Чтобы умерить жар, я сильно сжимаю кулаки и судорожно сглатываю комок в горле. Боль немного отрезвляет. Спасибо Егору, что посоветовал грушу дома повесить, а еще сходить в спортзал. Он вчера прилично вытряс из меня дури, спал я, как убитый, но с утра все по новой закрутилось, вашу диссертацию. И каждый день все мощнее и мощнее была эта больная тяга к чужой женщине.
В магазине держусь в стороне, издали наблюдаю, как Арина тщательно выбирает крупу, берет самую дешевую, кукурузную, пшеничную и манную, несколько пачек молока, сахар, соль, а потом долго гипнотизирует полку с мясным, но так ничего и не берет. Твою ж мать… все, что я ей привозил — явно закончилось, а на новое денег, видимо, нет.
Подхватываю куриные ножки, свиную лопатку, индюшиные медальоны, добавляю в корзину тушку лосося, головку сыра и лоток яиц. Держусь с Ласточкиной в разных залах, так боюсь ее спугнуть, но каждый раз украдкой выглядываю из-за угла, чтобы не потерять. Возле стенда с орехами и фруктами набираю всякой всячины для детворы, а потом на выходе добавляю в корзину еще приправы, зелень и творог.
Сталкиваемся мы с Ласточкой на кассе. Арина смотрит под ноги, вытягивает из скромной сумочки карточку, чтобы оплатить товар, но, подняв затравленный взгляд на меня, тут же роняет ее. Я ловлю пластиковую штуку на лету и осторожно возвращаю хозяйке. Прикоснувшись, понимаю, как дрожит она, как не ожидала меня здесь увидеть. И как шокирована.
Ресницы взлетают, зрачки расширяются, затапливая серебро глаз, а ноздри, красивые, аккуратные, трепещут.
— Давид… Рустамович, здравствуйте, — голос обрывается, девушка бросает взгляд на мою полную еды корзинуи поспешно отворачивается, поджав губы.
— Добрый день, Арина, — выкладываю продукты на ленту. Делаю вид, что наша встреча — просто случайное совпадение. — Как малыши?
— Все хорошо, — она сдавливает в руке карту, отчего костяшки белеют, и пристально следит за своей суммой, что увеличивается на экране кассы. Считает, догадался я. Боится, что не вложится.
Так и есть. Пачку сахара Ласточка, дрожа и сутулясь еще больше, откладывает. Меня волнует ее загнанность — приходится сжать челюсть и отвернуться — на губах так и вертятся маты. Кто ее до этого довел? Кто оставил одну?
Глава 10
Ласточка. Наши дни
Расплатившись, выбегаю из магазина, будто за мной гонится стая бешеных собак. Меня всю колотит и трясет. От унижения и стыда.
Почему снова он? Почему здесь?
Чтобы не мелькать, ныряю поскорее в арку, бегу к подъезду и, не дожидаясь лифта, перепрыгиваю через ступеньки, чтобы едва дыша вылететь на нужном этаже. Руки ходят ходуном, не с первого раза получается найти ключ. Только на третий глобальный переворот в сумке вспоминаю, что бросила его в карман куртки.
Но вставить в замочную скважину — то еще испытание, когда руки решили жить отдельно от тела, а дыхание рвет грудь. Нескольких секунд не хватает, чтобы отдышаться, сипло хватаю ртом воздух, я боюсь до ужаса, что призрак из прошлого будет преследовать, потому отчаянно пытаюсь попасть в дырочку.
— Я помогу, — теплая рука перехватывает мою кисть и спокойно направляет внутрь щелочки. Этот жест настолько порочный, настолько откровенный, что меня буквально сносит волной накатившего на спину жара. Шумно вдыхаю через нос и не могу шевельнуться, когда замок щелкает, а мужчина еще плотнее прижимается бедрами и телом, чтобы открыть дверь.
— С-спасибо… — шепчу и практически сбегаю от чужих прикосновений, прячась внутри квартиры.
— Арина, можно я войду? — летит следом мягкий голос Давида. — На несколько минут.
Замираю, до паники желая, чтобы он ушел, а потом меня осеняет.
Веду себя, как дикая, в самом деле. Давид заподозрит неладное, если я не возьму себя в руки. Но он слишком на меня влияет, отравляет с первого вдоха, нельзя находиться с ним рядом. И я, вопреки разуму, киваю и подвигаю плечо, чтобы позволить мужчине пройти.
Он крупный. Ему приходится пригнуть голову, чтобы не врезаться темечком в планку двери. Будто случайно касается моей талии, чтобы отодвинуть и переместить в тесный коридор.
Втискиваю пакет и сумку на полку, дрожу, не в силах справиться с нервами. Поворачиваюсь, чтобы утонуть. Захлебнуться в его синих радужках.
Мы застываем в домашнем полумраке, сталкиваясь взглядами, будто звонкими стрелами. Аверин до сих пор сводит меня с ума, и этому нет объяснения. Как и не было все те годы, что я жила с дырой в груди после его предательства. Муж — попытка заклеить глубокую рану, но дешевая и некачественная, потому что я с трудом переносила запах его тела и к сексу готовилась морально по несколько часов, чтобы после его пыхтения надо мной драить себя в душе до красноты и глотать слезы. Честно… я выдохнула, когда два года назад он сбежал с концами. Его постоянная агрессия научила сдерживать свои эмоции и желания, погребла меня под тоннами неуверенности и нелюбви к себе, заставила научиться покорности и покладистости даже тогда, когда он ущемлял мою волю. Вернее, остатки ее.
Я боялась. Каждый день боялась, что он сорвется, но сильнее всего боялась за детей. Только ради них и терпела, а пока муж был на работе, искала варианты, как от него уйти.
Наверное, я бы не связалась с Сергеем, если бы не беременность Мишкой. Остаться одной без гроша, с угрозой выкидыша, в чужом городе, брошенной, преданной — оказалось для меня сильным ударом. Я поддалась на уговоры, поверила в обещания, что все будет хорошо. Не было хорошо, и никогда не будет. После рождения сына пару лет были более-менее сносными, если постоянные пьянки мужа с друзьями можно такими назвать, пока я серьезно не заболела и не смогла нормально удовлетворять благоверного.
Вот тогда его истинное лицо раскрылось. Настолько, что я до сих пор шарахаюсь своего отражения и с благодарной горечью обнимаю малютку Юлю. Если бы не тот вечер, она бы не появились на свет, а я… я уже преодолела.
И теперь, когда связь с мужем оборвалась, когда он перестал мелькать в нашей жизни и присылать подачки, я по-настоящему выдохнула.
Слишком мы разные. Слишком с ним было тяжело.
Но я никогда не думала, что сладкое и хрупкое прошлое может ранить сильнее, чем терпеть нелюбимого и жестокого мужчину рядом.
Мы с Давидом смотрим друг на друга, глаза в глаза, не дыша. Синева его радужки полна темных пятен. Они сверкают влагой, и по краям, по густо-черному ободку, будто капельки серебра кто-то рассыпал. Ресницы взлетают, чтобы опуститься, спрятать цвет глаз, а Аверин шумно втягивает воздух, расширяя красивые ноздри.
И тут же отступает от меня, тянется помочь снять куртку и виновато отводит взгляд в сторону, а я трусливо пячусь.
— Не нужно, — и отворачиваюсь от него, чтобы справиться с застежкой — замок заклинило, когда выходила в магазин, не хочу, чтобы Давид понял и это. Хватит с меня унижений.
Получается буквально содрать бегунок.
— Угостишь кофе? — спрашивает Аверин, цепляя пальто на крючок, снова подходя максимально близко. Я чувствую пронизывающее тепло, исходящее от крепкого тела. Он не прикасается, нет, но в миллиментрах от его кожи — мое поражение.
— Могу предложить воды, — бросаю на него яростный взгляд через плечо и снова отступаю — нельзя было пускать его, какая же я дура. Он ведь видел, что мне на сахар не хватило денег, решил теперь унизить? Растоптать? — Из-под крана. Пойдет?
— Арин, — шепчет мужчина, снова роняя голову, темные густые волосы падают вперед и накрывают синеву глаз, — извини, я не хотел обидеть. То, что ты в таком состоянии… не твоя вина.
— Что?! — резкий вдох, к щекам приливает кровь, будто меня ударили наотмашь. — В каком состоянии? И чья же вина?! — обхожу его и, резко подхватывая пакет, что до этого бросила на полку, спешу на кухню. Нужно объяснить этому мужчине, что ему здесь не место. Но внутри трепещет что-то горячее, невозможное, нелепое желание, чтобы он остался, поговорил со мной, услышал, понял, как мне было плохо все эти годы, поцеловал… зашел за грань. Никто не добивался меня, никто, никогда не смотрел ТАК. Как он.
Тварь. Кажется, мой голод перешел в стадию рецидива. Я не могу думать об этом предателе в таком ключе. Сейчас уже и муж сгодился бы для утоления жажды, но только не Давид. Только не тот, что потоптался по сердцу. Я не попадусь на его широкую улыбочку снова. Ни за что.
Он идет за мной, шуршит пакетом. Решил купить меня, подонок? Жестоко, когда дома нечего есть, а последние деньги я отдала в школу на очередной ремонт и фонды. Осталась мелочь на крупы, а завтра не представляю, что делать — хозяйка придет за квартплатой, хоть бери и почку продавай. От Сергея ни весточки, ни копеечки. Да я и не хочу от него брать, эти деньги особо не спасают, а лишь делают меня обязанной.
Сама виновата. Связалась не с теми мужчинами, испортила себе жизнь, нечего сетовать на других. Да и успех обошел меня стороной… Много лет не удается найти ту золотую середину в творчестве, что принесет стабильность и комфорт. Не то я пишу, что требует современная аудитория, не те темы поднимаю. Душу зачем-то выворачиваю, ищу смысл в каждом слове и строчке, а оно… никому не нужно. Потому что последняя книга — полный провал, пришлось удалить, отреветься в подушку, когда дети спали, и попытаться начать новую. Да только страхи теперь, как пчелы, гудят в голове: вдруг опять будет не то… вдруг снова провал? Как жить потом? На что?
Согласиться уборщицей в школе поработать? Видела объявление на воротах, но стыдно стало, еще моих детей за это затюкают.
И так Мишка вечно в синяках ходит, допекают его одноклассники. Сынишка не признается, что они не поделили, а я не знаю, как ему помочь: вмешиваться он не позволяет. Один раз попыталась поговорить, достучаться, но сын потом два дня со мной не разговаривал и неделю через губу цедил слова. Мол, не лезь не в свое дело.
Я на автомате достаю кастрюльку для каши. Дети придут через три часа, она как раз дойдет.
Знаю, что Давид стоит за спиной, чувствую каждой клеточкой, каждым волоском, что вздыбился на коже. Он долго молчит, наблюдает, и мне кажется, не дышит.