— Надо было ее просто убить. Все равно ума не прибавится.
Закончив возиться с ребенком, Альмод решил, что устал от людей. Постоянно сидеть над больным смысла нет, правильнее вернуться вечером, проверить, как дела, и подновить плетения. Заодно он осмотрит портного и других, к кому позовут — теперь заразу не сдержать. Зайдет к Рагне, раз уж обещал. Но все это вечером.
А пока — в лес, к себе. Забрать из дупла мешок с вещами, чтобы в одной одежде не ходить из лагеря в город, не разносить заразу. Отдохнуть от людей, переодеться и вымыться. И хорошо бы Нелл уже убралась оттуда. Интересно, куда ее понесет? В столицу, в ставку ордена? Или все же решит не возвращаться к чистильщикам и пойдет сперва в Мирный? Если туда — как долго она будет носиться с мыслями о мести? Сам он не успокоился бы, пока не отплатил сполна, даже зная, что соратник — или соратница — нарвался первым. Особенно, если бы речь шла не просто о соратнице. В самом ли деле Гейр был для Нел только другом?
Альмод выругался — оказывается, образ мыслей местных кумушек заразен. Какое ему дело, спала ли с Гейром эта девчонка? У него пока есть с кем развлечься, и больше ничего не надо. Повторять ошибку, снова к кому-то привязываясь, он не собирался. Одного раза хватило.
А эта… Сгинет с глаз долой — туда и дорога. Вернется мстить — умрет. Если он не дал себя убить бывшему соратнику, то едва знакомой девице и подавно не позволит. И не о чем тут думать. И без того жалостлив стал сверх меры.
Нел в землянке не оказалось, и Альмод сам не понял, радуется он или жалеет. Ничего лишнего она с собой не взяла: в сундуке не хватало штанов и дублета, помимо той рубахи, что Альмод ей отдал; само собой, исчезли меч и нож Нел, да те деньги, что он выложил на стол. Кажется, катушка ниток стала меньше и игла была воткнута не так, как он оставлял, а все остальное на месте. Гордячка.
До вечера было еще далеко, но Альмод чувствовал себя совершенно выжатым. Вроде особо не напрягался, устать вовсе не с чего, но первое, что он сделал — если это можно так назвать — растянулся на земле у землянки и замер, глядя, как колышутся ветки сосен и мелькают сквозь них ярко-синие кусочки неба. Никаких людей. Никаких воплей — только шорох ветра, сорочий стрекот да воркование горлицы.
Он не знал, сколько пролежал так, то проваливаясь в дрему, то размышляя обо всяких глупостях. Например, о том, что понял, почему все святые отшельники рано или поздно уходили в безлюдные пустыни или глухие леса. Глупость людская даже святого выведет из себя до такой степени, что и в самом деле согласишься жрать всякие корешки и акрид, саранчу то есть, лишь бы никого не видеть. Хотя сам Альмод предпочел бы съесть что-нибудь посущественней. Скажем… Он усмехнулся, услышав характерные треск и хлопанье крыльев. Надо же, почти вечер. Глухари выбрались на токовище. Здоров же он поваляться! Значит, вымоется в трактире, а пока стоит добыть еду.
Пройти предстояло не больше четверти лиги — к прогалине в глубине леса. Там было болотце, которое к лету почти высохнет. Но сейчас около него собрались дюжины две птиц, задрали головы, распахнули черные крылья и выпятили грудь, переливающуюся изумрудным. Альмода они не заметили — не до бескрылых тут, когда надо явить себя во всей красе. Он, впрочем, не собирался мешать птицам. Кому-то не повезет…
Приглядев навскидку двух самых жирных самцов, он остановил им сердце и притянул тушки плетением. Остальные глухари продолжали токовать. Альмод усмехнулся. Вот так вот. Красуешься, перья распускаешь перед девчонкой… а тебя просто сожрут, и никто не заметит.
Птички оказались увесистыми — не меньше стоуна каждая, так что поначалу Альмод шел к землянке не торопясь. Одного глухаря он собирался отдать Рауду, пусть ощиплет, приготовит и подаст, когда он пригласит Рагну поужинать. Жаль, вина хорошего не достать, местные предпочитали пиво.
Второго — Линн, ей теперь еды добыть негде, а глухаря хватит на несколько дней. Может быть, даже перо на что-то сгодится, на подушку, к примеру, хотя, наверное, одной птицы мало. Альмоду никогда не приходило в голову взвешивать, сколько пера и пуха остается с одной птицы.
Он глянул вверх — солнце уже не светило сквозь верхушки, и под кронами начинало темнеть. До сумерек и тем более ночи было еще долго, но все-таки мешкать больше не стоило. Альмод прибавил шагу. До прогалины, где стояла землянка, оставалось совсем немного. Забрать вещи, найти какую-нибудь палку, подвесить к ней тушки, чтобы не обе руки заняты были, — и в город. Заглянуть в трактир, потом в лагерь, потом снова в трактир, потребовав комнату и бадью, — воды сам добудет, и нагреет тоже сам, а после можно и с Рагной поговорить о делах, и не только о делах, и не только поговорить…
Удивительно вовремя она подвернулась, не будь он с утра… с обеда, если точнее, в таком благодушном настроении, сегодня в лагере одним трупом дело бы не ограничилось. Не то чтобы Альмода сильно это беспокоило — в конце концов, вечную жизнь даже слуги Творца обещают лишь в посмертии, а некоторым пустым и вовсе не стоило коптить небо. Но так можно и заиграться, настроив против себя всех выживших. А против взбесившейся толпы и чистильщик в одиночку не устоит. Особенно если с этой толпой против него выйдут двое одаренных… очень сильных одаренных…
Додумать он не успел, замер, выйдя на прогалину у землянки. Дверь была открыта, а сам Альмод прекрасно помнил, что запер ее на засов снаружи. Конечно, сюда могло занести кого-то из пришлых охотников. В суровых местах вроде окрестностей Мирного в лесу все общее, и не раз зимой он обнаруживал, что в землянке кто-то побывал. Впрочем, незваные гости обычно вели себя вежливо и не забывали нарубить дров взамен сожженных, а то и подвешивали к потолку над очагом кусок мяса или добытую птицу — в качестве компенсации за съеденную крупу.
Так что поначалу Альмод не слишком всполошился. Аккуратно сложил на землю добычу, двинулся к землянке — осторожно, но не торопясь тянуться к плетениям или хвататься за меч.
Тот, внутри, словно почуял. Выскочил из-за двери. Альмод успел заметить перемазанное грязью лицо — не узнать, если отмоешь — грязные, непонятного цвета патлы и куртку, какие носили местные охотники. Совершенно чистую, между прочим. И прежде, чем Альмод его окликнул, чужак рванул прочь.
Альмод бросил вслед плетение, намереваясь сбить с ног, но парень в последний миг метнулся в сторону, как будто знал, куда должен прийтись удар. Может, он и вовсе ни в чем не был повинен и удирал просто со страха, и вообще стоило бы его расспросить — но Альмод, разозленный первой неудачей, швырнул в него пламя. И опять в последний миг человек споткнулся — огонь прошел поверху — и, ловко перекатившись, исчез за деревьями.
Везунчик или одаренный, не желающий показывать свой дар? Альмод бросился следом.
Глава 11
Бегал парень что надо и будто специально выбирал самый сложный путь — перелетал поваленные бревна, подныривал под наклонившиеся деревья, съезжал по прелой прошлогодней листве на дно оврагов. Словно глаза у него на ногах были — на что хорошо Альмод изучил этот лес, не осмелился бы так бежать. А тут пришлось, и чем дальше, тем сильнее он отставал. Несколько раз едва не остался без глаз, в последний момент пригнув голову перед низкой веткой — парень здорово уступал ему в росте. Чуть не влетел лбом в подгнившую у корней, перегородившую поляну сосну. Запутался в колючих кустах, которые убегавший, казалось, миновал не заметив. И, наконец, умудрился прозевать здоровую сухую ветку — или та сама прыгнула ему под ногу, хотя плетений он не увидел, а, может, не успел увидеть, и кубарем слетел в овраг. Только вколоченная с детства воинская выучка уберегла его от того, чтобы свернуть шею — сумел сгруппироваться и перекатиться, гася скорость, и чудом вовремя свернул в сторону, иначе влетел бы со всей дури в огромный пень.
Когда он, поминая всех демонов разом, поднялся, беглеца и след простыл. Альмод, тяжело дыша, посмотрел туда, где уже не шевелились ветки, сил не осталось, даже чтобы выругаться. Потащился обратно, внимательно глядя по сторонам. Еще не хватало заблудиться.
Добредя до землянки, он спугнул лиса, уже примеривающегося к глухарю, убивать не стал — все равно мех сейчас никуда не годится. Занес птиц в землянку. Огляделся. Сундук открыт и в нем кто-то копался — вещи брошены второпях. Значит, не охотник. Да охотник и не стал бы удирать. Извинился бы за беспокойство, попросил ночлега. Альмод не отказал бы — когда добирались из вовсе несусветной глуши к почтовой станции, пару раз им с отрядом доводилось ночевать зимой в таких же «ничейных» заимках посреди леса. Тогда они, уходя, оставляли дрова взамен сожженных и подвешивали к перекладинам потолка то мешочек с крупой, то узелок с сухарями. Зимой в лесу и чистильщикам несладко.
Не охотник. Кто-то из местных случайно набрел, а узнав Альмода, удрал, испугавшись, как бы известный дурным нравом целитель не счел вором и не пришиб? Альмод прикрыл глаза, припоминая утренний путь по лагерю у ворот — не мелькала ли подобная куртка? Быстро оставил эту идею — местное сукно красили как раз в такие неброские серо-коричневые цвета. Еловой корой или лишайником. В лесу не видно, если охотиться. Немарко, опять же. А хорошо ли сукно и как пошито, он разглядеть не успел. Запомнил только, что одежда чистая, и заплаты в глаза не бросались, значит, новая — и все. Так что, может, и местный.
И, может, не случайно набрел, а каким-то образом выведал у деревенского дурачка. Зря Альмод был так уверен, что тот не разболтает, он мог ведь проводить и показать. И если в хорошие времена никому не вздумалось бы у него красть — кто поймет этих одаренных, вдруг могут свою вещь выследить хитрыми способами, простым людям недоступными — то теперь многим и вовсе нечего терять.
Только почему тогда незваный гость не прихватил валявшуюся на лавке сумку? Там лежал изрядно набитый кошель. Альмод сунулся внутрь, выругался — в сумке тоже кто-то копался. Вещи были запихнуты обратно одним комом. Как будто сначала их аккуратно выложили на лавку, собираясь так же аккуратно вернуть обратно, а услышав его — он ведь вовсе не скрывался, там ветка хрустнет, там комара на щеке прихлопнет — сунули обратно как есть и удрали. Не взяв ни серебра, ни золота из кошеля. За медь Альмод поручиться не мог, медь он не пересчитывал, как и осьмушки рубленых серебряков.