-Так я тогда тоже, хочу… Добровольцем!.. Я-то с оружием обращаться умею, ма! Ты же сама меня научила!..
Девчушке на секунду показалось, что она нашла ту единственную, «спасительную соломинку», которая убережет ее от отъезда, но… Эта соломинка тут же, сию же секунду, безжалостно, и даже почти грубо, была сломана женщиной в военной форме:
-Умеешь, не спорю! - Проговорила женщина, и как отрезала. - Только ты, Мария Степановна, еще совсем сопля зеленая, что бы на фронт в шестнадцать лет идти!
-Мне в сентябре уже семнадцать будет!
-А в армию берут в восемнадцать! Совершеннолетних! Так что даже и не думай об этом!.. А через год, глядишь, все это безобразие и закончится!..
-Т-ту-ту-у-у-у-у-у-у! - Раздался гудок паровоза вначале эшелона.
-Все, Машка! Иди! А то без тебя уедут! - Проговорила женщина.
Девушка бросилась ей на шею, расцеловала все лицо от подбородка до лба, потом схватила фанерный чемоданчик, узелок с продуктами, и бегом рванула к вагону, который уже сдвинулся с места, получив на прощание от матери шлепок ладони по заднице, и напутственные слова:
-Доберись до Антонины, Машка! Обязательно доберись! И не вздумай своевольничать - ты мне свое слово дала!..
Она посмотрела вслед голубенькому ситцевому платьицу, мелькнувшему в тамбуре, оглянулась воровато, и… Еле заметным движением перекрестила отъезжающий поезд:
-С Богом, доча… Береги себя… …До Саратова тот эшелон с эвакуированными так и не добрался…
Он де доехал даже до Курска… …Через несколько часов после отбытия из Киева этот беззащитный эшелон разбомбили немецкие «Юнкерсы» - легкая была добыча…
И начались Машины мытарства…
Где пешком, где на попутках, ночуя в случайных домах у случайных людей, которые соглашались взять ее на постой на ночь просто из жалости, такой потерянной казалась Маша… А иногда и просто прикорнув под кустом в лесу или лесопосадке… Перекусывая где яблоками из теперь уже бесхозных, а некогда колхозных, садов, или картошкой, украдкой выкопанной ночью с совхозного поля, а иногда и просто несколькими спелыми, но такими сухими и невкусными, зернами пшеницы, натеребив их ладошками прямо из колосков…
Маша упорно шла на восток…
«…Я дойду! Обязательно дойду!.. Я же дала маме слово комсомолки! - Уговаривала она сама себя. - Дойду, поздороваюсь с тетей Тоней, и запишусь добровольцем на фронт! Но сначала дойду!.. Чтобы ма потом не могла сказать, что я не держу своего слова!.. Только дойти бы… Только бы сил хватило…» …Дни в этом странном марафоне сменялись другими, и были похожи, как братья близнецы…
Где-то, между этими днями, был оставлен в какой-то лесополосе опостылевший чемодан, который теперь «весил» несколько тонн…
А Маша все шла и шла, продолжая начатый на Киевском вокзале свой путь…
Щупленькая, невысокого роста, с наивным детским лицом и грязными бантиками в спутавшихся косичках, она похудела за это время настолько, что теперь ей нельзя было дать и четырнадцати лет… И ее, такую одинокую и беззащитную, жалели совершенно чужие люди… Ее немного подкармливали, давали ночлег, и отправляли с оказией дальше на восток… …В конце концов она добралась сначала до Тамбова…
Потом, пробравшись аки тать в ночи, на какой-то эшелон, эвакуировавшем какой-то секретный, оборонный завод, из какого-то города, она больше суток тряслась на платформе лежа рядом с огромным фрезерным, или каким-то иным, станком, укрывшись под его брезентом, и…
Через месяц всех этих мытарств, Маша добралась, наконец, до Воронежа…
Где ее благополучно и взяла под белы руки прямо из-под брезента военизированная охрана эшелона и препроводила к коменданту железнодорожной станции… …- Ну, и кто ты такая есть, скажи-ка на милость? - Проговорил уставший комендант, разглядывая чумазую девчонку. - Может ты диверсант?
-Я не диверсант… - Промямлила девчонка.
-А откуда я это знаю? Охрана тебя сняла с литерного поезда, перевозившего стратегически важный, секретный груз!.. - Пожилой комендант, видавший за последнее время такое уже не раз, давно понял кто она такая, но специально нагонял серьезности, чтобы нагнать девчонке побольше страху и, впоследствии, избежать ненужных ему проблем и, тем более, забот - своих «с головой» хватало. - А пробраться на такой, усиленно охраняемый эшелон - это ж надо, как минимум, иметь специальную подготовку! Вот я и думаю… А не отправить ли тебя в НКВД, а?.. Пусть они там разберутся, кто ты такая есть!..
-Не надо меня… - Промямлила Маша. - Не надо меня в НКВД… Пожалуйста!..
-А с чего это не надо? - Прищурился комендант. - А может ты какую диверсию на железной дороге удумала?
-Я никакая не диверсантка… Просто к тетке еду, в Саратов… Я - наша!!!
-А из далече ли едешь?
-Из Киева…
Комендант задумчиво потер ладонью заросший седой щетиной подбородок:
-Вона как… Тогда тебя, тем более, в НКВД надо отправить… Для детального разбирательства… Киев-то… Под немцами уже давно…
И тут произошло то, чего комендант никак не ожидал:
-Не может такого быть! - Взвилась девушка. - Вы врете! Вы все врете! Не могли немцы Киев взять!.. Вы!.. Вы!.. Да вы просто провокатор!!! Да это вас, за такие слова в НКВД отправить надо!!! Этого просто не может быть!!! Никогда!!!
И такой огонь был в ее словах, такая сила и уверенность в своей правоте, что комендант…
-Ты когда из Киева-то выехала, дочка?
-Месяц назад…
-И что?
-Разбомбили нас… Даже до Курска не доехали…
-И ты все это время?..
-Мне мама наказала до тетки добраться, до Саратова… А я пообещала, что доберусь… Вот и…
-Так это ты, от Курска до Воронежа пешком, что ли, добиралась?!! - Поразился комендант. - А ты хоть знаешь, сколь сотен километров ты пехом прошла, девочка?
-Много, наверное… - Проговорила Маша устало. - Я не знаю - у меня карты нет… Куда люди показывали - туда и шла…
И девчушка как-то совсем уж обреченно посмотрела на пожилого коменданта:
-У меня отец - офицер-пограничник, на польской границе начальником заставы служил… Мама - добровольцем на фронт ушла… А перед тем меня из Киева к тетке отправила… А теперь вы меня с поезда сняли… Видать опять придется мне пешком идти… - И тут что-то такое случилось в глазах этой девчонки, и они блеснули стальным блеском. - Только я все равно доберусь до этого Саратова! Поздороваюсь с тетей Тоней, и… Уйду на фронт!!! Как мои папка и мамка, фрицев бить!!! …Наверное, была какая-то необъяснимая сила в словах этой исхудавшей, щуплой, чумазой девочки, потому что комендант… Он посадил ее на тот же эшелон, с которого ее и сняли… Только теперь Маша ехала на восток, к своей цели почти с комфортом - начальник поезда, узнав от коменданта историю ее «одиссеи», определил Машу до Саратова в одно из купе «штабного вагона»… Где она и проспала почти сутки…
…Конец августа 1941 г., Саратов… …Она сидела, опершись спиной о кирпичную стену железнодорожного вокзала, погрузившись в свои тяжкие думы:
«…Ну, что, Машаня? Добралась до тетки? И что теперь? Куда идти-то теперь? Что делать? - Она откинула голову назад, прислонив затылок к холодной кирпичной кладке. - Ни родных, ни близких, ни друзей… Никого! Пустыня!..»
Она посмотрела по сторонам через полуприкрытые веки, и проговорила едва слышно:
-Спокойно!.. Мама учила не впадать в панику и держать эмоции в узде… Ну, и что такого случилось? Тетка переехала полгода назад?.. Не страшно!.. Можно узнать куда, через городскую справочную… Если она работает теперь, конечно… Некуда идти, негде остановиться на ночь? Так мы это уже проходили - можно и в парке, под кустом переночевать, чай не зима, не замерзну…
И тут на ее глаза навернулись слезы, а за горло схватил крепкой рукой спазм рыданий:
-Зачем я только сюда ехала, а? Зачем?!! - Всхлипнула Маша. - Чтобы поцеловать чужие двери и узнать, что тетя Тоня там уже больше полгода не живет? Ыг-гы, ыг-гы-и-гы-гы! Ы-ы-ы-г-гы-гы-ы!!!
Она сидела на брусчатке перрона и плакала…
Да нет! Она натурально рыдала! В голос! И слезы ручьем, да просто водопадом, катились из ее глаз!.. …- Ты чего плачешь, подруга?..
Этот голос с едва уловимым азиатским акцентом, эта тонкая, легкая и нежная ладонь, которая легла не ее давно немытые волосы…
Все это было настолько неожиданно для Маши, что она дернулась всем телом, словно ее ударило током, и даже попыталась отползти в сторону, не сообразив в первые секунды, что это не очередная встреча с военным или милицейским патрулем, а лишь вопрос человека, которому небезразлично чужое горе… …Она посмотрела загнанным зверенышем снизу вверх и спросила грубо:
-Тебе-то какое до того дело? - Она размазала грязной ладонью слезы по щекам, и зло посмотрела, как прицелилась. - Че, те? Че, те от меня надо? Вали отсюда по добру, по здорову!!!
Перед ней стояла девушка…
Тонкая, вся какая-то неимоверно изящная, стройная, как серна, и это было видно. Даже под длинным, до середины голени, прямым, не облегающим фигуру, шелковым платьем-рубашкой яркой национальной расцветки, из-под которого выглядывали такие же цветастые национальные шаровары.
Ее иссиня-черные волосы, заплетенные в длиннющую косу, оттеняли смуглое, с тонкими линиями, лицо. Раскосые, миндалевидные восточные глаза излучали природную доброту.
И всю эту картину завершала темно-синяя бархатная, расшитая серебряными нитками и мелким бисером тюбетейка, плотно сидевшая на ее затылке…
-Тебя как звать? - Спросила девушка.
-Маша… - Буркнула наша мученица.
-Вот и хорошо… А меня Зарина… Зарина Рахимова…
Девушка присела около Маши на корточки, погладила ее по голове своей тонкой, изящной, совершенно не «трудовой» ладошкой, и спросила с участием:
-Ты чего плачешь, Маша?
-Хочу и плачу!.. Тебе-то что за печаль?
-Ну, значит, есть «печаль», раз спрашиваю! - Улыбнулась Зарина. - Давай, рассказывай, чего ты тут сидишь одна на земле почти посредине вокзала, и ревешь, как белуга…