– Кто вы?
– Я пилот «Космофлота», персональный позывной – «Лучшая подружка».
– Как вы оказались на АРОЭ-одиннадцать?
– Вчера, выполняя рейс Япет – Луна, я совершил посадку для дозаправки… Послушайте, а вы-то кто? Я не очень разбираюсь в условных обозначениях на дисплее.
– Старший научный сотрудник Маркес, станция АРОЭ-четыре, – после заметной паузы откликнулся мужчина; интересно, эти паузы – издержки расстояний, или мой собеседник обескуражен тем, что ему приходится общаться с незнакомцем? – Могу я поговорить с Токаревым?
– Вот в этом-то и проблема… – замялся я, пытаясь сформулировать следующую фразу. – Все обитатели станции АРОЭ-одиннадцать сегодня ночью… короче говоря, произошел несчастный случай.
– Они живы?
– Увы. Я не медик, не могу официально констатировать смерть. Но по косвенным признакам – мертвы все четверо.
– Как это произошло?
– Я не специалист…
– Как. Это. Произошло.
Ого! Начинается то, чего я опасался?
– Все четверо покончили с собой. Разными способами, если вас, конечно, это интересует.
Пауза. Длинная-длинная пауза.
– Вы уже сообщили кому-нибудь о случившемся?
– Еще нет. Я как раз собирался связаться с Военно-космическими силами…
– В котором часу вы обнаружили тела?
– Эмм… Первое тело – примерно в шесть тридцать по внутристанционному протоколу.
Я мельком бросил взгляд на циферблат в углу монитора и обмер: черт! Неужели прошло столько времени?!
– И вы три часа собирались?
– Два с половиной, – угрюмо возразил я. – Я вообще-то искал остальные тела. Они, знаете ли, не в одной комнате себя умертвили.
Снова длинная пауза.
– Мы пришлем команду.
– Замечательно! Как скоро?
– Ориентировочно – через двенадцать-четырнадцать часов.
– Почему так долго?! – завопил я. – Мне вообще-то давным-давно пора взлетать, а я толком не знаю, как тут управлять заправщиком!
– Я бы рекомендовал вам не покидать станцию до прибытия команды.
– Идите вы… со своими рекомендациями. Я свяжусь с военными! Может, они смогут прибыть быстрее…
– С военными я свяжусь сам, – безапелляционно заявил Маркес; ну да, у него есть все причины не доверять мне в этом вопросе. – А вы будьте благоразумны и ничего не предпринимайте.
– Но двенадцать часов! – в отчаянии воскликнул я. – Да за это время до Земли долететь можно!
Он вновь помолчал, но на сей раз я слышал его дыхание – значит, не сигнал проходит с запозданием, а он обдумывает каждую фразу.
– До Земли за двенадцать не получится. Противоположная оппозиция. К тому же в ваш район движется песчаная буря. Поэтому раньше прислать к вам людей не выйдет ни у нас, ни у военных. Стартовать с поверхности при таких погодных условиях я бы категорически вам не советовал.
Противоположная оппозиция. Конечно же. Когда ты длительное время летаешь на задворках Солнечной системы на достаточно скоростном и маневренном аппарате, взаимное положение внутренних планет тебя мало заботит. Противоположная оппозиция – это противостояние Марса и Земли четко по разные стороны от Солнца. Фактически – наибольшее расстояние между планетами, если упрощать. Нет ни прямой видимости, ни прямой связи, поскольку сейчас гигантский котел светила загораживает от меня дом родной. Значит, нет связи и с лунной базой. А ведь последний сеанс с ними состоялся вчера днем, когда я докладывал о том, что буду вынужден сесть на Марсе. По сути, я обязан был сообщить о случившемся в первую очередь своему непосредственному начальству на Луне. Но я понятия не имел, на какие ретрансляторы настроена станция АРОЭ-11 и как мне переподключиться на нужные спутники. Разобраться – не проблема, все-таки Академию я не зря оканчивал. Но сколько уйдет времени на перепрограммирование чужой аппаратуры – спрогнозировать сложно. Проще взлететь и уже из пространства подать сигнал через ближайший «свой», космофлотский ретранслятор.
Вот только Маркес говорил о надвигающейся песчаной буре, да я и сам уже наблюдал на экране пылевые вихри в бурой мгле. Рискнуть добежать до корабля? В специфических условиях Марса, с которыми я знаком лишь в теории, это равносильно еще одному самоубийству.
– Послушайте, Маркес! Вы хотя бы не отключайтесь. Ну или пусть кто-нибудь из ваших будет со мной на связи постоянно. Как-то мне не по себе в незнакомом месте… с четырьмя трупами.
– Боюсь, при такой погоде стабильная связь маловероятна, – подумав, сообщил собеседник. – Вам нужно успокоиться. Идите в свою каюту. Запритесь, если угодно. Почитайте. Поспите.
– Отличный совет! – пробормотал я себе под нос.
Легко говорить – поспите. Я бы обзавидовался тому, кто в подобных условиях, поднявшись с постели три часа назад и оказавшись не менее трех раз шокированным, улегся бы обратно дрыхнуть.
С этими невеселыми мыслями я снял наушники, выкрутил зуммер вызова на максимум и направился в жилое крыло, едва не споткнувшись о труп Федорова.
Не дошел. Сперва заглянул в столовую, чтобы перехватить чего-нибудь на завтрак, а затем, будто аварийная сирена, взвыл зуммер. Собирая локтями и коленями все углы, я ринулся обратно в диспетчерскую.
– Маркес? Это вы? Что стряслось?
– Ну вот и пересеклись наши дорожки, Подружка! – многообещающе раздалось в наушниках.
Я открыл было рот уточнить, с кем имею честь общаться, и вдруг, словно по наитию, брякнул не самое очевидное:
– Полковник?..
– О, твоими стараниями – до сих пор майор! Но мне льстит, что мой голос ты помнишь даже восемь лет спустя.
Честно говоря, я не помнил. Напрочь выкинул из головы тот эпизод своей жизни. Вернее, эпизод остался, а вот все подробности и обстоятельства я старательно вымарал, «сбросил в архив». Но, видимо, что-то в тембре и интонациях собеседника заставило их заново подгрузиться в оперативную память.
Первый год моей службы в ВКС. Ее звали Аглая, она была всего лишь на четыре года старше меня, и ей посчастливилось стать третьей женой нашего полкана. Первые две супруги исчезли своевременно и тихо: инициатором разводов тогда был сам полковник, а перечить ему не смел никто – ни вверенный контингент, ни доверившиеся женщины. Но Аглаей он в ту пору еще не насытился. Процесс насыщения полковника заключался отнюдь не только в лобзаниях. Молодая женщина пришла ко мне после очередной порции мужниных нравоучений с роскошным фингалом в пол-лица и висящей плетью рукой. В тот момент я не знал, кто она такая. Зато она знала, кто такой я: знакомые порекомендовали.
Я уже упоминал, что искренне надеялся скрыться в армии от определенных проблем, вызванных на гражданке моим статусом «жилетки», и явление еще одной страждущей в первую минуту вызвало жуткую досаду: тебя еще не хватало! Но Аглая была так растеряна и напугана, так нуждалась в защите и поддержке…
Я пропустил ее беду через себя. Ощутил ее бессилие. Утонул в ее страхе. Возненавидел полковника так же сильно, как она. Однако у меня было несколько неоспоримых преимуществ: я был мужчиной, я зависел от полковника куда меньше, чем его молодая жена, и я уже научился стоять за себя – даже против всего мира. И там, где товарки уговаривали Аглаю смириться и сохранить семью, я посоветовал драться – и сохранить себя.
Она подала в суд. Я выступил свидетелем. Полковник лишился места, звания и репутации. Его не посадили, нет, но после шумного бракоразводного процесса сослали в какую-то глушь.
И теперь я с содроганием осознал, в какую именно глушь.
– Судьба, Провидение, Божий промысел, вышняя справедливость… Теперь я точно знаю, что это не просто слова, – сыто мурлыкал в наушниках голос полковника. – Правда, я бы предпочел другие понятия. Расплата. Возмездие. Кара. Я восемь лет не понимал, как попал в эту клоаку, на эту гребаную орбиту – за что, ради чего?! И только когда Маркес нынче сообщил мне о преступлении, совершенном на станции, я понял: восемь лет ожидания – не такой уж большой срок, если в конце концов появится шанс воздать по заслугам.
Интересно, у кого в голове каша – у меня или у него? За что он собирается меня карать – за самоубийства ученых, что ли? Или за пережитый им позор и прочие невзгоды?
– Ну, если по заслугам – тогда, полагаю, мне нечего опасаться, – не своим голосом скрипнул я в ответ. – Бедняги ушли из жизни самостоятельно и добровольно…
– Неужели? – вкрадчиво прошелестел полковник. – Есть стопроцентные доказательства? Ай-ай-ай, значит, меня ввели в заблуждение! Ну, что ж, коли у тебя нерушимое алиби, коли имеются подтверждающие суицид видеозаписи, признания, документы и тому подобные мелочи – тебе действительно нечего опасаться. Но если… – Его голос окреп, в нем появился металлический оттенок. – Но если я обнаружу хоть один твой волосок на телах покойников, хоть один отпечаток твоего пальца там, где его быть не должно, хоть малейший повод для вашей взаимной неприязни… Ты ведь знаешь, что такое беспощадность, верно? О, ты прекрасно это знаешь, Подружка! Тогда, восемь лет назад, ты был бес-по-ща-ден. – Он будто бы смаковал это слово. – Пришла пора испытать это на себе. Я буду у тебя через восемь часов. Встречай дорогого гостя!
«Как – через восемь?! – захотелось вскричать мне. – Маркес говорил про двенадцать-четырнадцать!»
Глупее не придумаешь. И хотя я прекрасно понимал, что ни при чем, что никаких прямых доказательств против меня на всей станции не сыщется, что обвинить меня в массовых убийствах вообще без какого бы то ни было расследования не выйдет, появление разжалованного в майоры полковника хотелось бы отсрочить, насколько это возможно. Мало ли… С этого одержимого станется выстрелить в меня из чего-нибудь куда более опасного, чем шокер, якобы «при попытке к бегству».
На глаза попалась бутылка со средством для протирки оптики. Идиот! Зачем ты ее трогал, зачем сдвигал в сторону?! Отравленный жаждой мести полковник, радостно хохоча, присовокупит эту улику с гроздью твоих отпечатков к делу – и привет!