Граф был сволочь, но он был прав.
В облике Плагупты от женщины было немного, но выла она женским голосом.
Жарков понял, что к утру сойдет с ума или его сердце разорвется.
А тут еще эта сволочь граф…
– Граф, вы редкая сволочь. Знаете об этом?
– Так себе открытие. Ангелы не выживают на войне.
– Если не можете помочь, хотя бы не мешайте.
– Вы же помните, личное оружие я оставил в «Ратоборце». Следовательно, на эффективную помощь не рассчитывайте. И не питайте иллюзий, что, окажись я на ее месте, она сожалела бы о чем-то ином.
– Может, вы правы. Это ничего не меняет: вы сволочь.
– А вы слюнтяй. Кстати, что вы задумали?
Жарков и сам толком не был уверен. Он мог остановить кровотечение, вправить вывих, зарастить поверхностную рану, отключить болевые ощущения… у человека. Его этому учили, и он не раз применял свои навыки на практике, в полевых условиях.
Применительно к инопланетянам существовало универсальное правило: «Не суйся!» Ты не специалист по ксенофизиологии, ты ни черта не понимаешь в законах, по каким функционирует чужой организм, и ты сделаешь только хуже. Поэтому не бери греха на душу, отойди.
Но этот инопланетянин кричал от боли. Уродливый, злобный, при всем этом пугающе похожий на женщину.
Грубая ошибка начинающего ксенолога: видеть в чужаке человека…
Жарков несильно ударил паучиху по щеке. Затем лишь, дабы раздвинуть пелену беспамятства, на короткое время привлечь внимание.
– Эй, – позвал он.
Плагупта приоткрыла глаза, всхлипнула и выдавила сведенными губами:
– Катитесь в ад.
– Сейчас я… заберу вашу боль. Может быть. Если получится. Я попытаюсь. Никогда не делал этого с квэррагами… Но вы утратите контроль над телом. От головы и ниже. Это временный эффект. Ваши увечья не заживут, ничего не изменится. И вы умрете, если нас не спасут. Хотя нас наверняка ищут… Вы согласны?
– Делайте что-нибудь, – прошипела паучиха. – Или просто добейте.
Жарков тяжко вздохнул. Опустил левую ладонь Плагупте на лицо. Пальцами правой руки попытался ощутить сквозь грубую ткань комбинезона чужие нервные токи. Это удалось подозрительно легко. Известно, что у квэррагских организмов бешеная энергетика. У абхугских не менее того. Ну еще бы, с их-то врожденной агрессивностью… Токи представлялись Жаркову сияющими цепочками красного цвета, что было непривычно: на инструктаже с людьми все виделось в спокойном сине-зеленом цвете. Разбираться в инопланетной нейронной топологии времени не имелось, и Жарков принялся гасить все подряд, без разбору. Это было неправильно, против науки, зато производило немедленный эффект. Плагупта взвизгнула и замолчала. Разлепила веки, во взгляде появилась мысль.
– Я… в порядке… – пробормотала паучиха. – Мне хорошо… никогда так не бывало…
Она попыталась поднять руку, и ей почти удалось.
– Вата, – сказала она с усмешкой. – Резиновое щупальце… Где-то там была фляга.
Жарков поднес горлышко к ее губам, Плагупта сделала пару глотков и обмякла. Это выглядело так, словно внутри нее сработал выключатель, и неприятно смахивало на внезапную смерть, но дыхание было ровным. Паучиха спала.
Жарков подтащил волокушу к костру и прилег между паучихой и графом, который с неподдельным интересом наблюдал за его действиями.
– Громадный соблазн, – сказал Карранг. – Дождаться, когда вы уснете, навалиться сверху и задушить.
– На меня? – устало поразился Жарков.
– На нее, – усмехнулся граф. – Но… цель не оправдывает средства. К утру она умрет. Вопреки вашим стараниям. – Он бесцеремонно зевнул во всю пасть. – Мы все умрем. Как вы это делаете?
– Что тут сложного, – сказал Жарков неохотно. – При известном усилии я могу видеть энергетическую схему живого организма. Что-то вроде трехмерной карты. И я отключил ту часть схемы, которая передает болевые ощущения. Примерно так.
– То есть дай вам волю, – с интересом сказал граф, – и вы можете убить в одно касание?
– Убить? – рассеянно переспросил Жарков. – Не знаю… возможно. Зачем? Кому придет в голову убивать живое мыслящее существо?
– Например, мне, – удивился Карранг. – Паучихе. Двум миллиардам абхугов и квэррагов. Забыли, в каком мире мы живем?
– Дурацкий ваш мир, – сказал Жарков. – Кривое зеркало. Словно бы и отражает, но всех превращает в уродов.
– Впрочем, эффективность ваших навыков невелика, – заметил граф. – Допустим, убьете одного-двух в пределах досягаемости. – Он снова зевнул. – Иное дело фотонная пушка. Или ракета… Однако же какими еще скрытыми умениями вы наделены, плебей Жарков? Как насчет дыма из ушей?
– Подите к дьяволу в задницу, – беззлобно огрызнулся Жарков.
– Если не проснусь поутру, – сказал граф тусклым голосом, – там меня и ищите.
Жарков дремал. С одной стороны от него лежал обгорелый, будто головешка, абхугский гранд. С другой надсадно и прерывисто дышала изувеченная квэррагская паучиха. Над головой колыхался грязно-серый, со звездными прорехами, небесный шатер. Шуршала ленивыми водами река. Смерть бродила неподалеку, но за добычей не спешила.
Жаркову снился калейдоскоп.
Не детская игрушка с цветными стеклами, а обширное пространство со сменяющимися при малейшем вздохе, при слабом движении, при попытке повлиять на положение вещей объемными красочными картинами. Он не успевал до конца погрузиться в одну, как на смену ей заступала другая, нависала третья, а сбоку теснила четвертая. Выстроить сколько-нибудь разумную цепь причин и следствий было невозможно, все же сон есть сон. Однако даже во сне эта неспособность охватить картину целиком раздражала и болезненной занозой торчала в мозгу. Сверкающие башни какого-то земного мегаполиса вонзались в ясно-синее небо, вокруг них пчелиным роем кружили летающие машины. Без перехода действие перемещалось в сумрак трансконтинентального туннеля, в кабине почему-то было битком народу, все сидели неподвижно, как манекены, уставясь пустыми глазами на серую ленту автострады. Аккуратно подстриженный газон перед воротами старинного особняка украшен был вымпелами и лентами, из дома выходили люди в праздничных костюмах, все они были Жаркову знакомы, все радушно его приветствовали, и при этом он не мог вспомнить ни единого имени. Стоило ему ответить на пожатие женской руки в тонкой кисейной перчатке, как мир сделался черным и бездонным, звездные поля простирались в бесконечность, снизу вверх и наискось восходил подсвеченный далеким светилом красно-черно-синий пузырь безымянной газовой планеты, и падение приобретало угрожающие темпы. В замкнутом пространстве между сходившихся высоко над головой бронированных стен установлен был круглый стол, в воздухе парили призрачные экраны, рассыпаны в беспорядке архаичные бумажные карты, валялись початые емкости с прохладительным, люди стояли перед этим хаосом с напряженными застывшими лицами, судя по выражениям которых ничего хорошего не происходило и в обозримом будущем не ожидалось. Жарков находился среди этих людей и в то же время наблюдал за ними с некоторой высоты, как за театральным действом, когда наступила кульминация и вот-вот будет произнесена ключевая фраза, которая принесет понимание всех уже случившихся картин и актов и заложит основу для последующих, и станет по меньшей мере понятно, с чем приходится иметь дело, с трагедией или драмой, а то и – не дай, не приведи – с фарсом…
Что-то постучало в сон извне, и калейдоскоп рассыпался утратившими вмиг всякую живую яркость стекляшками, а в образовавшуюся на его месте расселину восприятия вошел зверь.
Он явился из чащи на свет костра и замер, медлительно поводя уродливой башкой, словно стараясь прояснить ситуацию с меню на ужин. Неаккуратно, как бы даже избыточно лохматый, массивный и в то же время ощутимо проворный, размером и статью он был сопоставим, однако же, с крупным комодосским вараном, но более никакого сходства ни с одним земным созданием в нем не наблюдалось. Предполагалось, что вся опасная фауна давно покинула театр военных действий, благо до центральных лесных массивов континента бои пока не докатились. Очевидно, это было поспешное суждение.
Первым очнулся граф.
– Плебей! – завопил он. – Уносите ноги, несчастный дурак, нам все равно конец! Это гвиеддеш, он жрет все, что видит!..
– Бегите, Жарков! – подхватила Плагупта. – Поднимайте задницу и дуйте к своим! Это чертов гвийхот, падальщик, а мы и есть падаль!..
– Оружие! – стонал Карранг. – Самое паршивое… хотя бы застрелиться… Как я мог?!
Жарков уже был на ногах. Он выдернул из огня тлеющую ветку, очертил в холодном воздухе знак бесконечности. Пламя занялось.
– Пшел прочь! – рявкнул Жарков, выставив ветку перед собой. – Кому говорят, скотина?!
– Да ему похрен на огонь! – истерически захохотала паучиха. – Броня в кулак толщиной…
В подтверждение этих слов зверь опустил башку и молча ступил в костер. Взорвавшийся сноп искр на короткий миг превратил картину происходящего в линогравюру. Жарков успел разглядеть в деталях отверстую пасть с ровной пилообразной улыбкой, несолидный пятачок носа, глубокие борозды вдоль мохнатого рыла… пустые глазницы.
Зверь был слеп. Верхняя часть башки превратилась в кору из спекшейся брони и шерсти. Зверь был ранен, выжил, но утратил способность ориентироваться в пространстве. Вместо того чтобы отступить в глубину леса, он вышел на запах еды.
Костер и вправду его не беспокоил. Сказать по правде, зверь его попросту растоптал.
– Плебей, дурень!..
– Глупый мальчишка!..
Жарков отбросил бесполезную ветку. Вскинул руки над головой, стремительно и плавно опустил их по широкой дуге и свел перед собой ладонями наружу.
«Здесь ад. Здесь бездна. Пустота и страх».
Зверь остановился с поднятой лапой, на которой зловонно тлела шерсть.
«Нет добычи. Нет жизни. Нет ничего, кроме смерти».
Зверь попятился. Он был в растерянности. Чутье сулило ему заманчивые удовольствия, рефлексы бунтовали. Неуклюже развернувшись, зверь галопом ускакал в чащу.