– Я и не переживаю. До завтра, Земноводное.
Сквозь дрему я слышал какие-то звуки: Леша вставал в туалет, Токарев заглядывал к Федорову – их приглушенные голоса мне, полагаю, не чудились. Еще показалось, что зашипел шлюз, но это уж точно из разряда сновидений – кому бы могло понадобиться выходить наружу после марсианской полуночи? Для чего?
Потом я наконец заснул крепко-крепко.
Утро было мрачным – ветер перемещал с места на место охапки песка, крошечное тусклое Солнце едва-едва проглядывало сквозь пылевые тучи. Разорвав последнюю упаковку влажных салфеток, я наскоро «умылся». Забыл вчера спросить, в котором часу завтрак. Интересно, успею ли позаниматься? Игорь упоминал о тренажерной комнатке.
К тяготению в три раза меньшему, чем на Земле, привыкаешь быстро, гораздо труднее потом адаптироваться к земной силе тяжести, поэтому телу нужна дополнительная нагрузка. Ну и потом – не для того я кропотливо создавал рельеф мускулатуры, чтобы за один трехмесячный рейд сдуться. К слову, именно на базе я когда-то пристрастился к эластичным эспандерам. Закрепленные на разной высоте резиновые петли при определенной сноровке прокачивали любую группу мышц. В отличие от гирь, гантелей и штанг, которые в тамошних условиях становились менее тяжелыми на две трети.
На станции царила тишина. Где-то пощелкивала и попискивала какая-то аппаратура, но ни шагов, ни разговоров слышно пока не было. Интересно, не забудет ли этот соня заправить мой корабль, не проспит ли? А еще надо попросить его сфотографировать меня в полетном скафандре на фоне унылых бурых пейзажей. Вряд ли кадр будет представлять художественную ценность, но оживление в блоге вызовет стопудово: «Внезапно! “Лучшая подружка” на Марсе!»
Спортивная комнатушка оказалась занята: едва открыв дверь, я увидел Игоря.
Я уже хотел в шутку спросить, что он надеется натренировать таким странным упражнением, как вдруг понял, что Игорь окончательно и бесповоротно мертв. Ошпаренный этой мыслью, я подскочил к нему, соображая, что случилось, как он мог эдак по-дурацки запутаться в эластичных петлях… Нет, не запутался. Это не несчастный случай. Он намеренно закрутил потолочную ленту на шее на манер жгута; ленты, идущие от пола, закреплены на щиколотках. Сбоку валялся стул – возможно, тот самый, на котором я сидел за ужином. Натяжение резиновых петель было максимальным. Только так при пониженной гравитации можно повеситься.
– Земноводное, ты чего? – лопотал я, пытаясь снять однокашника с жуткой растяжки. – Ты зачем это, а?..
Потом я сообразил, что самоубийство не так уж очевидно: кто-то мог все это подстроить, кто-то убил Игоря и инсценировал суицид. Значит… Значит…
Ну а какие у меня варианты? Кто бы это ни был, на станции мгновенно станет известно о случившемся всем без исключения. Стало быть, нужно бежать к Токареву. И вообще трубить общий сбор.
– Эй! Леша! Вилли! Просыпайтесь все! Как тебя там… Квентин Дорвард! – От нешуточного потрясения я совершенно забыл настоящую фамилию второго астрофизика. – Народ, у нас несчастье!
Началось все, конечно же, не с Игоря. Но он был близко, очень близко, он входил в полтора десятка друзей, ставших свидетелями моего позора и перерождения. И в полторы сотни врагов, воспользовавшихся этим знанием.
Третий год обучения в Академии, мы шумим в баре на Полянке: первая свадьба на курсе, Маринка с Максимом в центре внимания. Вино рекой, уже официально можно: двадцать один год – шутка ли! Мы все невероятно крутые, взрослые, многоопытные и мудрые. Попробовал бы кто-нибудь сказать тогда, что нам это всего лишь кажется!
Праздник подходит к концу, захмелевшие новобрачные поднимаются со стульев и, перебивая друг друга, начинают благодарить собравшихся.
Вот тут Маринка и выдает.
– Я вас всех очень люблю, я признательна каждому из вас, вот правда-правда! Просто за то, что вы есть, и за то, что вы здесь! Но одному человеку я хотела бы сказать отдельное спасибо. – И смотрит мне прямо в глаза. – Если бы не он, не было бы этой свадьбы, вообще ничего не было бы… Год назад в моей жизни произошла неприятность. Ну, сейчас-то я понимаю, что это была всего лишь неприятность, а тогда мне казалось – мир рухнул. Я чуть было не ушла из Академии, похудела на семь кэгэ, забыла о косметике. Дни и ночи напролет я ревела, как дура, и иногда обнаруживала себя заблудившейся где-нибудь на окраине… Мрак! – Маринку качнуло, она схватилась за край стола, чтобы удержаться на ногах, и пьяненько хихикнула. Однако продолжала смотреть мне прямо в глаза. – А однажды я выплыла из этого идиотского забытья на лавочке перед вторым корпусом – ну, вы знаете эту лавочку. Рядом сидел смутно знакомый парень, который очень спокойно и рассудительно объяснял мне, что нужно сделать, чтобы выбраться из моего девачкового ада. Я реально испугалась, потому что совершенно не помнила, когда успела рассказать ему половину своей истории. Вот правда-правда! А потом послушала-послушала – и рассказала вторую половину. С тех пор я обращалась к нему по любому поводу, советовалась, делилась новостями, хвасталась и плакалась. И когда Макс сделал мне предложение – как вы думаете, кому первому я об этом сообщила? Он – самый чуткий, самый внимательный, самый добрый, он всегда выслушает и подскажет… И вообще! Он – моя самая лучшая подружка!
Как всегда случается в подобных ситуациях, шум в переполненном помещении стих именно в этот момент, и последнюю Маринкину фразу, обращенную ко мне, слышал весь бар.
Думаю, вы понимаете, что это такое, когда парня в двадцать один год называют подружкой. Не жеребцом, не альфа-самцом, не сексуальным маньяком и не грозой всех девчонок, а подружкой.
Мгновенно для одних я стал парией, для других – объектом насмешек и травли. Год жизни, двенадцать месяцев кошмара. Не знаю, как я вообще закончил учебу, потому что не помню ни лекций, ни практических занятий, ни зубрежки – помню лишь сбитые костяшки пальцев, сломанные носы, с хрустом вылетающие зубы – как чужие, так и мои собственные. После окончания Академии я намеренно ушел служить в ВКС, хотя мог бы, как все остальные, продолжить обучение в аспирантуре или приобрести, как тот же Игорь, второе высшее. Как минимум стать гражданским навигатором или пилотом. Просто не хотелось пересекаться с сокурсниками ни на одной из транспортных линий, для которых нас готовили. Армия должна была прочертить границу между прошлым и будущим, разделить мою жизнь на два независимых отрезка.
Но слухи – это шлейф, который невозможно отцепить по своему желанию. И тогда мне пришлось превратить баг в фичу.
Несмотря на ранний час, Токарева в каюте не оказалось. Собственно, все персональные каюты оказались пусты – я заглянул даже в те, которые по определению не могли быть заняты членами экспедиции.
На пересечении двух коридоров я остановился и снова покричал. Тишина на станции. Слева от меня располагалось научное крыло с мини-обсерваторией, лабораториями и кучей исследовательской аппаратуры. Справа – инженерно-техническое крыло, контролирующее в том числе системы жизнеобеспечения станции. Прямо – диспетчерская, кухня-столовая и административные помещения. Может ли начальник станции быть в кабинете начальника станции? Запросто. Тогда мне прямо.
В этот момент пол слегка завибрировал. Так мог бы задрожать вагончик-бытовка под порывом сильного ветра – не полноценное марсотрясение, но тоже неприятно. Песчаная буря, что ли, начинается? И все бросились готовиться к ее разгулу, не заметив, как в песне, потери бойца?
В ту минуту мне еще не было страшно. Я был ошарашен, расстроен, озадачен, я мимолетно вспоминал былое общение с Игорем, былые обиды, единственную драку на четвертом курсе, вчерашнюю встречу, когда мы оба сделали вид, что все недоразумения позади, и очень душевно болтали после полночи. Но напуган я точно не был.
Страшно мне стало, когда я вошел в кабинет Токарева.
По давней традиции оружие на научных космических станциях хранится в сейфе в кабинете руководителя. Разумеется, не огнестрельное – чужих тут быть не может, а в своих палить из пистолета… Негуманно как минимум. Даже если эти свои устроили, например, бунт. Ну и проделать дыру в оболочке герметично закупоренного пространства никому не хочется – ни бунтовщикам, ни тому, кто должен их утихомирить. Атмосфера Марса жиденькая, совсем не такая агрессивно-кислотная, как венерианская, не говоря уже об атмосферах планет-гигантов, вот только вряд ли этот факт успокоит кого бы то ни было, когда весь воздух со станции улетучится сквозь пулевое отверстие. Поэтому на гражданских космических объектах могла обнаружиться травматическая пневматика, электрошокеры либо «стреляющие шприцы» со снотворными или парализующими препаратами, но никак не огнестрел. На АРОЭ-11, как выяснилось, в качестве оружия держали шокер-разрядник. Убить человека он может, только если очень сильно постараться.
По всей видимости, Токарев старался.
Он наполнил водой пластиковый тазик, поставил ноги в емкость и нажал на кнопку шокера. Разрядник выплюнул в воду два гибких проволочных электрода. Удар током заставил сократиться все мышцы, скрюченный указательный палец давил и давил на кнопку разрядника – до тех пор, пока Токарев не умер.
– Да вы чего, прикалываетесь, что ли? – оторопело пробормотал я.
Два самоубийства за одну ночь?! Но ведь ничто не предвещало!
В своем отношении к смерти Игоря я еще не успел разобраться. В Академии он бывал всяким – влюбчивым, угрюмым, резким, дружелюбным, нетерпимым, излишне эмоциональным. Как бы я отреагировал, узнав о его смерти тогда? Удивился бы? Или счел, что при подобной неуравновешенности суицид предсказуем?
Но Токарев?! Зрелый, физически и психологически подготовленный к космическому полету и длительной изоляции человек. Вчера он дал добро на мою посадку, закончил дела, поужинал, поболтал со мной и своими коллегами, затем ушел в каюту (я это точно знаю, я видел, что из кухни он направился в жилое крыло!), а потом среди ночи вдруг проснулся и подумал: «А что это вы, батенька, до сих пор живы-то? Непорядок!» И немедленно исправил эту ошибку.