Что вы имеете в виду под «духовной» поэзией? Бездуховной поэзии не бывает. Бездуховная поэзия – это марш гитлерюгенда:
Дрожат одряхлевшие кости
Земли перед боем святым,
Сомненья и робость отбросьте,
На приступ, и мы победим… –
или что-то в этом роде (между прочим, очень похоже на «Взвейтесь кострами, синие ночи…»), но это вряд ли вообще поэзия. Думаю, что «духовная поэзия» – понятие достаточно выморочное. Одно из определений поэзии: светская молитва. Как вы себе представляете «духовную светскую молитву»?
Существует поэзия светская и поэзия религиозная. Вторую можно найти, например, в Псалтири. Молитвы (и очень поэтичные) и христианские песнопения слагались, насколько я знаю, не один век, и я допускаю, что они могут быть еще пополнены. Но это, мне думается, совсем иной род духовной деятельности – как иконопись ведь не просто живопись. Не надо их путать. Даже когда стихи, казалось бы, напрямую обращены к Создателю – возьмите хотя бы у Чухонцева: «Щади их, ненастье, храни их в жару / и стужу, Творец…» («Две старых сосны обнялись и скрипят…») – это отнюдь не молитва, это просто поэтическая речь. Другое дело, что все наше мышление, мировосприятие так или иначе окрашено христианством (даже у атеистов!), потому что именно оно лежало в основе цивилизации, к которой мы принадлежим. А в случае русского человека это еще и конкретная ветвь христианства – православие. Кстати, я сам лет до сорока был убежденным атеистом, но и тогда говорил, что в культурном отношении принадлежу именно к христианской православной культуре. Это ведь не выбирают, как и родной язык. Но давайте, повторю, не будем путать. Само по себе упоминание того же ангела в стихах не говорит о том, что пишет верующий христианин, как и упоминание черта, что пишет сатанист.
Под поэзией «духовной» сейчас понимают чрезвычайно расплодившийся пласт стихов, пересыпанных церковно-религиозной атрибутикой либо напрямую имитирующих поэзию Библии. Вот пример – Ольга Седакова. Ну не надо переписывать великого псалмопевца Давида посредственными стихами! И не надо думать, что, уснащая свои сочинения лампадами и распятиями, ты приближаешься к Богу. (Это я уже не про Седакову, а например, про Светлану Кекову, у которой, к счастью, есть и множество действительно замечательных вполне светских – хотя и пронизанных христианским чувством – стихов.) Тем, кто пытается писать такие вот «духовные» стихи, я бы сказал так: следуйте примеру Христа, говорите иносказаниями.
Я спросила о поэзии духовной и светской, потому что нахожусь под впечатлением от статьи-эпопеи Ирины Бенционовны Роднянской «Новое свидетельство» в «Новом мире». Как утверждает Роднянская, духовная поэзия таки существует и ее питает «жанровая память видений». В духовных стихах Игоря Меламеда, Елены Шварц, Светланы Кековой на первом плане – миф. Эта поэзия решает вечный гамлетовский вопрос и живет в состоянии «духовной тревоги», если я правильно понимаю Роднянскую. Среди авторов, к которым обращается Роднянская, – Борис Херсонский, один из поэтов, вокруг которых скрестили копья сегодняшние критики. Что, на ваш взгляд, самое интересное в Херсонском? «Феномен его успеха», как утверждает Игорь Шайтанов, встраивая его в тыняновский эволюционный ряд: Северянин – Евтушенко – Херсонский и иронически называя одесской «адаптацией» Бродского? Или его загадочная религиозность, обращенность к житийным сюжетам и спиричуэлсу, и тогда, по слову Роднянской, ряд иной: Кекова, Николаева, Херсонский?
Ну, с Ириной Бенционовной я полемизировать не стану – вы уже видели, что у меня иной взгляд на эти вещи. О Херсонском. Я считал и считаю, что это очень талантливый, хотя и работающий на довольно узком и боковом направлении поэт. У него есть замечательные стихи, причем, на мой взгляд, по большей части совсем не те, которые так нравятся Роднянской. Это такой разворачивающийся вспять портрет времени – а христианскую образность, кстати, не реже, чем иудаистскую, он просто использует в своей работе. Хороших стихов у него достаточно, но беда в том, что пишет-то он чрезвычайно много, и посредственных и даже просто никудышных стихов больше – в разы. А он все это еще и публикует, выкладывает в Сети! В итоге общее впечатление, мягко говоря, странное и с серьезным привкусом дилетантизма. Ну а дальше обстоятельства не столько литературные, сколько литературной жизни: если б его не перехвалили (та же Роднянская), то, возможно, и переругивать не стали бы. Да, ему бы следовало куда строже относиться к своей работе. Но лучшие его стихи все равно не стали от этого хуже.
Настоящий «лирический стих» сегодня в почете? Востребовано ли это – в начале двадцать первого столетия писать о личных чувствах? Еще в 1924 году Шкловский провозгласил: «Мысль в литературном произведении или такой же материал, как произносительная и звуковая сторона морфемы. Или же инородное тело». Каково соотношение мысли и сюжета в современном лирическом стихе?
Как заметил устами одного из своих героев Пруст, поэт в своих стихах должен не мыслить, а, «подобно природе… наводить на размышления». Что же до «лирического стиха»… А он никуда и не девался. Именно лирику в чистом виде писали и пишут Чухонцев, Кушнер, Лиснянская, Гандлевский, Салимон, Вера Павлова… (Не могу удержаться по поводу последней. Я очень смеялся, когда один из авторов «НЛО» назвал ее недавно «откровенно попсовой “постфеминисткой”». Понимаю, что нью-йоркскому слависту, вероятно, не хватает знания русского языка, чтоб распознать эту экзистенциальную лирику – но мог бы почитать и по-английски, ее много переводили, даже книжка вышла в США.)
Итак, лирика на месте. Другое дело, что с «лиризмом» часто путают прямое «выражение чувств». Вообще-то, этим обычно грешат дилетанты: им ведь только бы выговориться. Ну, на очень ранней стадии развития какой-нибудь национальной поэзии, быть может, это еще и сгодится – за счет того, что сама поэтическая форма нова да и слова хорошие подобраны… Но мы-то это давно прошли. У нас уже и Пушкин был, и Фет, и Тютчев. Мне думается, что не только религиозное, о чем я уже сказал, но и любое чувство в современной поэзии должно выражаться опосредованно – не названо, а вызвано. Взять ту же «тоску по мировой культуре» – Мандельштам ее что, декларировал? Да нет, он просто писал: «Я пью за военные астры…»
За прямым «выражением чувств» обычно стоит пресловутое «самовыражение». Это мало кому интересно. Я вам скажу то же, что не раз повторял молодым стихотворцам, ну, на тех же семинарах в Липках: вы сами по себе ни меня и никого другого в ваших стихах не интересуете. Меня интересует пропущенный через вас и вами претворенный мир. Вы должны вызвать звук в читателе, а не жать, как неумелый пианист, педаль рояля, чтоб грохотало, – помнится, Гекельберри Финн говорил про пианино, что оно «набито сковородками».
Другое дело, что на этом обходном пути лирическое чувство частенько и вовсе теряется. Так называемая новая искренность, вся ушедшая в псевдоправдивые детали, тому пример. Классические давыдовские шнурки, которые развязались… Но это просто вопрос таланта. Вот, и пенсне, и ключи в великом семистишии Ходасевича на месте:
Перешагни, перескочи,
Перелети, пере- что хочешь –
‹…›
Бог знает, что себе бормочешь,
Ища пенсне или ключи.
Бог не в детали, а в том, что за ней распахивается мир.
Я заметила, что вы, говоря о современной поэзии, в основном приводите примеры поэтов, которые действительно старше пятидесяти, но при этом вы в самом начале нашей беседы сказали, что не совсем согласны с мнением, будто сегодня «моложе пятидесяти имен нет, есть колебания стиля».
Вопрос имени в текущей поэзии едва ли не самый важный, сложный и спорный. Что под ним понимать? Тех, кто уж точно встанет в будущем на «золотую» книжную полку? А мы этого не знаем.
Мы можем предполагать!
Ну да. И запросто ошибиться. Я вас уверяю, что лет сорок назад казалось, например, что Антокольский – ну уж точно. Вы его много читаете? Или – Луговской? Я ведь упомянул двух настоящих поэтов… Да что там – Мартынова собираются забыть… Впрочем, тут еще посмотрим.
По совести сказать, ни про одного из живущих поэтов с абсолютной гарантией сказать, что они и есть золотой запас, – невозможно. Должно пройти время. Но у каждого из нас есть свой заветный список. Вот я и старался упоминать тех, в ком лично я уверен, причем, как я знаю, в этом мнении не одинок – я ведь привожу имена в качестве примеров, так сказать, «свидетелей» своих мыслей, и хочу, чтоб они были возможно убедительны. Естественно, что у поэтов старших поколений для этого больше оснований. Но я знаю и довольно поэтов сорока-тридцати лет, у которых тоже в будущем неплохой шанс. Не стану перечислять всех, назову нескольких: Тонконогов, Амелин – у меня с его стихами непростые отношения, уж больно много в них умственного рукоделия, но тем не менее; Шульпяков, у которого я, правда, предпочитаю короткие вещи; Алексей Дьячков из Тулы; сравнительно недавно получивший известность костромич Владимир Иванов, который сейчас, по совпадению, живет в Иванове (чтобы не утомлять цитатами, посоветую тем, кто кого-то из упомянутых недостаточно знает, обратиться ну хоть на сайт «Журнального зала»). Могу еще имен пять-семь назвать. За каждым из них стоит не просто некий корпус примечательных стихов, но сложившаяся поэтика. А значит – это поэтические имена. В этом смысле стихотворцы моего поколения могут быть более-менее спокойны, а то в девяностые временами казалось, что за нами уже и нет никого, – знаете, помыслить себя «последним поэтом» очень страшно, и не только Баратынскому. А вот до тридцати… тут и правда проблема. Некоторых я знаю. Кто-то написал удачный, яркий цикл, кто-то – несколько действительно хороших стихотворений. И таких я могу назвать два-три десятка. Но это разовые удачи, пока не получающие продолжения.