— Еще пять минут. Чайник закипит, — говорю сыну. — Я позову.
— Ага, — сын бросает на Давида странный, долгий взгляд, рассматривает его спину, а потом, изогнув губы в неровную линию, уходит в коридор.
Повисшее напряжение давит и угрожает взорваться снопом искр, меня всю колотит и трясет. Чашки цокают друг о дружку, ложки выпадают из рук, и я не могу собраться. Он слишком близко.
— Все хорошо, Арина, — тихий шепот ложится на плечо, вбивая в позвоночник железный прут. Вытягиваюсь по струнке, боясь выдать свои эмоции. — Я не страшный. Доверься.
— Вам стоит держаться на расстоянии, — опускаю голову и понимаю, что слишком давлю кулаки и изогнула одну из ложек.
— Почему? — низко, тихо, рокочуще, слегка касаясь моего плеча кончиками пальцев, перемещая волосы на одну сторону.
— Я замужем.
Смеется. Не шумно, а сдавленно. Прыскает и целует меня в висок, разгоняя жар по всему телу.
— Вы пьяны.
— Пьян, — кивает, от этого его губы соскальзывают на мою щеку, а рука, что до этого нависала над плечом, вдруг фиксирует голову и заставляет повернуться к нему лицом. — Тобой пьян, Арина, и не соображу почему.
— Убери… те… руки.
— Неа, — еще немного подвигает меня к себе, не разворачивая, а лишь заставляя смотреть ему в глаза.
— Я вас выгоню, — шепотом.
— Хм. Сама-то в это веришь? — на его губах играет лукавая улыбка.
— Полицию вызову… — сипло.
— И что ты им скажешь?
— Что вы пристаете…
— Как страшно. А хотя, — он склоняется к губам, неизбежно, неотвратимо, вдыхает жадно, словно наслаждается моим запахом, — вызывай. После похорон отца и трех дней бессонницы, может, меня поколотят, и я, наконец, усну.
— Вы больны.
— Смертельно…
Нас разделяет свист чайника. Аверин все-таки отпускает меня, оставляя на губах неслучившийся поцелуй. И я ненавижу себя за слабость, что хочу этого, вопреки здравому смыслу и гордости. Каждая пора тянется к нему, горит по нему, трепещет, и я заставляю себя противиться через силу. Он ведь предатель, вспомни, Арина. Вспомни!
Справившись с чашками, переношу их по одной к столу и замечаю, что Давид куда-то ушел.
Нарезаю торт, убираю вино в холодильник, к остальным пакетам не притрагиваюсь — неудобно копаться в чужих вещах.
Не хватает нескольких долгих минут, чтобы успокоиться, все еще дрожу, будто у меня лихорадка, но все равно спешу в комнату, чтобы позвать малышей к столу, заодно и проверить, куда делся наш горячий доктор. Понимаю, что Давида и здесь нет.
Неужели ушел?
Глава 9
Давид. Наши дни
От коньяка, что мы выпили с Данькой, или от запаха недоступной, но безумно желанной женщины, мне становится так дурно, что приходится сбежать в коридор и, не найдя уголка, где я мог бы уединиться на пару минут, вывалиться в подъезд. В одной рубашке.
Отлично. Здесь так холодно и мерзко, что почти сразу в голове проясняется, хотя в брюках все равно пожар. Яйца натурально ноют от неудовлетворения, а это признаки нехорошие. Надо было Крис вызвонить, а не сюда переться без надежды на продолжение. Так и свихнуться можно.
Спускаюсь на пролет, замираю в полумраке и, упираясь ладонью в стену, пытаюсь дышать. Сверху слышу движение и шорох одежды. Кто-то спускается по ступенькам, проигнорировав лифт. Да мало ли, кто там прется. Вдруг, как я, брезгует грязными кабинками.
Я выравниваюсь и, повернувшись спиной к стене, скрещиваю перед собой ноги и руки.
Человек не один, по двоящимся шагам понимаю, а еще тихим приглушенным голосам. Мужским.
В темноте мелькает луч фонарика, что на миг слепит глаза. Как-то слишком торопятся эти двое, сбегают по ступенькам и, заметив меня, внезапно замирают напротив. Невысокие, но довольно коренастые мужички, судя по силуэтам.
— Вываливай карманы, — блеск лезвия совсем меня не пугает. Я больше переживаю, что Арина тут живет и все время ходит одна. И дети.
Расставляю ноги, чтобы стоять крепче, расслабляю руки, опуская вдоль тела, и улыбаюсь в темноте.
— А то, что?
Прямо исполнение желаний. Так хотелось, чтобы меня поколотили. Вот оно спасение от возбуждения, я теперь Егора даже понимаю — тот вечно в бойцовских клубах зависает до потери сознания. Говорит, что ему помогает отрешиться от внутренних проблем.
— Ты что, бессмертный? — один сплевывает в сторону, второй подбирается справа, чтобы перехватить меня, но я отступаю. За спиной мусоропровод, и случайный удар локтем получается слишком шумным. Привлекающим внимание.
— Мразь! — первый бросается по ступенькам наутек, а тот, что с ножом, на меня.
Темень такая, что я едва различаю, где мои, а где его руки, но свист лезвия над ухом получается определить. И даже отклониться и выбить оружие из тощих рук, хотя оно, сука, все равно успевает чиркнуть острием по щеке.
Я не силен в драках, как-то в молодости особо не приходилось тренироваться. Пока был мал и юн, со мной охрана всегда ездила, а потом… Да я же мирный, никому жить не мешаю, в споры не лезу. Прошлым летом в клубе было, мудаки пристали к танцующей девушке. Заступился грудью, но там охранники быстро растянули нас, а я получил прекрасный секс в ВИП-комнате в благодарность.
— Давид! — вскрик Арины пугает ублюдка, он на секунду сомневается, добивать меня или нет. Из квартиры спасительный луч прокладывает ленту до моих ног.
Слепну опять. То ли от удара в грудину, то ли от яркого освещения.
Я боюсь, что потеряю равновесие или сознание, а этот конченный нарик нападет на девушку, а там еще и дети, потому зверею по щелчку и даю мудаку в рожу, слыша, как хрустит от удара кулак и лопается кожа подонка.
Меня откидывает на стену от толчка.
И все затихает. Припав на колено, считаю топот удаляющихся ног. Как он после моего удара вообще встал? Ла, надо меньше пить. Приближающиеся шлепки привлекают мое внимание, но сразу подняться не получается. Арина босиком за мной выбежала, вот же глупая.
— Боже… Давид, зачем ты вышел? — у нее меняется голос. С холодного он перетекает в тревожный, дрожащий. — Поднимайся, — она маленькая, невысокая, но у нее хватает духу поднырнуть под меня и толкнуть вверх.
Встаю на ноги и плетусь вместе с девушкой, обнимая ее за талию, жадно вдыхая свежий запах волос. Возбуждаюсь и горю рядом с ней, а всплеск адреналина только хуже делает. Ненавижу себя за это. Вот бы поухаживать, как все нормальные мужики, но нет же, мне сразу вкусненькое подавай. Какая баба не сбежит?
Арина заставляет встать у стены в коридоре, не понимая, что обжигает меня прикосновениями, касается груди и живота, проверяя, что я цел, быстро закрывает дверь и, возвращаясь мне под руку, тянет в ванную. Я делаю вид, что мне хреново, слабо переставляю ноги, на самом деле же — меня ведет от нее, а не от драки.
— Ма-а-ам, — выглядывает из комнаты обеспокоенный Мишка.
— Сидите в комнате! — отмахивается Ласточка и тащит меня дальше.
В маленьком помещении нам тесно вдвоем, но девушка не сдается, толкает меня, заставляя сесть на край ванны, а сама мечется от умывальника до полочки. Наверху стоит металлическая коробка с нарисованными на салатовом фоне зебрами, и Ласточка не дотягивается, чтобы ее достать. Мне приходится подняться и помочь, прижаться всем корпусом к девушке и почувствовать каждый изгиб женского тела.
Издевательство.
Она быстро поворачивается и оставляет коробку между нами.
— Не волнуйся так, — хрипло смеюсь, разглядывая ее румяное лицо. — Ничего же не случилось.
— Ты весь в крови, — еле шевелит губами. Хочу толкнуться в них до невозможной глубины. И не только языком.
— Плевать, — тембр от возбуждения снижается, — за то ты уже не выкаешь.
— Совсем дурак? — она вскидывает бровь и продолжает шептать. Видимо, не хочет пугать детей произошедшим. — Чего ты прицепился ко мне, доктор Аверин?
— Хочу тебя, — усмехаюсь, ведь ответ очевиден.
— Я замужем, — на ее щеках настоящие розы смущения, и я, наглея, запускаю пальцы в густые волосы и тяну девушку на себя. Коробка все еще мешает, упирается мне в живот, но я совершенно очумел от этой женщины.
— Врешь, Ласточка, — шепчу в приоткрытый от удивления рот, но держусь на расстоянии, не давлю и не напираю. Она сама должна податься вперед, позволить взять ее.
— Сиди уже, — Арина отталкивает меня в грудь, но у нее не получается.
Замечая панику в ясных глазах, все-таки сажусь на бортик ванны. Скрывать возбуждение смысла нет. Девушка встает между моих ног и упрямо не опускает взгляд, но по блеску в радужках осознаю, что мое состояние и реакция ее очень даже волнуют.
— Ты очень красивая, — прикрываю глаза, когда она касается моего подбородка влажной ваткой.
— И чужая, зарубите себе на носу, докторишка.
Словечко-то какое… меткое.
Жду, пока она уберет капельки крови с моей щеки, бросит на край умывальника кусочки испорченной ваты, только потом перехватываю ее ладошку и тяну к губам. Один вдох, движение вверх, и она уже дрожит, как лист на ветру, качается от трепета и закатывает глаза, сдерживая свои эмоции и чувства.
Давит на подходе стон.
У нее весь вечер зрачки расширены, дыхание частое, глубокое, а сердце лупит в грудь так, будто выскочить желает. Она хочет меня, только себе не признается в этом.
— Давид, прекратите, — вырывается Ласточка, но стоит мне коснуться линии жизни языком, выпускает свист поражения.
— Я тебя добьюсь, Ласточка, — пьяно шепчу, захватывая пальчик губами, покусывая нежную кожу.
— Уходите, — шипит она, снова пытаясь вырваться.
— А как же чай? — поднимаю взгляд, скрещиваясь с ее испугом и жаждой.
— Дома попьете.
— Н-но й-я-а з-же роанен, — язык заплетается от хмельного состояния, приправленного острым желанием ее отыметь прямо здесь, на стиралке.
— Царапина, — шепчет, хлопает густыми ресницами, а я ныряю в серебро ее глаз, как в бездонные воды океана.
— Н-не выгоняй, прошу тебя, я буду слушаться, — поднимаю шутливо руки, отпуская ее. Хотя это и сложно дается.