няет непонятливым: «эта книга – для прерывистого чтения».
Жанр поэтической прозы труден из-за своей двуликости и удается нечасто. Зато при удаче не просто доставляет изысканное удовольствие читателю, но и способен оказать влияние на обе литературные ветви, и поэтическую, и прозаическую.
Кстати, построенные на совсем ином культурном и житейском материале «Ни дня без строчки» Олеши – также по большей части поэзия, и вероятно, именно они подсказали катаевский мовизм, который и сам не вовсе проза. Это вам не «стихи и проза», тут все переплетено и связано.
Повторюсь: обращение в стиховую форму для поэзии естественно. И поэтическую прозу иногда так и подмывает вернуть в ее природное состояние. В книге Шкляревского множество ритмически выстроенных, разве что не зарифмованных строк. Но я не об этом. Возьмем две (кстати, ритмизованные) фразы: «На мокрых валунах блестит Луна, небесный холод колет прямо в мозг. Споласкиваю задубевшую клеенку», – и запишем по-другому:
На мокрых валунах
блестит Луна,
небесный холод колет прямо в мозг.
Споласкиваю
задубевшую клеенку.
Не правда ли, не только пятистрочностью, но самой образной системой немного похоже на японскую танка?
Или вот такой фрагмент: «…видения не номеруют. На облаках не ставят номера. И эта книга начинается с любой страницы, где открываешь, там она и начинается». И попробуем иначе:
видения не номеруют
на облаках не ставят номера
и эта книга начинается с любой страницы
где открываешь
там она и начинается
Написанное стало стихами. Потому что уже было – поэзией.
Только не надо эту книгу читать как прозу.
Поэт женского рода. Вступительное слово на вечере Веры Павловой в МХАТе
Вера Павлова один из нескольких поэтов нашего времени, которые определяют облик современной русской поэзии.
Присутствие в поэтическом пространстве мужчин и женщин на равных – явление, вообще говоря, сравнительно новое.
В девятнадцатом веке поэты-женщины – вызывающие удивление уникумы (Каролина Павлова, Евдокия Ростопчина). В начале двадцатого века их уже довольно много: не только Цветаева и Ахматова, но и Мирра Лохвицкая и Аделаида Герцык, и София Парнок, и Мария Шкапская – я специально назвал поэтов весьма разного уровня. Но они по-прежнему редкость, обращающая на себя внимание. Что бывало им и на пользу – я не уверен, что Анна Андреевна столь же уверенно включалась бы в списки великих поэтов века, будь она просто мужчиной. И через полвека, в «поэтические» шестидесятые, мало что изменилось. Пара значительных имен: Белла Ахмадулина. Ну, Новелла Матвеева. Для тех, кто следит за поэзией поглубже, – Ксения Некрасова. Замечательные поэты, затесавшиеся среди мужчин.
Все резко изменилось примерно с девяностых. С тех пор – и, я думаю, навсегда – женщины не дополняют нашу поэзию, даже не заполняют ее. Они, на равных с мужчинами, ее формируют: прокладывают и утверждают в ней новые пути, определяют ее планку.
И Вера Павлова явилась одной из первых в их числе. И самых ярких.
Место поэта в поэзии определяется местом его стихов. Их художественной состоятельностью и своеобразием.
Стихи Веры Павловой стопроцентно узнаваемы.
Знаете, несколько лет назад на Урале была предпринята попытка анонимной поэтической антологии. Затея, скажем так, простодушная. Дело в том, что стихи настоящего поэта всегда узнаваемы, их в большинстве случаев можно публиковать без имени. А если стихи безлики, то и цена им невелика. И что кому может дать антология таких посредственных стихотворений?
Не знаю, приняла ли участие в той антологии Вера Павлова, – они тогда всех приглашали, – но если по отзывчивости и дала стихи, то вряд ли кого ввела своим авторством в заблуждение. Разве что сознательно сымитировала чью-то чужую манеру – один мой знакомый поэт именно так посмеялся над составителями.
Узнаваемость – необходимый, но отнюдь не достаточный признак поэта. Вряд ли кто усомнится в узнаваемости творений Алексея Крученыха, но и навряд ли кому придет в голову их читать за пределами академического или другого подобного интереса.
Стихи Веры Павловой не только узнаваемы. Они художественно совершенны. Совершенна уже сама их поэтическая форма.
Внешне это небольшие, иногда и совсем короткие, лирические высказывания, избавленные от лишних слов. Подобный облик стихов сейчас уже привычен, так довольно многие пишут. Но в начале девяностых, когда с ними вышла на публику Вера Павлова, и тем более в конце 80-х, когда она вырабатывала свою поэтику, был несомненным новшеством.
Вообще-то эта тенденция к сокращению и уплотнению лирического произведения в нашей поэзии – достаточно давняя. Со времен Тютчева и Фета уж точно. Хотя отдельные – и блистательные – миниатюры мы находим и у Пушкина, и у Баратынского. Но на фоне куда более протяженных пьес, а не как определяющая поэтику форма.
В двадцатом веке поэтическая краткость стала более распространенным явлением, хотя процесс шел не по прямой: в советское время всякий уважающий себя пиит считал необходимым написать поэму. Расцвет лаконичной формы пришелся на девяностые и двухтысячные. И тут Вера Павлова опять же была одним из пионеров.
Напомню: стихотворение Веры Павловой обычно невелико по размеру, чаще всего восемь строк, бывает и меньше. Дело, однако, не в том, что стихотворение кратко, а в том, что в этой краткости уместилось.
Емкость стихов Павловой поразительным образом достигается в самых простых словах. Ни головокружительных метафор, ни особых лексических игр, которыми она если и баловалась порой, то скорее в ранний период.
Я ограничен в цитировании: сегодня тут много Вериных стихотворений прозвучит, но вовсе без цитат не обойтись.
Письма на соседнюю подушку
не доходят: то ли почтальоны
их впотьмах читают почтальоншам
на ушко, и почтальонши, плача,
к почтальонам льнут под одеялом,
то ли адресат уснул так крепко,
что рожка почтового не слышит,
то ли просто адрес изменился.
Я выбрал это стихотворение почти наугад. Восемь строк, как сказано. Но в них развернулась едва ли не маленькая двойная повесть – и с главной героиней, и с героем, и с местом действия, и с побочными действующими лицами и их судьбой.
А вот совсем уж экономно:
гром картавит
ветер шепелявит
дождь сюсюкает
я говорю чисто
В четырех коротких строках запечатлен обступающий мир. И еще – автор: очевидно, что мир этот запечатлен женщиной. Причем женщиной, помнящей себя девочкой, ребенком.
Павлова честно воплотила свое артистическое кредо:
хорошие стихи уместятся в один выдох…
Вера Павлова пишет о многом. О жизни и смерти, о родителях, о своем ощущении стран, где довелось побывать и жить, о детстве, о поэзии как таковой. Но главное, что с первых стихов определяет ее поэзию, – тема женщины.
Мир Веры Павловой – нарочито женский мир. И отнюдь не только тогда, когда лирической героине доводится (по ее же словам):
…расстегнуться на все пуговки…
Вот женщина в мире Веры Павловой:
Иду по канату.
Для равновесья –
двое детей на руках.
А вот вроде бы так, пейзажная зарисовочка, но очевидная не меньше:
самый первый снег
нетронутое утро
боюсь наследить
«Боюсь наследить» – это слова женщины, только что прибравшей наш мир.
Поэзию Веры Павловой, разумеется, причисляют к гендерной. Ну да: в смысле подчеркивающей род (почему-то, правда, под ним, как правило, понимают только женский). Ну а женским полом у нас, как известно, – что в жизни, что в поэзии – заведует феминизм. И без экскурса в эту тему, видно, не обойтись – не потому, что Павлова имеет к феминизму отношение, а потому, что ее поэзия расхожему феминизму противоположна.
Ну да. Не только поэтический, но и мир вообще веками пребывал несправедливо однополюсным и однополым: это мужской мир. Вот только когда об этом заговорили и закричали – в основном, по понятным причинам, женщины, – девять десятых из них и громче всех кричали и кричат, по сути эту однополюсность признавая и узаконивая. Ибо кричат, требуя допустить их в этот однополюсный мир, дать возможность едва ли не стать мужчиной: перенять его образ мыслей, его образ жизни и социальную роль.
Примерно то же мы частенько видим и в так называемой женской поэзии. От чистосердечного упрека мужчине в том, что он – мужчина, до стихов, написанных от мужского имени. Понять последнее я мог бы у поэтесс, биологически ощущающих себя, так сказать, иного пола, но поветрие куда шире. (Занятно, кстати, что мне не доводилось даже у заблудившихся в своем поле стихотворцев-мужчин встречать лирические стихи с глагольными формами «любила», «страдала» и т. п.) Представить себе лирическое стихотворение Веры Павловой в мужском роде – невозможно.
Потому что истинный мир – двупол. И сделать его на деле таким – а значит, справедливым – можно только максимально выразив и утвердив в нем женское начало: со всеми его непохожестью, не равенством, но равноценностью мужскому. А во многих сторонах жизни и превосходством.
Именно это делает в своих стихах Вера Павлова.
Ее лирическая героиня это именно человек женского рода. И если бы это было не устное выступление, а эссе, я бы так и озаглавил мои заметки о творчестве Веры Павловой: «Поэт женского рода».
Я вовсе не сбрасываю со счетов других женщин-поэтов, ведущих ту же линию, их немало. Просто в этом оркестре у Павловой – сольная партия.