– Тебе это надо? – перебили его. – Военный, да и военный. Что, не видишь? Нам и те и другие не товарищи. Эй, давай-ка сюда всё своё барахло, и не вздумай дурить. Завалим и не поморщимся.
Я снял с шеи бинокль, вынул из ножен охотничий нож, отдал пистолет, компас.
– В загашнике есть что-нибудь?
– Ничего.
Меня обыскали.
– Что дальше, господа бандиты? – спросил я, как можно беспечней, и тут же получил крепкий удар в зубы, который свалил на землю.
– Вопросов не задавать, язык – в задницу засунуть. Если не поймёшь, падла, завалим на месте. Пошли потихоньку.
Движение продолжалось не очень долго – до небольшой полянки, где уголовники разбили лагерь.
Меня привязали к дубу, привязали так сильно, что больно шевелиться.
Разожгли костёр и стали совещаться.
В общем, из коротких фраз я понял, что бандиты собираются ночью напасть на деревню Слепнёво, что находилась неподалёку и была крепкой, зажиточной.
– Я видел, какие там девки есть, – похотливо трещал «шестёрка». – И бабы, так важно прохаживались по улице! М-м-м, слюнки текут…
– Будут тебе и девки, и бабы, – мрачно ответил главарь. – Мужиков всех в расход, пусть знают наших. Оставим этого, – он кивнул на меня, – будут виноваты русаки.
– И всё сфотографируем, – добавил некто, одетый по форме, правда, непонятно чьей, но форме.
– Или, может быть, ты к нам пристанешь? – крикнул мне главарь. – Нам такие вояки пригодятся.
– Нет, не пригодятся, – ответил я спокойно. – Я не умею убивать ради развлечения… Вы – мразь, подонки, отребье, козлы ушастые! А я – человек, воин, я защищаю людей. Так мне ли быть с вами – падалью – в одной команде?
Они повскакивали с мест.
– Батька, дай я его сейчас порешу?! Я на кусочки буду его резать, а он станет орать… Весело будет… Дай, батька?
– Отвяжите его, – тихо повелел «батька».
Меня отвязали.
– Всыпьте ему трошки… Но не до смерти… Он нам ещё пригодится…
На меня мгновенно накинулись пять человек.
Небо потемнело в глазах.
Били со знанием дела.
Хорошо минуты через четыре сознание отключилось, и я уже ничего не чувствовал.
Очнулся от холода. Меня поливали колодезной водой.
– На ноги поставьте.
Поставили на ноги.
– Снова привяжите к дубу.
Привязали.
– Мы решили, что ты, поганый москаль, нам не нужен. Таскать тебя с собой – хлопотное дело. Убейте его, хлопцы!
«Хлопцы» выстроились в шеренгу и нацелили на меня свои разношёрстные стволы.
– Захочешь жить, крикни сейчас два раза, мол, не убивайте… И не убьём тогда, стало быть. Давай!
– Пошел ты, ублюдок сраный! – сплюнул я кровью.
И я стал орать на весь лес, выпустив из себя весь набор матов, которые знал, добавив очень «веские», типа, вас из задницы достали, а не мама родила…
Умирать я и в самом деле не боялся. Мне было всё равно. Но и становиться одним из этих не хотел. Что потом обо мне скажут нормальные люди? Что скажут в роте? Мол, замком оказался дешёвкой и трусом? Нет, лучше смерть. Воин всегда должен быть готовым к смерти, в этом и состоит его долг.
Уголовники после такой матёрщины аж рты разинули.
– Ну, даёт, – сказал один из них. – На зоне и то такого не слышал.
– А-а-а, сука! – заорал «шестёрка». – Это ж нас пидар высрал, а не мама родила. Мочи его!!!
Загремели выстрелы. Отлетала кора с дерева, сыпались листья, падали ветви. Но ни одна из пуль меня не коснулась.
– Смелый ты хлопче, – сказал главарь, подойдя ко мне. – Был бы трусом, то прирезали бы, как пса. Но ты смел… уважаю.
– Пошел ты со своим уважением!
– Зато так и будешь стоять, а мы отдохнём…
Уже смеркалось. Бандиты попадали на траву и мгновенно уснули. Один, назначенный часовым, сидел у костра, в полудрёме.
А я мучительно соображал. Ведь наши совсем недалеко, чуть дальше Слепнёво, и добежать к ним – десять минут. Надо было спасать деревню. Мне доводилось видеть следы подобных погромов. До сих пор ночами снятся отрезанные уши и носы, головы… Вспоротые животы беременных, изнасилованные женщины, девушки и дети… И все они – обезображенные – были аккуратно сложены в самом центре деревни, словно напоказ.
Видя, что «часовой» не обращает на меня никакого внимания, стал пытаться ослабить путы. Бесполезно. Они так врезались в руки, что из запястий сочилась кровь. Ноги онемели. Тело казалось деревянным и уже неспособным к каким бы то ни было действиям…
И вдруг на меня повеял освежающий ветерок. Боль потихоньку отходила, тело возвращалось в нормальное состояние, запястья перестали кровоточить. Веревки на руках, ногах и теле вначале словно замерли, ослабли, потом упали, тихо прошуршав в траве… Я повертел головой направо, налево и вокруг себя, но никого не увидел. Никого! Тогда, не вдаваясь в подробности своего освобождения, скользкой гадюкой нырнул в траву, и стремглав рванул в сторону нашего расположения.
Уголовников мы взяли сонных, всех разом и даже «часового».
Они были жутко напуганы, говорили, что простые селяне и вышли поохотиться.
– Кто бил лейтенанта? – спросил Коля, мой друг и командир. – Я вас спрашиваю, ублюдки!
– Вот, они и они били, – ответил главарь, уже не грозно трактуя, а лепеча. – Мы с Костей не били…
– Ты кто такой, Костя? – спросил Коля, подходя к одетому по форме, непонятно чьей, но форме и сейчас съёжившемуся от страха человеку.
– Я гражданин другой страны, – ответил тот с прибалтийским акцентом. – Меня вы обязаны выдать нашему консулу.
– Ах, обязаны! Так выдадим!
И Коля ударил «гражданина другой страны» в подбородок, тот подлетел вверх и шмякнулся о землю.
– Давай-ка, пацаны, потренируемся…
И пошла «тренировка».
– Лёшка, не лезь, прошу тебя, – попросил он. – Мы знаем про твоё человеколюбие и прочее…
– Как раз тот самый случай, когда надо убивать во имя человеколюбия.
– Эти проклятые всеми церквями отморозки уже порядка десяти сёл обезлюдели, – продолжил Николай. – А главного зверюгу, – он кивнул на главаря, – здесь все убить мечтают: насильник, садист, извращенец. Это настоящее воплощение всех человеческих пороков. В общем, конченая сволочь! Поднял мятеж в зоне, охранников перевешали на вышках, и разбежались по лесам. Часть этой своры побили местные, часть наши противники – это остатки. А нам сегодня несказанно повезло.
– Мне сейчас больше интересно, кто помог мне освободиться.
– Да кто-нибудь из местных, уверяю тебя! Видит, русский офицер пришпилен к дереву, развязал и убежал, чтобы не светиться.
– Понимаешь, верёвки как будто сами собой упали…
– Фантазии, брат, показалось. Переутомился, да ещё неизвестность впереди, вроде гибели… Но в данном случае главное – итог… Ребята, заканчивайте! – крикнул солдатам.
Избиение прекратилось. Какие-то секунды только хриплое дыхание тех и других оглашало полянку.
– Что дальше, товарищ капитан? – спросил сержант Рожков.
– Как что, Саша? Ты не знаешь? Эта сволота всеми церквями предана анафеме, а в светском обществе они объявлены вне закона! Показать на примере?! – крикнул Николай и несколько раз подряд выстрелил в главаря.
Крики, хлопки выстрелов.
А через два дня мы сидели у самой речки, сидели у костра, Коля читал письмо от невесты, мечтательно улыбался и радовался…
– Приятно мне видеть тебя такого, Колян, – сказал я. – Закончится всё это, наверное, женишься? Чего молчишь?… Коля!
Капитан тихо валился на спину, недоумённо глядя на меня. Во лбу зияло небольшое отверстие. Снайперская пуля. Я посмотрел на затылок друга и зажмурился, он представлял собой сплошную дыру с обвисающими лохмотьями кусочков мяса и костей. Глаза Николая были еще открыты, в них застыли слёзы и вечернее молдавское небо…
– На той стороне работает снайпер! – заорал подбежавший сержант Рожков. – Ну, суки прибалтийские! Когда-нибудь всё равно выловим…
Да, случалось, «вылавливали». По нарезкам на прикладе выясняли, сколько наших ребят пристрелила прекрасная женщина. Расправлялись жестоко. Даже сейчас страшно вспоминать, как мы с ними расправлялись. Знаю одно, Господь нам этого никогда не простит…
А уже следующей ночью, нарочно испытывая судьбу, сидели мы у того же самого костра с инструктором из соседнего подразделения Володей Мельниковым, поминали Колю хорошим молдавским вином. Говорили редко. Так только – слово-другое и вновь сидим тихо, только слушаем, как шуршат по прибрежному песку днестровские воды.
Вдруг я почувствовал, как что-то толкнуло меня, будто изнутри… Потом постепенно началось жжение, перерастающее в кипение и нестерпимую боль. Я скрючился, склонился и потрогал левую сторону груди. Пуля попала как раз в то место, где билось сердце. Но почему жив до сих пор? Почему явственно вижу, как Володя ухватился за грудь, привстал, и медленно завалился набок.
– Володька, – глухо говорю я, не слыша собственного голоса. – Ты жив?
Он пошевелился, давая знать, что жив.
– Рожков! – крикнул я, но крика не получилось, а Рожков уже стоял передо мной.
– Снайпер работает на той стороне, – шептал я, но сержант понимал. – Срочно организовать миномёты и разворотить к чертям всю эту прекрасную кизиловую посадку!
Спустя несколько минут заработали миномёты.
Я лежал, прикрыв глаза и явственно осознавая, что жив, но, наверное, ненадолго.
Подполз к Володе.
– Ну, ты как, брат?
Он болезненно сморщился и прошептал.
– Кровь уходит, Лёха… Срочно надо в санбат, а то не выживу.
Я стал на колени, подсунул руки под Мельникова и рывком поднял.
– Мне ясно одно, Вовка, – сказал уверенно, – ты должен жить. Я сам тебя донесу.
… И донёс, и ни разу не упал, не споткнулся. Медсанбат располагался дальше в тылу, в пятистах метрах от берега.
Санитары издали заметили меня, бредущего из последних сил, и выбежали навстречу.
Я поплёлся за ними следом, теперь уже и спотыкаясь, и падая. Присел у дуба и попросил какого-то солдата принести вина. Он только глянул на расплывшееся кровавое пятно с левой стороны груди, побледнел и убежал. Вернулся на удивление быстро.