— Онни! — зовет юный девичий голос через лужайку, и, хотя старшей сестренкой может быть кто угодно, я оборачиваюсь в ту сторону.
Младшая сестра Джеву бросается бегом через весь двор, едва успевая затормозить, чтобы не врезаться в меня.
— Джури! Привет! — Я бросаю взгляд ей за спину и кланяюсь, приветствуя их с Джеву маму. — Вы пришли посмотреть на Джеву? Я рада вас видеть.
— Да, мы здесь ради Джеву… и ради тебя! — выкрикивает Джури. — Он сказал, что ты выступаешь аж три раза!
Она показывает программку, в которой мое имя действительно указано трижды: среди музыкантов оркестра, в дуэте с Сори и в сольном выступлении ближе к концу программы.
— Твои родители придут? — спрашивает мама Джеву.
— У меня только мама, — отвечаю я. — И она должна скоро подойти, если уже не сидит в зале. Хальмони тоже должна быть с ней.
— Ах, да, Джеву упоминал, что вы с бабушкой очень близки.
— Да, — улыбаюсь я. — Ей скоро должны провести операцию.
— Это прекрасно! — откликается женщина. — Для твоей мамы это, наверно, такое облегчение.
— Я… да.
Мне это и в голову не приходило.
Я думала о чувствах бабушки и о своих тоже, но никогда не задумывалась о чувствах самой мамы. Просто она всегда выглядит так, словно у нее нет чувств в принципе, — а это, наверно, нечестно. Она ведь тоже дочь.
Может, я и смогу убедить ее позволить мне остаться в Корее еще на месяц. Я даже не пыталась, потому что и так знаю ее ответ. Но, возможно, он изменится, если я честно объясню: я давно не была так счастлива, я ощущаю себя обновленной и словно стала лучше и как музыкант, и как человек.
Решено: после презентации я с ней поговорю.
Просияв, я кланяюсь маме Джеву на прощание.
— Увидимся внутри!
Они с Джури улыбаются и машут мне в ответ.
За пределами зала, где ученики-участники оркестра переставляют свои музыкальные инструменты за кулисы, я встречаюсь с Норой, моей соседкой по рассадке. Она принесла мою виолончель вместе со своей из зала для занятий музыкой.
— Спасибо, — благодарю я, принимая свой инструмент.
Мы заходим внутрь и поднимаемся на сцену справа, где рабочие уже расставили стулья и пюпитры полукругом у возвышения для дирижера.
Когда мы рассаживаемся по местам, дирижер указывает первому гобою сыграть ноту ля, чтобы мы все настроили свои инструменты в соответствии с ним.
Хотя тяжелый занавес приглушает звуки, до нас доносится рокот толпы из зрительного зала.
Нора в сотый раз настраивает звук своего инструмента, и опускается тишина. Все выпрямляются на стульях. Занавес раздвигается в стороны, и на сцену выходят Джеву с Натаниэлем.
Вообще-то я должна смотреть на дирижера, но не могу не проследить взглядом за Джеву. Сегодня на нем костюм, который идеально сидит на его стройном теле, с узким черным галстуком и классическими черными кожаными ботинками. Его отросшие за последние недели волосы зачесаны назад, но одна прядь залихватски падает на глаза.
— Дженни, — шепотом одергивает меня Нора. Я наконец отрываю взгляд от Джеву и внимательно смотрю на дирижера, который легонько постукивает палочкой по своему возвышению.
За его спиной Натаниэль с Джеву начинают свое вступительное слово, приветствуя зрителей и объявляя нескольких основных участников ансамбля. Когда называют имя Норы, она встает и кланяется аудитории. Хотя ребята читают текст с телесуфлера, у них получается достаточно естественно шутить, чтобы зрители смеялись в нужных местах.
— А теперь, — объявляет Натаниэль, — симфонический оркестр Сеульской академии искусств сыграет «Жар-птицу» Стравинского!
Дирижер взмахивает палочкой, и мы с Норой поднимаем смычки к струнам.
Через двадцать минут я тороплюсь со сцены: у меня остается полчаса до следующего выступления, и за это время мне нужно переодеться, сделать макияж и прическу.
В коридоре я налетаю на Сори, которая несет мое платье в чехле для одежды.
— Я смотрела с задних рядов зрительного зала все время, пока вы играли, ты была невероятна!
— Это же ансамбль, — возражаю я. — Ты не смогла бы различить мою музыку в общем звучании.
— Нет, ты была невероятна. Просто прими мой комплимент. — Она вручает мне чехол с платьем. — Двадцать шесть минут, часики тикают.
Мы спешим в уборную, где переодеваемся прямо рядом с раковинами, наплевав на кабинки. Сори набросила обычную одежду прямо поверх сценического костюма, поэтому все, что ей требуется, — это с изяществом фокусника избавиться от верхнего слоя. После этого подруга помогает мне влезть в бальное платье длиной до пола, которое она заставила раздобыть из запасов «Джоа» кого-то из стилистов. Юбка у него пышная, а верхняя часть плотно облегает грудь, оставляя руки и плечи открытыми. Сори собирает мои волосы и скручивает их в аккуратный пучок, как у балерины, чтобы у нас были одинаковые прически. Затем мы делаем макияж и поворачиваемся к зеркалу, стоя бок о бок: я в красном бальном платье, усыпанном стразами по подолу, Сори — в красном трико с легкой полупрозрачной юбкой, тоже отделанной стразами.
Мы выглядим хорошо… нет, даже прекрасно.
Подруга медленно поднимает руку с мобильным телефоном и делает сэлфи в зеркале.
К сцене мы успеваем за пять минут до нашего выхода. Я хватаю свою виолончель и быстро настраиваю, прежде чем поспешить к левой кулисе.
Когда трио скрипачей заканчивает играть под громкие овации, свет гаснет, и работник быстро ставит в левой части сцены табурет и пюпитр. Я выхожу вперед под затихающие аплодисменты, одной рукой крепко сжимая гриф виолончели, а другой придерживая подол платья, чтобы не запнуться.
Я дохожу до табурета и сажусь, расправив платье, прежде чем аккуратно поставить виолончель между колен.
— А теперь выступит единственный дуэт в нашей программе, — произносит голос Натаниэля. — Это творческое объединение двух студенток с третьего года обучения. Мин Сори с факультета танца, трейни в «Джоа Энтертейнмент» и чемпионка страны по художественной гимнастике, а также обладательница высоких наград в области классического джазового танца и ораторского искусства. Снаружи она может казаться холодной красавицей, но на самом деле она мягкая и милая, как ведро зефирок.
Зрители издают смешки, а на дальнем конце зала учителя обмениваются растерянными взглядами: похоже, кое-что Натаниэль добавил от себя.
— Наша вторая исполнительница, — громко объявляет Джеву голосом, полным тепла, — это Дженни Го, виолончелистка корейско-американского происхождения, которая перевелась к нам из Высшей школы искусств округа Лос-Анджелес.
Со своего места я вижу, что текст в телесуфлере на этом заканчивается, но Джеву продолжает говорить:
— Кроме того, Дженни — одна из наших лучших учениц, а также любящая внучка и выдающаяся танцовщица, хотя с последним она может и поспорить.
Зрители одобрительно смеются, хотя с задних рядов доносится одинокий громкий хохот — скорее всего, Ги Тэка.
— После выпуска она собирается поступить в музыкальную школу, чтобы продолжить пестовать свой невероятный талант и делиться музыкой с окружающим миром.
Я вижу, как учителя пытаются привлечь внимание Джеву, но он продолжает, и его голос громко раздается над аудиторией:
— Несмотря на то, что Дженни провела здесь не так много времени, ей удалось произвести глубокое впечатление на многих из нас, а особенно — тех, кого она называет своими друзьями.
Мягкий свет одного из софтов находит меня на сцене. Я отрываю взгляд от Джеву и глубоко вздыхаю. Прижав гриф пальцами левой руки, я поднимаю смычок к струнам.
Когда я начинаю играть, над сценой справа загорается второй софит, и прокатившийся по залу гул сообщает мне, что появилась Сори, которая изгибается и подскакивает в традиционной для кей-попа манере. Наши с ней интересы смешиваются в этом выступлении, превращая его в истинный дуэт. Я вкладываю в него все силы, ведь играю не только для себя, но также для Ги Тэка и Анджелы, чья дружба значит для меня так много, для мамы и хальмони, сидящих где-то среди зрителей, и для моего отца, которого нет среди в зале, но он все равно здесь, и я это чувствую.
Я играю для Джеву, который не сводит с меня глаз, когда остальные взгляды прикованы к движениям Сори.
И, наконец, для Сори, которая всего за несколько коротких месяцев стала мне лучшей подругой.
Когда мелодия кончается, зал взрывается громовыми овациями.
— Джеву? — говорит Натаниэль. — Это было нечто, скажи? Эй, Джеву? Бэ Джеву, прием!
— Ох, простите, — отвечает тот наконец, вздрогнув, на что зрители отвечают смехом.
Я беру виолончель и иду к Сори. Мы встречаемся на полпути, посередине. Она берет мою ладонь, ободряюще сжимает, и мы вместе поворачиваемся к зрительному залу, кланяясь и позволяя осыпать себя аплодисментами. Так, держась за руки, мы и сбегаем со сцены, стараясь не рассмеяться и усмирить адреналин, бушующий в наших венах.
За кулисами я едва успеваю поставить виолончель на стойку, когда Сори сгребает меня в крепкие объятия.
— Мы сделали это! Мы правда это сделали!
Я отвечаю такими же крепкими объятиями.
— Спасибо тебе. Без тебя ничего бы не получилось.
Мы стоим так еще пару секунд, прежде чем Сори выпускает меня и решительно выдает:
— Пора готовиться к твоему сольному выступлению!
— А тебе пора готовиться к групповому номеру.
Они с Анджелой обе участвуют в групповом современном танце.
Когда я оборачиваюсь к виолончели, в кармане платья вдруг раздается жужжание. Покопавшись в многочисленных складках подола, я выуживаю свой телефон.
— Ты что, приносила его на сцену? — спрашивает Сори, ужаснувшись.
— Честно говоря, когда я обнаружила карманы, то положила туда мобильник просто в шутку, а потом совсем про это забыла. — Я открываю телефон. — Это сообщение от мамы.
— Может, она поздравляет тебя с выступлением.
Я открываю сообщение и начинаю читать.
«Дженни, мне очень жаль, но я была вынуждена уйти раньше. Я еду в больницу Северанс в Синчоне. Хальмони срочно госпитализировали…»