– Как это?
– Понимаете, если смотреть со стороны, можно подумать, что рядом с ним – человек пять-семь. Он с кем-то разговаривает, машет руками… А вообще он заорал во всеуслышанье, что бросится вниз, дабы спасти добрые дела, и спасти добрых людей.
– Что, прямо так и сказал?
– Люди слышали. Вот, возьмите бинокль, посмотрите сами. Это уже минут десять творится. Вызвали полицейских, они было сунулись, но единственный люк, по которому можно туда попасть, оказался накрепко заварен. Сварка свежая. Теперь ждем спасателей.
Я взял бинокль и стал смотреть. Человек в фокусе был виден: высокий, с длинными руками, волосы белесые. Впечатление создавалось такое, что он действительно не один: что-то кому-то говорил яростно и пылко, словно пытался доказать.
– Действительно непонятно, – сказал я, пожав плечами. – Может, обкурился?
– Не похоже.
Кузьменко глянул на меня подозрительно.
– Вам он никого не напоминает?
– Мне? Вася, ты что сам обкурился? Какого… ты меня сюда позвал?
И вдруг кольнуло.
– Почему он должен мне кого-то напоминать?
– Потому что дней десять тому назад этого самого человека хотели привлечь за попытку совершения убийства, он хотел задавить, кстати, не своей машиной некоего журналиста. Вы не знаете, как его зовут?
Я молчал, соображая.
– Скажите, почему вы отказались писать заявление? И кто этот человек? Чем вы связаны?
– Я на допросе?
– Извините, увлёкся немного, – пробормотал Василий. – Нехорошая привычка, сам уже иногда веду себя как мент.
– Я тебе отвечу, но это ничего не даст. Я его знаю не больше твоего. Мне бы и самому хотелось кое в чем разобраться.
Я ещё раз посмотрел в бинокль и мне показалось, что рядом с человеком стоят пятеро. Пять чёрных теней. Посмотрел простым глазом. Тени оставались, но были уже подвижными. Они стали сужать круг, оставляя человеку один путь – с крыши.
Он тоже понял. Посмотрел вниз и, кажется, увидел меня.
– Я не хотел! – крикнул срывающимся голосом. – Меня заставили…
– Кому это он говорит? – спросил Кузьменко.
– Заткнись, прошу тебя.
– Заставили меня, – неслось с крыши. – Я не смог взять на себя такое…Но они всё равно за тобой придут…
Последние слова оборвались. Он упал на крышу вестибюля, проломил её и провалился ниже.
Я закрыл глаза. Потом снова посмотрел наверх, никого уже не наблюдалось, тени растворились.
– Кто «они»? – рассуждал Василий вслух. – За кем придут? Зачем? Почему он прыгнул?
– Он не прыгнул, – ответил я, – его столкнули.
– Там никого не было.
– Слушай, Васёк, – сказал я ему проникновенно, – занимайся своим любимым криминалом и даже не пытайся разобраться в этой истории. Здесь может быть такое, что самый жестокий отец мафии покажется тебе рождественским голубем.
– Ой-ёй, – притворно испугался он. – Кто же это?
– Если бы «кто»… А то – «что».
Этот вечер был самым тяжким за последние полгода. Комок, который подступил к горлу, оставался в нём. Голова гудела от всяких мыслей, трясло от элементарного страха. Не за жизнь, нет! Я боялся Тьмы, как таковой. Ведь не далее, как два часа назад она нанесла удар, она устроила представление, она показала, что настроена весьма серьёзно.
Мне показала. Зачем? Я об этом и раньше знал.
Мне опять вспомнился случай в парке.
Андрей и пять неподвижных черных теней.
Было ли это?
А сегодняшнее, в самом деле произошло, или воображение разыгралось?
Какую роль во всём этом играет Кузьменко? Его подозрения могут навредить, он – журналист, а подавляющее большинство нашей братии относится к безудержным болтунам. Излишняя разговорчивость у них относится к разряду компетентности везде и во всём. И мой коллега не исключение. Если бы он имел хоть какое-нибудь серьёзное представление…
Василий всё относит к обычной уголовщине…
_________________________
Я до сих пор жив, значит, это кому-то надо. Ибо жизнь человека, как и сотни лет назад, ничего не стоит. Меняются орудия убийства, способы, но цель остается одна – человек.
Природа и стихия более милосердны и жалостливы, чем подобные нам.
Подобные, но не во всём. Они – носители тьмы, а мы – апологеты Света. И почему мы позволяем себя убивать? Я мучительно искал объяснений. И не находил, встречая только определения.
Загадки дня сегодняшнего, а ведь он ещё не кончился, и завтрашнего – вставали непреодолимой стеной.
Вот придут Они за мной, что стану делать? Сражаться? Чем и как?
«Божьим Словом, – ответил за меня Новоселов. – Ты боишься? А где отвага? Мужество где, уважаемый кавалер ордена?»
_________________________
Сильнейший стук в дверь.
На площадке стоит изрядно подвыпивший мужик.
– Слушай, спичек нету, а? – спросил он, качаясь.
– Ты, лось, – жёстко ответил я, – знаешь, сколько сейчас времени?
– Да нет, ничего, всё нормалёк, не сердись, – заговорил он примирительно. – Мне заплатили и просили вам передать, чтобы вы лишнего не волновались, всё, мол, под контролем…
– Кто? Кто просил передать? – схватил я его за воротник.
– Да не знаю, – отвечал он, пытаясь вырваться. – Так, нормально одет. Ну, из этих, из крутых, как теперь говорят. И тачка приличная такая.
Я его отпустил.
– Ещё что? – спросил тихо.
– Так и сказал, ждать немного осталось. К попу, говорит, приедет человек и – всё…А этот, коллега твой, завтра уедет в длительную командировку.
– Куда? – я опять ухватил его за грудки и сильно встряхнул, не соображая, что человечек этот абсолютно не при чём.
– Ну, а я знаю? – обиженно всхлипнул он. – За границу, говорил. Да отпусти ты!..
– Не сердись, мужик, – сказал я, отпуская, – что-то я совсем худой стал. Спасибо тебе!
– Да ладно.
Он ушёл, не взяв спичек.
_________________________
На следующее утро на планерке нам сообщили, что в связи со служебной необходимостью, Василий Кузьменко направляется в Бельгию, для работы в одной из «криминальных» газет.
– Я чего-то подобного ожидал, – сказал Вася, прощаясь со мной в кабинете. – Слушайте, вы кто такой?
– При чём здесь я?
– Это ваших рук дело.
– Ты недоволен?
– Да на халяву съездить за границу – мечта любого репортера. Но всё-таки…
– Вася, прошу тебя, не пытайся что-то понять, тебе этого не надо. Просто прими с благодарностью.
– Я-то принимаю, – ответил он. – Но кто вы на самом деле?
– Понятия не имею. А ты, как думаешь?
2
Признаюсь теперь, мне всегда было важно, что обо мне говорят другие. Я не тщеславен. Но думал, всё сказанное о тебе каждым конкретным человеком, где-то отдельно фиксируется. И постепенно начинает быть дозатором твоего душевного состояния.
Если хорошо, значит, именно так о тебе говорят. Если плохо, много дурного сказано тебе в спину. Как правило. Редко кто отважится говорить гадость в лицо. А отважившихся надо уважать, даже если это враги.
Раньше я не знал, что друзья однокашники по пединституту хоронили меня несколько раз; говорили много хорошего, но, как покойнику. Теперь истинные причины целого ряда моих страшных душевных кризисов объяснялись просто.
Нынче я опять чувствовал на подходе нечто подобное: меня не устраивала нынешняя жизнь, разонравилась работа, писательские дела стали колом. Меня буквально бесило бездействие. Я жаждал завершения своей «миссии», тем более, что никакой миссии не распознавал. Всё мнилось жалкой игрой, а я был никчемным фигляром.
«Только наблюдая за кем-то (чем-то) мелким, ничтожным, гадостным и самолюбивым, можно увидеть эти качества в себе».
Вот я и наблюдал.
Вот и открывал…
_________________________
Новосёлов, едва взглянув, сказал:
– Сядь и успокойся.
Я сел, затравленно озираясь по сторонам.
– И помолчи немного, – добавил пастор, – дай себе несколько секунд. Прошу тебя, – повторил настойчиво, – просто дай себе несколько секунд.
Я прикрыл глаза и постарался дышать ровнее. Атмосфера кабинета пастора успокаивала и, казалось, что внешний мир отодвигается дальше, дальше и скоро вообще перестанет существовать.
Юра продолжил:
– Представь себя где-нибудь на берегу небольшого озерца. Сидишь с удочкой, а невдалеке – бревенчатый дом, в одной из комнат которого на столе лежат твои рукописи. Тишина и блаженство. Рядом берёзовый лес, всякая непуганая живность свистит, кудахчет, посипывает…
Голос друга подействовал благотворно. Мне наяву привиделся дом, озеро, рыбалка. Жужжали мухи, несильно грело солнце.
Это было то, чего хотелось в конце жизни: спокойно работать. Освободить голову от назойливо терзающих мыслей, выплеснув их на бумагу. Оказаться в «нездешнем краю», где нет войн, зависти, корысти. Где любят навсегда и никогда не предают; где «доброе утро» незнакомого человека – норма.
Но ведь нет такого мира!
«Пока нет, – отвечал мне кто-то, – но его надо построить. Прими в этом участие и помоги, ради собственных детей и внуков».
– Ты об этом мечтал? – спросил Новосёлов.
– Я никогда не переставал об этом мечтать, – отвечал я тихо, примирительно. – Друг мой Юра, скажи, разве я ещё этого не заслужил? Разве не заслужил?..
Голос мой дрогнул.
– Посёлок моего детства находился вдали от всяких центров, а степь ровная и бесконечная – до самых зерновых посевов. Ближайший лесок далеко. Туда мы ходили только по праздникам. Страшные морозы я запомнил с самого раннего детства, метели, в которых каждую зиму кто-то из односельчан замерзал в степи. Ох и лютой делалась погода с приходом холодов, но теплыми были сердца односельчан…
Я немного помолчал, глотая воздух.
– Скажи, священник, куда всё это исчезло с победой демократии на нашем постсоветском пространстве? Почему ожесточились сердца простых людей? ..Я мечтал, Юра, но, видно, мечтам этим суждено сбыться не в этой жизни.
– Сердца эти, друг мой, ожесточились ещё раньше, – сказал Юрий твёрдо. – Первый натиск этого безобразия уже отхлынул. Как минует второй – это уже наша с тобой забота. Да, этот мир нуждается в переустройстве, он физически и духовно несовершенен. Господи! Как он несовершенен! Знаешь, когда мои дети были маленькими, я молил Бога об одном: пусть они быстрее растут, пусть становятся сильными и умными, ибо обижают и унижают только маленьких и слабых. И вот они выросли, и вот стали большими и сильными, но я по-прежнему волнуюсь за них. Мир враждебен и все мы – искушаемы.