– Или можно оставить все, как есть, – вставляю я.
Виктор отрицательно мотает головой.
– Из всех перечисленных сценариев невозможен только ваш.
Официантка приносит чек.
– Надвигается гроза, – предупреждает она.
Виктор предложил оставить машину на парковке и пройтись немного, а по вовзращении заказать стейк.
– Люблю прогуляться перед ужином, – говорит он.
– Как же вы собираетесь прогуливаться, превратившись в компьютерную программу? – ехидно спрашиваю я.
– Эх, придется отказаться от ужинов, – смеется Виктор. – А если серьезно, то перед переносом сознания вы сами выбираете носитель, любую форму жизни, и меняете его, когда угодно. Животное, минерал, овощ – ограничений нет. Боги принимали облик людей и животных, а простых смертных обращали в деревья и птиц. Это все истории о будущем. Мы уже тогда знали, что не ограничены формой, данной при рождении.
– Что для вас реальность? – интересуюсь я.
– Не существительное. Не предмет и не объект. Реальность в принципе необъективна.
– Согласен, наше восприятие реальности необъективно. Мое индивидуальное восприятие окружающей нас пустыни отличается от вашего. И тем не менее пустыня реально существует.
– Будда вам возразил бы, – улыбается Виктор. – Он учит, что все мы рабы внешнего восприятия и, следовательно, путаем внешность с реальностью.
– Что же тогда реальность?
– Над этим вопросом бились лучшие умы. Увы, ответа нет. Скажу лишь одно: поскольку сознание является непосредственной функцией мозга, но не сосредоточено в каком-либо отдельном биологическом органе, оно неуловимо, как и душа. Однако все признают, что сознание существует. Как признают и то, что машинный интеллект лишен сознания. Возможно, реальность – тоже некая функция. Она существует, но не материальна, как мы привыкли считать.
Прямо перед нами вполне материальный тушканчик ныряет в заросли ларреи. Вечернюю тишину сотрясает мощный раскат грома. Над нами сверкает раздвоенная молния. И, наконец, обрушивается дождь. Пустыня Сонора – одна из самых влажных в Северной Америке. Здесь два сезона дождей. Сейчас лето – время внезапных ливней.
– Скоро закончится! – между раскатами грома успевает крикнуть Виктор. – Мы в зоне жаркого аридного климата[46].
– Не знаю, в какой мы зоне, но что промокли до нитки, – это факт! – кричу я в ответ.
На нас будто вылили ведро воды. Мою футболку хоть выжимай. Синяя льняная рубашка Виктора прилипла к груди. Он достает из кармана носовой платок и вытирает лицо. Кто сейчас пользуется носовыми платками?! Впереди небольшой грот. Мы бежим в укрытие. Места едва хватает. Я остро чувствую тело Виктора: теплое, влажное животное рядом со мной. Я приподнимаю футболку, чтобы протереть глаза, и ловлю на себе его пристальный взгляд.
– Вы дрожите, – говорит он. – Сейчас не холодно, но вы дрожите.
Мелкие камни над нашими головами сдвигаются от очередного раската грома.
– Здесь небезопасно, – говорит Виктор, положив мне руку на плечо.
Мы молча выходим из грота. В моей голове звенящая пустота. Идем рядом, говорить больше не о чем. Возвращаемся к бару. По жестяной крыше барабанит дождь.
– Мальчики, хотите принять душ и обсохнуть? – спрашивает нас официантка. – У нас сзади есть комната. Могу постирать и погладить ваши вещи. Займет меньше часа.
– И откуда такая доброта? – интересуюсь я у Виктора.
– Эволюционный механизм сотрудничества, – усмехается он. – Чистая конкуренция нас бы сгубила.
– Можно ли запрограммировать доброту?
– Вполне.
Стоя под навесом, мы снимаем брюки и оказываемся в трусах-боксерах. У Виктора они синие, в тон брюкам. На мне оранжевые.
– Веселенькие, – подмигивает официантка. – Когда пойдете в душ, трусы кидайте в корзину.
– Вы так всем посетителям помогаете? – интересуется у нее Виктор.
– Большинство из них не шастает под открытым небом, когда я предупреждаю о надвигающейся грозе. Идите внутрь, а я принесу виски.
В комнате царит сумрак. Грязное, покрытое слоем песка окно наполовину заслоняют ставни. Из мебели кровать, пара стульев, старый телевизор и шкаф. В душевой простенькая сантехника, стены облицованы белой плиткой.
– Идите сначала вы, – уступает Виктор. – Кинете свои шорты, и я брошу их в корзину. А то нас ждут.
Я удаляюсь в душевую и передаю свои боксеры в приоткрытую дверь. Слышно, как Виктор включает на телевизоре метеоканал. Я включаю душ: напор отличный, подогрев воды работает исправно. Намыливаюсь и с удовольствием смываю песок с каждой складки, из каждого изгиба тела. Вскоре душевая погружается в пар, напоминая фильмы Хичкока. Я выхожу из душа и неожиданно натыкаюсь на Виктора, который протягивает мне полотенце. И тут он окидывает мое тело взглядом. Видит шрамы на моей груди. Опускает глаза ниже и замечает, что у меня нет пениса. Между нами повисает неловкая пауза.
– Я трансгендер, – объясняю я. – Операция на груди сделана около года назад. Такие вещи быстро не делаются.
У меня стройное, легкое телосложение, широкие плечи. Раньше, еще до операции, мне нравилось убирать волосы в хвост, и многие думали, что перед ними юноша. В то время мои волосы достигали плеч. Сейчас они чуть короче, но я все равно делаю хвост. Женщинам нравится. Я вообще нравлюсь женщинам.
Виктор деликатно молчит. Странно и трогательно, учитывая его разговорчивость. Я спокойно стою, давая возможность себя рассмотреть. На моем лобке темнеет пышный треугольник волос. Остальное тело, несмотря на инъекции тестостерона, по-прежнему гладкое. Я тоже разглядываю Виктора. Небольшая поросль волос на его груди спускается тонкой полоской к животу.
– У вас на груди полно песка, – наконец, говорю я, и, шагнув вперед, смахиваю ладонью песчинки.
Виктор судорожно сглатывает, забирает у меня полотенце и обматывается им вокруг талии.
– Я думал, вы мужчина, – признается он.
– Вы не ошиблись. Но анатомически я еще и женщина.
– Значит, вот как вы себя ощущаете?
– Да. Двойственность лучше всего отражает мою суть.
– Я еще ни разу не встречал трансгендерного человека.
– Большинство людей тоже, – улыбаюсь я.
– А ведь мы недавно беседовали о том, что в будущем люди смогут выбирать любую форму носителя. И менять ее по своему усмотрению. Считайте, что вы просто появились чуть раньше своего времени, – улыбается Виктор.
– На самом деле я вечно опаздываю, – отвечаю я, и мы оба хохочем, пытаясь снять напряжение.
– Проходите в комнату, а я сброшу полотенце и приму душ, – смущенно говорит Виктор. Крошечное полотенце скрывает немного.
Я неожиданно выпаливаю (не знаю, зачем):
– Хотите дотронуться до меня?
– Я не гей.
– Понимаю, все очень запутанно.
Виктор придвигается ближе. Его длинные пальцы пробегают по моему лбу, по носу, раздвигают губы, коснувшись передних зубов, слегка выворачивают нижнюю губу и с нажимом гладят подбородок, покрытый легкой щетиной. Виктор проводит пальцами вдоль моей шеи с несуществующим кадыком, ощупывает ключицы, словно изучает мое тело. Гладит мою грудь, осторожно замирая на шрамах. Шероховатые рубцы его не пугают. Мне они кажутся даже красивыми. Это знак моей свободы. Когда я случайно нащупываю их ночью, сразу же вспоминаю об операции и спокойно засыпаю. Виктор дотрагивается до моих сосков. Они всегда отличались чувствительностью, которая лишь усилилась после операции. Благодаря силовым тренировкам у меня мощная широкая грудь. Тестостерон помогает наращивать мускулатуру. Мне нравится мое новое тело. Наши губы почти встретились, но Виктор берет меня за плечи и разворачивает спиной к себе. Я чувствую его дыхание на своей шее. Руки Виктора бродят по моей груди, соскам, горлу. Я ощущаю его эрекцию сквозь тонкую ткань полотенца.
Виктор целует мои плечи. Ему приходится наклоняться: я чуть ниже ростом. Поцелуи легкие, нежные – так целуют родного человека в макушку. Охваченный страстью, Виктор прижимается сзади и проводит рукой между моих ног.
– Ты мокрая, – хрипло говорит он. Его палец исследует меня изнутри. – Это…
– То же, что и было всегда, – отвечаю я.
– А здесь?
– Гормональная терапия увеличивает клитор.
– Он чувствителен?
– В клиторе восемь тысяч нервных окончаний. В твоем пенисе вполовину меньше. Так что да, он чувствителен.
Виктор массирует мой клитор, средним пальцем ласкает влагалище. Любой клитор набухает и твердеет от возбуждения, но когда он пять сантиметров в длину, это особенно заметно.
– Погоди. – Я поворачиваюсь к Виктору лицом, срываю полотенце и беру в руку его подрагивающий от возбуждения член.
Наши губы сливаются в поцелуе.
– Скажи, что мне делать? – шепчет Виктор.
– А чего ты хочешь?
– Трахнуть тебя.
Мы идем в комнату. Он ложится на спину и усаживает меня сверху, двигая мои бедра вдоль своего пениса так, чтобы доставить мне удовольствие. Я кончаю быстрее, чем до операции. Да и секс с незнакомцем сильно возбуждает.
– Я сейчас кончу, – выдыхаю я, глядя в его потемневшие от желания, сияющие гипнотическим блеском глаза.
Пульсируя изнутри, я падаю Виктору на грудь. Он переворачивает меня на спину и входит внутрь. Руки Виктора возле моих плеч, губы рядом с моей шеей. Минуты через три он достигает оргазма.
Мы лежим, глядя в потолок. Молчим. Тишину нарушает лишь стук дождя по ставням. Я приподнимаюсь на локте и смотрю Виктору в лицо.
– Как ты?
– Не стоит беспокоиться. Видимо, в тебе заговорило женское прошлое.
– Почему «прошлое»? Я и сейчас женщина. И мужчина. Я себя воспринимаю именно так. Нынешнее тело полностью меня устраивает. Скальпель хирурга не отрезал мое прошлое или часть личности. Наоборот, операция приблизила меня к пониманию себя.
Виктор повернулся на бок. Мы смотрим друг другу в глаза.
– Я не знаю, что сказать, – признается он.
– Что ты чувствуешь?
– Дикое желание. – Виктор положил мою руку на свой эрегированный член.