…и передо мной оказывается листок бумаги совсем другого рода. Прекрасно известный большинству японцев.
— Серьезно? — вздёргиваю я бровь, — В лав отеле? Сейчас?
— Мне понимать это как сомнение? — она отзеркаливает мой жест.
— Нет. Но тут даже я вынужден подумать о чувствах Маны.
— Я уже компенсировала ей возможное расстройство. Дыней.
— Не думаю, что этого хватит.
— Давай закончим с бумагами, затем подождешь на улице. Думаю, я смогу убедить дочь… в необходимости данного шага.
— … хорошо, — помедлив, я потянулся инканом к лежащей передо мной бумаге, но рука, внезапно, оказалась перехвачена прохладной женской ладонью.
— Акира? — чуть хрипло спросила Шираиши Айка, — Что будет с Ирис Плаксой?
— Я её казню, — ответ вырвался незамедлительно.
Считаю себя рациональным и прагматичным человеком, умеющим сдерживать чувства, но сидящая передо мной женщина, человек, чей мир, убеждения и усилия теперь должны быть перемолоты в угоду национальным интересам, умела чувствовать глубже. Каким-то образом Айка понимала, что я, в своё время, с трудом удержался от того, чтобы не ликвидировать главу сукебан. Что я чувствую по отношению к этой одноглазой женщине ярость и брезгливость… которым теперь дали повод.
Она это поняла.
— Сделай это… с пользой, — попросила меня собеседница.
— Приложу все усилия, — кивнул я.
Видимо, чувства придётся отложить. Шираиши права.
Ждать около лав отеля мне пришлось около восьми часов. Причем, какое-то время я ждал уже не один, подъехавшая знакомая машина и вышедший из неё знакомый же японец, закуривший сигарету, присоединились к этому бдению, закончившемуся появлением матери и дочери. Жесткой, прямой, равнодушной Шираиши Айке и подавленной, осунувшейся, явно плакавшей ранее, Мане.
— Забирай эту хнычущую слабачку, Акира, и уходите прочь, с глаз моих, — почти проскрежетала Айка, — Видеть вас обоих более я не желаю. Всё понятно?
— Да. Прощайте, — кивнул я и, крепко взяв под руку несопротивляющуюся Ману, повёл её прочь. Почти потащил.
Быстро. Как можно быстрее.
У всех есть предел прочности.
///
В зеркало заднего вида она успела увидеть, как парень, уводящий её дочь в новую жизнь, грубо схватил Ману за шею, заводя за угол. Скорее всего, сейчас он также грубо прижимает её к своей груди, шепча угрозы на ухо жестким, металлическим тоном. Он приказывает ей успокоиться, перестать его раздражать, не позорить на людях. Сразу же после этого выговора она станет как шелковой, возможно, будет даже улыбаться… пока они не придут домой.
Откидываясь на сидении, Айка почувствовала удовлетворение. Даже не тем, с какой уверенностью, почти небрежностью, Акира Кирью поставил свою печать на брачном контракте, пока Мана пялилась на документ, имея в глазах разума не больше, чем у деревенской козы… а тем, что даже таким, как она и дочь, всё-таки, иногда везёт.
— На этот адрес. На сегодня всё, — эмоциям непозволительно вырываться наружу.
— Да, Шираиши-сан.
Роль, длиной в жизнь, требовалось доиграть до конца. Тем более, что Айка всегда подозревала, что этим всё и закончится. Она была невероятно удобна всем, как проговорился один раз её пьяный высокопоставленный коллега. Никаких личных связей, никаких интриг, прямой и чрезвычайно высококачественный исполнитель, равнодушно претворяющий в жизнь любые распоряжения начальства, причем, в такой зыбкой среде, как несовершеннолетние специальные граждане. Её, Айку, достали как козырь, как заплатку, которой можно залепить разверстую рану, и теперь, не пройдет и недели, как прозрачную пленку удалят, а её саму используют.
Прогнозируемо. Допустимо.
…желанно.
Попав на съемную квартиру, она прилагает немалое волевое усилие, чтобы поесть, принять душ, а затем даже уснуть. Зверь внутри почуял волю, он собирается с силами для финального рывка на свободу. Нужно использовать затишье, накопить сил на противодействие ему, неизвестно сколько придётся ждать.
На следующий день, поднявшись в свой кабинет, она, привычно кивнув секретарю, села за свой стол. Присутствовала небольшая растерянность, так как понятия не имела, чем ей заниматься. Со свойственной ей педантичностью и прагматизмом, она уже закрыла все свои текущие проекты. Все. Вступать в ежедневную рабочую рутину ей… не хотелось.
Первая трещина…
Имущество продано, деньги переведены в надежные низкодоходные акции и облигации, те — переданы Акире. Сначала она планировала всё отдать дочери, но совсем недавно передумала, поменяла решение. В момент, когда на её, Айки, рабочем мониторе, крутилась видеозапись того, как шестнадцатилетний полуголый парень с дымящимся от страшных электрических ожогов торсом, ставит политическим раком Соцуюки и весь его отряд карателей. Совершенно спокойный, невозмутимый как скала. На фоне покачивающегося на тросах вырубленного им супербойца, новой комиссарской жемчужины. Вывешенного перед зданием как флаг.
Он был настоящим. Не таким, как Айка, она всего лишь сконструировала образ, а потом всю жизнь вживалась в него, тщетно пытаясь отрешиться от внутреннего чудовища, от своей деструктивной и совершенно бессмысленной сердцевины. О ней не знал даже Суичиро. Он всю свою жизнь был влюблен лишь в то, что она демонстрировала… поэтому Шираиши не дала ему ни единого шанса после ночи, когда была зачата Мана.
Кирью был другим. У этого мужчины были свои демоны, но они не таились на дне его глаз и души. Они витали вокруг, молчаливые, собранные, вечно готовые исполнить приказ, который он решит им дать. Когда Айка рассказала ему о Плаксе, она видела, что он отдал этот приказ. Спустил их с поводка. Откуда такое в шестнадцатилетнем ребенке?
…она, признанный эксперт всего этого многомиллионного города, эксперт по детям, подросткам, их всевозможным фобиям, проблемам и перверсиям… не знает. Но Айка Шираиши видела многое, в том числе и то, что необъяснимо никакими научными теориями. Ей нужно знать лишь то, что он не бросит Ману. Не сделает её скулящей рабыней, ожидающей его хлыста и пинка, не позволит ей опуститься самой. Это бы унизило его самого.
Обед. Она ест в столовой, как всегда, одна. Раньше её отвлекали от еды, здороваясь, мимопроходящие сотрудники, теперь же никто не решается подойти. Новости распространяются со скоростью пожара, взгляды окружающих выражают жалость, страх, надежду, злорадство.
Вторая трещина…
Кладя палочки на тарелку, Шираиши Айка отчетливо чувствует, как трещит фундамент того психического конструкта, который она начала творить, еще будучи ребенком. С помощью своего отца, умного и прозорливого человека, к счастью, обладавшего нужными навыками. Замотанная в одеяла, скрепленные прочными веревками, с кляпом во рту, с закрытыми повязкой глазами, она слушала его день за днем. Так же, день за днем, он по чуть-чуть убавлял напряжение тока, проходящего на иглы в её теле.
— «Проживи достойную жизнь, Айка-чан. Бездна проглотит тебя слишком быстро и скучно»
За ней приходят в кабинет, она едва успевает сесть за стол. Четверо мужчин в деловых костюмах, в солнцезащитных очках, которые они не сняли, даже попав в помещение. У них на руках все необходимые бумаги, включая подписанный городским прокурором указ об её аресте. Но кроме этого… у лидера этой четверки есть слова. Негромкие, увещевающие, сказанные «вне протокола», под работающий прибор-постановщик помех.
«Процесс будет лишь для публики, Шираиши-сан, но принять в нём участие придётся до конца»
«Все, что будет дальше — лишь видимость, мы не можем позволить такому человеку как вы… пропасть в тюрьме»
Можете, просто я слишком удобна. Слишком исполнительна, слишком работоспособна, слишком продуктивна. Вы уговариваете меня лишь потому, что не посмели мешать мне готовиться к этому моменту. Теперь думаете, что я соглашусь сотрудничать, не имея за душой ничего кроме своей жизни. Зря…
Третья трещина…
Предвкушение. Оно медленно захлестывает её, как будто бы Айка находится в стеклянном пустом кубе, заполняемом водой. Выходя в наручниках из здания, она чувствует каждую каплю, поступающую в контейнер. Чего ей стоит не торопить их — не знает никто.
Аспектом её матери была Ревность.
Айка была уверена, что даже Макиавелли склонил бы голову в знак уважения перед шестнадцатилетней девушкой, поставившей себе цель охомутать видного импозантного ученого, а затем добившейся своего. Забравшей его сердце, ставшей ему женой, вынудившей его начать вести жизнь затворника. Только они вдвоем, многие годы. Именно муж её и убил, когда Сана Шираиши внезапно восприняла свою десятилетнюю дочь как соперницу. В тот же миг пробудился и демон Айки…
— Вам придётся провести ночь в этой камере, Шираиши-сан. Не волнуйтесь, достаточно лишь позвать, и дежурный придёт сразу же.
Плохо, очень плохо. Не сама камера, а быстро приходящий дежурный. Он ей здесь не нужен. Великие ками, он… ей… здесь… не… нужен!
Придётся терпеть. Это будет трудно, очень трудно. Она уже завершила все свои дела, закончила все проекты, ей не над чем думать, кроме того, что несет эмоции. Каждая минута без работы, без дела, в пустоте — пытка воли, удерживающей слабеющие заслоны. У неё нет ресурсов, чтобы продержаться целую ночь.
Но она всё равно держится. Подошедший с утра к её камере человек удивляется, еле удерживая лицо. Вечно собранная, холодная и бесстрастная женщина, известная своей силой воли и выучкой, похожа на извлеченную из подворотни опустившуюся наркоманку. Спутанные волосы, лихорадочно блестящие глаза, тремор пальцев. Ему хочется сходить и проверить, не подменили ли арестантку, но он точно знает, что весь этот блок не открывался с момента, как её поместили сюда.
— Шираиши-сан, — собравшись с духом, говорит он, — Процесс начнется через четыре дня. Я пришёл узнать, не захотите ли вы это время пробыть на новом рабочем месте. Мы все вам покажем…?
Хриплый, еле слышный ответ:
— Да.
— Вам придётся провести несколько часов одной в фургоне для перевозки. Ничего страшного?