация факта… Обещаю не орать и не сучить лапками, но порой могу быть неадекватна. Прошу отнестись с пониманием.
– Ерунда, – неожиданно великодушно промолвил Карранг. – Мы все знаем, что такое адская боль. Коли протянете до утра, я вступлю в ваш клуб. Я тоже на анестетиках, и они тоже дерьмовые, как и у вас.
– Не удивлюсь, если ваши каптенармусы толкают нам списанные медикаменты, – сказала Плагупта.
– И наоборот, – кивнул граф.
– И наоборот, – легко согласилась паучиха.
Ей действительно было плохо и с каждым часом становилось хуже. Иногда паучиха теряла самоконтроль и мотала головой в сбившемся шлеме, хрипло вздыхая. Когда сознание возвращалось, бормотала извинения, вяло пыталась дерзить, но в голосе не звучало прежнего металла, и дерзости эти сильно смахивали на дамские капризы. Видя жалкое положение неприятеля, граф проворчал: «Мало чести…», утратил интерес к перебранкам, отвернулся и лежал молча, уставившись в серое небо. Над рекой сгущались сумерки, ветерок развеял омерзительную военную гарь, а взамен принес прохладу и сырость.
Жарков сообразил натаскать на поляну сухого дерева. Для розжига употребил тлевшие останки графской черепахи. Наведавшись на пост, обзавелся несколькими солидными лоскутами обшивки. Один приготовил себе для ночлега, другим прикрыл сонно заворчавшего графа: «Какого черта вы задумали, плебей? Кажется, я давно не нуждаюсь в пеленках…» Оставшимися лоскутами кое-как обмотал раздробленные ноги беспамятной паучихи, закутал ей плечи и соорудил подобие жесткой подушки. Костер горел неохотно, едва разгоняя тьму, тепла от него было немного. Мысленно прокрутив в голове варианты задачи про козу, волка и лодку, Жарков решил пренебречь логическими построениями и действовать решительно. Поставлена была ксенологическая задача: уберечь от холода двух заклятых врагов на ограниченном пространстве. Вроде бы ничего сложного. Степеней свободы у надзираемых объектов с гулькин нос. Зато навалом взаимной ненависти. Кто знает, какие фантазии взбредут в их воспаленные мозги, если единственный здравомыслящий участник хеппенинга вдруг задрыхнет?
Ночь предстояла нескучная.
Для начала Жарков переместил поближе к огню тушу графа. Действенного сопротивления тот оказать не мог, отделывался длинными фразами на непонятном языке, и Жарков не сразу смекнул, что в очередной раз упускает уникальную возможность получить урок черного солдатского сквернословия на абхугском.
С паучихой обстояло сложнее. Едва только Жарков стронул с места волокушу, как Плагупта очнулась, взвыла от боли и уже не умолкала.
Граф, приподнявшись на локте, подавал советы один другого безобразнее:
– Да заткните же ее наконец, задушите, в костер суньте или башку разбейте, вокруг столько камней… Где ваш хваленый гуманизм, плебей Жарков? Прекратите мучения, и дело с концом… Ну, хотите, я за вас все сделаю, ничтожный слабак?
– Кажется, я сейчас одного высокородного говнюка запихну в костер! – рявкнул Жарков.
– Ну и глупо, – сказал Карранг. – Все едино она не жилец.