Я видел их печаль и озабоченность, но мне не хотелось утешать этих людей. Мне хотелось им крикнуть:
– Ах, оставьте! Ведь ничего этого нет, на самом деле. У нас всех, впереди – Вечность…
Световым потоком меня влекло вперёд, и летел я с неимоверной скоростью, и мне это нравилось: легкость, дающая полную освобождённость от земного притяжения, а стало быть – безграничная свобода.
Но, когда впереди замаячил Свет нездешней ослепительности и невозможной чистоты, во мне стали бороздиться сомнения: «А примут ли? А что я совершил такого, что мне здесь место?»
И когда я стал у самой грани Света, стало ясно: не примут.
– Возвращайся, – твердо сказал мягкий голос. – У тебя ещё есть незаконченные дела…
Я послушно повернул свое эфемерное тело и устремился назад, как будто и прилетал только для того, чтобы услышать именно эти слова. Этому Голосу хотелось повиноваться, в нём была сосредоточена вся мудрость нашего мира и миров отдалённых, вся сущая доброта и милосердие, все знания и возможное их увеличение.
… А лампочка покачивалась. И свет по-прежнему был рассеянным и пустым.
Медсестричка перестала рыдать и робко подошла к операционному столу, чтобы прикрыть простыней лицо, которое ей так внезапно стало не чужим.
Но прежде, продолжая надсадно всхлипывать, она взялась за руку, чтобы пожать напоследок, и лицо её мгновенно озарилось.
– Пульс, доктор! – закричала она. – У него появился пульс.
И операционную огласили звуки слов, которые звучали здесь не так часто, но всё-таки звучали, и потому их повторяли все – многократно и радостно:
– Он вернулся!
Я очнулся, часто дыша и машинально отворачиваясь от ламп.
– Доктор, где я? Доктор, что со мной?
Милое лицо, склонившееся надо мной, было незнакомым, но напоминало ту медсестричку, и я доверял ему.
– Вы у друзей, – услышал голос. – У настоящих друзей.
Женщина потрогала мой лоб, удовлетворенно кивнула головой и сказала:
– Всё в порядке, самое неприятное позади.
Посмотрела на меня тепло и участливо.
– Теперь вам надо отдохнуть.
Успокоенный её мелодичным голосом, я тут же провалился в сон.
Именно в сон, а не в забытье.
_________________________
Я издалека видел этот небольшой домик в мареве предутренней дымки, такой уютный и родной, знакомый с детства, что сердце сжала непрошенная жалость: и лес невдалеке и ручеёк с журчащей водой. Всё, о чем мечталось, всё, что теперь воплотилось.
«Он вернулся!»
Я видел даже внутреннее убранство комнат: столы, стулья, шифоньер, комод, всё безыскусно и просто, всё напоминало родительский дом начала шестидесятых.
Я вернулся.
А потом был рассвет – тёплый, влажный, от повиснувших на зелени бусинок росы, и тихий, как мерное покачивание лодки на воде.
Небо сине-голубое, с белыми курчавыми облачками, золотое солнце величаво и по-хозяйски высвечивающее лес, речку, белую беседку у опушки.
Я лежал не шевелясь, стараясь не спугнуть всю эту феерию, боясь, что сейчас всё это диво уйдёт и его сменит грязная комната с хохочущими рожами.
– Теперь наш парень точно пойдет на поправку, – будто издалека прозвучал мелодичный голос.
2
Ко мне подошла красивая, стройная женщина неопределенных лет и положила прохладную ладонь на лоб.
– И температура нормальная, – удовлетворенно сказала она.
– Тина? – спросил я неуверенно. – Ригель?..
– Именно, – ответила она. – И Тина, и Ригель.
– А где Новосёлов?
– Там же, где ему пока и положено быть, в Казахстане.
– Вы сказали, в Казахстане? А где я, в таком случае?
– Ты сейчас, милый друг, в Украине.
– Господи! В Украине?!
Земля, о которой говорил папа; которой восхищался и любил до самой смерти!
– А где именно? – полюбопытствовал я, задерживая дыхание и, уже почти зная ответ.
– Это недалеко от Черкасс, мое небольшое имение в Звенигородском районе.
Я пристыл к своему ложе, не в силах пошевелиться.
Тина поглядела в мою сторону с мнимым равнодушием, но я выражение её взгляда почувствовал не телом – душой.
– Это была чистая случайность, – подтвердила она, – можешь поверить, мне всегда здесь нравилось. Это уже потом, когда ты впервые попал в наше поле зрения, выяснилось, что твоя линия по отцу берёт начало на Черкасской земле.
«Я вернулся? Я действительно вернулся!»
– Об этом потом, – сказал я тихо, но сдержать слёз не смог. – Но должен сказать, что вы поразили меня.
– Я знаю, – ответила она. – Возвращение к своим истокам – это то, к чему стремится каждый, но не каждому удаётся.
– Что правда, то правда! И как давно я здесь?
– Почти три недели… Девятнадцать дней.
– И всё это время?..
– Да, ты провел его где-то не совсем здесь. Но пусть тебя это не волнует.
– Ничего себе! А как же…
– Твои родные уведомлены, что срочно пришлось выехать в служебную командировку. Все необходимые бумаги имеются, так что не волнуйся, тем более, что тебе сейчас волнение строго запрещено. Спокойствие, нормальное питание и полное одиночество – вот сейчас основные составляющие твоего выздоровления.
Заметив мой недоверчивый взгляд, она поспешила успокоить.
– Одиночества ровно столько, сколько необходимо. Я понимаю, тебе сейчас не терпится узнать некоторые подробности, но всё потом. Сейчас поднимайся, иди в душ. Завтрак и прогулка на свежем воздухе. Я не смогу тебя сопровождать, потому что срочные дела требуют меня к себе. Разрешаю задать всего один вопрос.
– Тина, вы учились на два курса старше меня, вместе с Александром Рыхлюком. Что с ним сталось? Где он теперь?
Она вздрогнула, будто уколотая в самое сердце.
– Он погиб, – ответила тихо. – Погиб именно в тот год и почти в том же месте, где тебе удалось выжить. Он погиб, в общепринятом смысле этого слова.
Саша! Высокий, красивый, с атлетической фигурой и чистейшими голубыми глазами. Настоящий славянин, умница и поэт.
– Он…
Тогда я не обратил внимание на этот «общепринятый смысл» и хотел спросить, как погиб и имел ли отношение к движению Света. Но Тина предугадала мой вопрос, а может быть умела читать мысли. Она просто ответила одним движением губ:
– Да…
Но легче мне почему-то не стало.
Впоследствии, прогуливаясь по солнечной местности Центральной Украины, любуюсь на шикарную буйную природу, вдыхая её чудесные запахи, я часто вспоминал первые наши сказанные слова, и всё более убеждался, что чувствую себя, как солдат после ранения, на лечении в госпитале. Но война где-то идет. И на неё придется возвращаться. И велика, ох, велика ещё вероятность погибнуть.
Об этом косвенно свидетельствовало несколько фраз, в задумчивости сказанных Тиной. …
«… война – это грязь, и обычно нападение планируют только полные отморозки, а вторжение осуществляют подонки. И они будут развивать свой успех до тех пор, пока перед ними не встанут точно такие же, отличающиеся лишь формой… Война – удел подонков. И весь огромный вопрос состоит исключительно в том, чего они хотят: взять чужое, или не отдать своё».
Но мне не хотелось портить впечатлений от одиночества, от непосредственного общения с природой, поэтому чаще всего такие слова я старался пропускать своим ходом, не зацикливаясь на них. Никак они не гармонировали со всем, что меня теперь окружало.
Картины, на которых располагались пышные белые липы, большие красивые дубы, – всё было пропитано целебным воздухом, громоздились в голове, теснясь и толкаясь.
И всё чаще возникало желание переносить их на бумагу, освобождая место для новых. Прекрасное ремесло: запечатлевать мелькающие мгновения, писать, придумывать ситуации, искать новые сравнения, словообороты. А главное, из всего вороха необъятного выловить хорошую мысль. Ведь, как правило, с хорошей мысли человека сбивает всё и всегда, словно не желая, чтобы мысль эта (впрочем, вовремя не занесённая на бумагу) была донесена до большинства…
Если бы Создатель подарил мне две жизни, или эту – одну – сделал более продолжительной, я бы больше времени искал, изобретал словесные конструкции, записывал…
Как-то обнаружил на столе гелевую ручку и чистые листы бумаги. Меня это обрадовало, как встреча с добрыми старыми знакомыми. В этот момент я физически ощутил шорох написания страниц… И подумал: хорошо, что не компьютер!
Нет, современную технику я уважал за её простоту и надежность, а главное – возможность маневра в виде исправлений. Но первоначально мне необходимо писать на бумаге. Сердце, голова, рука, кровь – и всё это сливается на листок, посредством которого и осуществляется связь с живой природой.
Компьютер хорош, но он мёртв, он для констатации фактов.
Стихи, проза… О возможности творить иногда уже забывается. А как я в детстве любил стихи! Я зачитывался Пушкиным, Лермонтовым, Буниным, Есениным… Но самому писать захотелось только после прочтения сборника стихов Николая Рубцова «Зелёные цветы». Я восхищался красотой и доступностью строк. И подумал, что сумею так, ведь нас волнует одно и то же.
Прекрасна судьба художника своим примером открывать пути для творчества других.
Тогда я ещё не мог знать и даже представить, что буду жить в том самом общежитие, в котором жил Николай Михайлович, и даже в той самой комнате на третьем этаже, с легендарной надписью на обоях: «Когда я буду умирать, а умирать я точно буду, Вы загляните под кровать, и сдайте винную посуду».
_________________________
Тина не «отягощала» своим присутствием, давая возможность побыть одному, привести мысли в порядок и осознать значение произошедшего.
Я прогуливался по окрестностям, иногда забираясь куда-то глубоко и далеко, но почему-то ни разу никого не встретил. Да мне и не хотелось. Одиночество вполне устраивало, в нём я обретал часть курса исцеления.
Через несколько дней Тина пришла, дабы проверить моё состояние.
Был разговор.
– Судя по характеру ранения, – сказала она, сразу переходя к делу, – тебя не хотели убивать.