– Надеюсь, ты не обидишься, если я не предложу тебе остаться на обед. Я не готовлю с тех пор, как потеряла мужа.
Она проводила меня до двери, и на этот раз я лучше разглядела гостиную. На серых панелях были развешаны фотографии и картины в рамках, но среди них не было никаких морских пейзажей, снежных пиков или красочных закатов, никаких вышитых пословиц или копий «Мадонны» Рафаэля. Один лишь Том.
Женщина пожала мне руку и отпустила ее еще до того, как я почувствовала, что она ко мне прикоснулась.
«Этого следовало ожидать, – подумала я. – Что мне удастся разузнать меньше того, на что надеялась».
– Удачи, – произнесла она, и ее белое лицо скрылось в полумраке дома, после чего входная дверь закрылась, тихо щелкнув замком.
Мы с Ли договорились встретиться вечером в общественной библиотеке Сэндхорна, но когда я туда пришла, его не было. Я спросила библиотекаря, где можно найти альбомы выпускников местной школы за разные годы. Забавно, что поиски фото моего отца заняли больше времени, чем мне понадобилось, чтобы получить адрес у миссис Йирли.
И забавно, конечно, что он не особенно отличался от остальных ребят в классе – рубашка с галстуком, взлохмаченные волосы, удивленно приподнятые брови, слегка смущенная улыбка. Но я разглядела в нем все то, что отличало меня от мамы – у меня светлые глаза, а у нее темные, у меня круглое лицо, а у нее вытянутое. Фотография все объясняла.
Я поводила пальцем по буквам под портретом. Фрэнсис Йирли. Было такое ощущение, что я впервые читаю это имя. Этому мальчику предстояло стать моим папой, но он выглядел как совершенно обыкновенный восемнадцатилетний парень, готовый выйти в мир и заявить о себе.
«Вернись в реальность, Марен. Каковы шансы на то, что он будет красить твою спальню и готовить тебе завтрак?»
Проблема с такими вопросами в том, что они всегда влекут за собой другие. А где буду я через двадцать лет? Буду ли я всегда жить в чужих домах, представляя, что это мой дом? С кем я буду переезжать с места на место, буду ли странствовать в одиночестве и что, если я не смогу странствовать?
Примирюсь ли я с мыслью о том, кто я и что сделала? Как мне примириться с этим?
Я устала от одних лишь мыслей – жить с этим прошлым было и вовсе невыносимо. Я поставила альбом на полку, взяла дневник и начала писать.
Без четверти восемь появился Ли.
– Как прошло? – спросил он.
Я ответила ему одним лишь взглядом.
– Настолько плохо?
Я кивнула.
– Она дала тебе адрес?
Я вынула из кармана тетрадь, положила на стол и пододвинула к нему. Фрэнсис Йирли (как будто я могла забыть его имя), больница им. Брайдуэлла, 19046, Шоссе Колорадо F, Тарбридж, Вайоминг.
– Так он в больнице? – нахмурился Ли.
– Это заведение для душевнобольных.
Он с грустью посмотрел на меня, но в его взгляде не было удивления.
– О, Марен. Мне так жаль.
Я просто пожала плечами, ощущая себя старой и усталой, как будто за час пролетело целых двадцать лет.
– Десять минут до закрытия, – объявила по громкоговорителю библиотекарь.
– Ты до сих пор хочешь повидаться с ним?
Я кивнула.
– Значит, обратно в Висконсин, – сказал Ли. – По крайней мере, не так далеко ехать. А это что?
Он показал на стопку ксерокопий на столе передо мной.
Я протянула ему один из листов.
Меня зовут Марен Йирли, мне шестнадцать лет. Я понимаю, что то, что я собираюсь вам сообщить, похоже на больную шутку, но когда вы увидите имена и даты внизу, соответствующие данным о пропавших людях, вы поймете, что я вовсе не обманщица с плохим чувством юмора, которой больше нечем заняться.
– Нет, – протянул он. – Ты же не всерьез собираешься их кому-то посылать.
– Почему бы и нет?
Правда освобождает.
– Никто тебе не поверит.
Я хотела сказать, что неважно, поверит мне кто-то или нет, но подумала, что он не поймет. Вместо этого я сказала:
– Может, и поверит.
Ожидая Ли, я нашла адреса всех полицейских участков в тех городах, где делала плохое, записала признание на листе бумаге и сделала девять копий. Я еще не решила, где буду дожидаться полицию, но подумала, что смогу дописать позже.
Какой-то части меня стало лучше. Другой до сих пор хотелось убежать во тьму.
– Да ладно, – сказал он. – Необязательно рассылать это сегодня. Хочу доехать до Тарбриджа как можно быстрее и найти место для ночлега.
Мы вернулись в Висконсин и поехали по дороге с длинными полями по обеим сторонам. Уже темнело, когда на холме слева мелькнула какая-то тень. С тех пор как я начала путешествовать с Ли, я видела немало оленей, но только на стенах хижин или лежащих на плечах, безжизненных.
– Стой, – сказала я.
Ли нажал на тормоза. Олень прыжками пересек дорогу и поскакал прочь по высокой траве вдоль забора с колючей проволокой.
На какое-то мгновение мир как будто замер. Воздух застыл, ноги и белый хвост зависли над колючей проволокой. Потом животное легко, без усилий, перепрыгнуло на другую сторону и скрылось за гребнем холма. Никогда в жизни я не видела ничего более грациозного.
Был уже двенадцатый час, когда мы добрались до Тарбриджа, проехали через город и мимо поворота к больнице Брайдуэлла – мы направлялись к национальному парку Отсинувако. Без всякого предупреждения Ли резко развернулся, и все в машине полетело с одной стороны на другую.
– Ты видела тот щит?
– Какой щит?
– «Выставка домов». Это выставка моделей, показывающих, как будет выглядеть дом с мебелью. Вторую ночь подряд нас ждет настоящая кровать, если мы сможем туда проникнуть.
Улица была совсем новой, и на ней еще не успели поставить фонари. Ли припарковался у недостроенного дома – у него не было стен, только деревянный каркас, – и мы прошли по немощеной дорожке к дому в начале улицы. Перед ним красовалась идеальная лужайка с аккуратно подстриженными кустами. На двери висел венок с сосновыми шишками и розовыми ленточками. Крыльцо с остроконечной крышей, гараж с двумя дверями.
Ли уверенно направился за дом, и я последовала за ним. На зеленую лужайку с зеленой изгородью выходила задняя дверь с широкой деревянной террасой. Ли поднялся по ступенькам и склонился над замком. Вытащив из кармана нечто вроде куска проволоки, он вставил его в замочную скважину.
– Ты где научился взламывать замки?
– На уроках труда. – Ли улыбнулся своим воспоминаниям, орудуя проволокой. – Когда учитель болел, кое-какие ребята давали другие уроки.
Раздался щелчок, Ли выпрямился и распахнул дверь.
– После вас, – сказал он, и проследовал за мной на кухню.
На круглом столе стояла красная керамическая чаша с пластиковыми лимонами. Вдоль стойки выстроились барные табуреты, у стены стояли высокий стальной холодильник и плита с шестью конфорками.
Мы сняли обувь и приступили к изучению места. В холодильнике я нашла несколько упаковок с тестом для печенья.
– Думаю, они планируют испечь печенье прямо перед показом, – сказал Ли, заглядывая мне через плечо.
Протянув руку, он взял одну упаковку.
– Домашний запах. Проголодалась?
Я кивнула, он вытащил из духовки противень, поставил температуру на 350 градусов и распечатал упаковку. Мы помыли руки в раковине и минуты две, показавшиеся мне очень уютными, занимались тем, что раскладывали кружочки теста на противне.
Поставив печенья в духовку, мы прошли в столовую. Стол был как будто подготовлен к приему гостей: фарфоровые блюда с розочками по краям, малиновые льняные салфетки в эмалированных держателях, массивные столовые приборы, хрустальные бокалы и все такое.
Гостиная была обставлена еще более официально – два синих бархатных дивана с деревянными резными ручками, тяжелые парчовые шторы с кисточками и огромный, почти во всю стену, сервант. Ли приподнял одну из ваз и поставил на место.
– Смешно, – сказал он. – Кто-то собирается купить этот дом со всеми вещами, но никто никогда не будет сидеть здесь. Это как музей.
– А мне нравится, – сказала я. – Моя мама никогда так не украшала дом. Мы вообще никогда надолго не задерживались на одном месте.
– А мы всегда жили в одном и том же месте. – Ли склонился над хрустальной чашей и принюхался к ароматичной смеси в ней. – Какие оправдания у моей матери?
Я перешла в прихожую. На столике у двери на маленьких пластиковых подносах лежали разные брошюры и визитки тех, кто сделал дом таким, будто в нем действительно кто-то живет. Забавно, что для кого-то это настоящая работа.
К этому времени запах печенья разлетелся по всему дому и дошел до второго этажа. Мы нашли гостевую комнату (хотя вряд ли тут вообще планировались какие-то гости, так что это была не та самая «Гостеваяк Омната») и детскую с двумя одинаковыми кроватями. В углу стояло кресло-качалка, на ночном столике между кроватями – голубая лава-лампа. Постели были застелены похожими толстыми одеялами с крошечными радугами. В хозяйской спальне стояла кровать с балдахином и вышитыми золотом декоративными подушками.
– Ты думаешь о том же, о чем и я? – спросил стоявший в дверях Ли.
– Ага.
Мы разбежались по толстому бежевому ковру и, хихикая, словно дети, плюхнулись на лоскутное одеяло – на вид ручной работы.
Раздался звонок таймера духовки. Мы спустились и поужинали печеньем.
В доме не было никакой электроники. Это обнаружилось, когда Ли открыл в гостиной большой шкаф, который должен был служить «центром развлечений», ожидая найти там широкоэкранный телевизор. По обе стороны от камина стояли книжные шкафы; некоторые книги были настоящими, а некоторые оказались просто брусками дерева, выкрашенными золотой и красной краской и издалека походившими на книги в кожаном переплете вроде тех, какие показывают в фильмах. У окна, выходившего на переднюю лужайку и новенькую пыльную улицу, стоял шахматный столик с двумя стульями. Ни один из нас не умел играть в шахматы, так что мы придумали свои правила. Фигуры были тяжелыми, сделанными из какого-то камня молочно-белого цвета. Я взвесила ферзя в руке, прежде чем поставить его обратно на доску, выдворив черного короля с его клетки.