– Меня-то от тебя никто не отрезал! – восклицаю я, глядя на контейнер с ампутированными конечностями.
– А где твое сердце, Рай? Там, в одном из пакетов?
– Просишь меня отдать тебе сердце?
– Нет. Но я бы хотел его получить, – задумчиво произносит Виктор.
Я смущенно смотрю, как он кладет руку на мою грудь слева. Прямо над сердцем.
– И что ты будешь с ним делать? – спрашиваю я.
– Исследовать. Выясню, правда ли, что любовь живет в сердце.
– Так говорят.
– Верно. Никто не скажет: «Я люблю тебя всеми почками!» или «всей печенью». Или: «Мой желчный пузырь принадлежит вам и только вам». Никто не жалуется, что «она разбила мне слепую кишку».
– Когда сердце останавливается, мы умираем, – говорю я. – Сердце – это наш центр.
– Представь, что начнется, когда небиологические формы жизни, у которых в принципе нет сердца, попытаются завоевать наши сердца.
– А они попытаются?
– Уверен. Любые формы жизни способны к построению отношений.
– Ради чего?
– Не ради размножения. Или экономической выгоды, или дефицита, или установления господства, или вопроса пола, или страха.
– По-твоему, небиологические формы жизни смогут приблизиться к любви в самом чистом ее проявлении? Так, как не удавалось людям?
– Понятия не имею, – разводит руками Виктор. – В вопросах любви я не специалист. Хочу сказать лишь, что любовь свойственна не только людям. Высшим животным она тоже известна. А если в глобальном смысле, то всех нас учат, что Бог есть Любовь. Аллах есть Любовь. А ведь Бог и Аллах – не люди. Любовь, как высшая ценность, не антропоцентрична.
– Что конкретно ты пытаешься донести?
– Только одно: у любви нет границ. Она не заканчивается в определенной точке времени. И в будущем любовь не исчезнет, но какой она станет, покажет время.
Виктор смотрит в окно. Вдоль Оксфорд-роуд спешат автобусы, перевозящие людские массы. Вряд ли их пассажиры задумываются о будущем, максимум – сегодняшний вечер, завтрашний день или, в крайнем случае, конец недели. Они не размышляют о смутных опасностях, таящихся во мраке грядущего. Людей больше заботит дождь, который льет с неба. Отведенные нам годы ограниченны, но это и служит защитой. Миг человеческой жизни столь скоротечен, что позволяет нам проскочить в щель под закрывающейся дверью.
– Рай, представь нас в другом мире. В другое время. Мы женимся: союз моего честолюбия и твоей красоты. Твоего честолюбия и моей неуравновешенности. Мы живем в небольшом городке. Я не уделяю тебе должного внимания, и ты заводишь роман на стороне. Я врач, ты писатель. Я философ, а ты поэт. Я твой отец, от которого ты сбегаешь. Я твоя мать, которая умирает при родах. Ты придумываешь меня, и я обретаю бессмертие. Ты погибаешь в молодости. Мы читаем книгу о себе и удивляемся: неужели ты и я уже существовали? Я беру тебя за руку. Ты говоришь, что это целый мир в миниатюре. Моя ладонь, обхватившая твою, подобна атмосфере, окутывающей крошечную планету. Ты знаешь меня. Однажды мы уже были вместе и будем всегда. Мы единое целое. Мы сможем жить лишь порознь.
– Это любовная история? – недоумеваю я.
Глядя на капли дождя, скатывающиеся по стеклу, я понимаю, что верю ему. Надеюсь, что потихоньку, капля за каплей, мы построим нашу общую жизнь.
Виктор прижимает меня к себе.
Наши тела примерно на шестьдесят процентов состоят из воды. Внутри тела течет поток жизни. Но только, если оно здорово. В телах, которые попадают ко мне, этот поток загустел, сделался вязким, замедлился, не в силах пробиться через огромные жировые отложения, встретив преграду, раздулся и, наконец, медленно вытек лужицей остывающей крови.
– Мы могли бы исчезнуть и начать все заново где-то в другом месте, – тихо говорит Виктор. – Например, на острове. Будем рыбачить, откроем на пляже ресторанчик, станем в обнимку лежать в гамаке и любоваться звездами.
– Ничего не выйдет, – качаю головой я. – Ты слишком честолюбив.
– Может, я бы изменился. Пожалуй, я сделал достаточно.
– Тогда твое тело состарится и умрет. Тебе это не понравится.
– Мы доживали бы свой век вместе. Мне ведь уже недолго осталось.
– Так вот почему ты так спешишь?
– Да. Я бегу наперегонки со временем. Хочу дожить до будущего.
Я изучающе смотрю на Виктора. При нашем общении у меня всегда возникает чувство, словно он не раскрывается до конца. Так читают книгу на иностранном языке. Сколько же смысла теряется в процессе перевода?
– Все эти конечности… – начинаю я.
– Кстати, спасибо!
– Что ты намерен с ними делать?
– Отдам моим наноботам-докторам. Моим чудесным компьютерным программам, которые прощупают любопытными сенсорами каждый миллиметр кожи и занесут себе в память.
– А еще?
Виктор как будто собирается ответить, но в последний миг меняет решение.
– Почему ты сделал меня своим личным Берком и Хэром?[60] Я как похититель тел из девятнадцатого века! К чему такая секретность и недомолвки?
– А нужно ли выяснять? – уклончиво отвечает Виктор. – Вспомни историю Синей Бороды. Всегда есть дверь, которую не стоит открывать.
Я живо представляю тяжелую стальную дверь, которая с грохотом захлопывается.
– Ну так давай откроем ее, – прошу я.
Виктор молчит, глядя на меня с сомнением. Темно-синие глаза, горящие диким блеском, пронизывают насквозь.
– У меня есть еще одна лаборатория… не здесь, не в университете. – наконец, говорит он. – Под землей. Манчестер изрыт глубокими туннелями. Там настоящий подземный город.
– Кто знает о второй лаборатории?
– Очень немногие. Обычно любой проект рассматривают чуть ли не под микроскопом, контролируют, отправляют экспертам на рецензию. В мою работу влезли бы сторонние лица, меня заставили бы заполнить кучу бумажек, понадобилось бы выигрывать гранты, писать регулярные отчеты. В лабораторию наведывались бы комиссии, назначались бы проверки, оценки, ревизии, плюс ко всему, к моей работе возник бы общественный интерес. Про журналистов я вообще молчу. Поэтому иногда приходится действовать скрытно. Так сказать, за закрытыми дверями.
– Но почему? Что ты скрываешь? – спрашиваю я.
– Есть ли для тебя разница между закрытостью и секретностью?
– Только не нужно придираться к словам! – обижаюсь я.
– Что именно тебя интересует?
– Деятельность этой лаборатории.
– Хочешь увидеть все своими глазами?
– Да.
– Отлично. Главное, не пожалей потом. То, что ты там узнаешь, из памяти уже не сотрешь.
Виктор снимает с вешалки плащ. Он не Супермен, а я не Лоис Лейн. Он не Бэтмен, а я не Робин. Может, он Джекилл? Или Хайд? Бессмертен только граф Дракула.
– Вампиры нам отвратительны не бессмертием, а тем, что достигают его за счет обычных людей.
– Как ты догадался, о чем я думаю? – изумляюсь я.
Будто не услышав моего вопроса, Виктор продолжает:
– Вампиры подобны угольным электростанциям. Зато мой вариант вечной жизни работает на чистой энергии. – Он молча выглядывает в окно. – Выйдем через черный ход. Там опять эта чертова баба.
– Кто?
– Журналистка.
Я встаю рядом с Виктором и смотрю в окно. Так и есть: на противоположной стороне дороги, прячась от дождя, стоит Полли Ди.
– А она настырная. Дай ты уже ей интервью.
Виктор бросает на меня подозрительный взгляд.
– Рай, она пыталась связаться с тобой?
– Зачем я ей?
– Ладно, пошли.
Мы выходим из лаборатории Виктора, которая удобно расположена в одном из биотехнологических корпусов Университета, и под непрекращающимся дождем отправляемся на такси вдоль Оксфорд-роуд к Джордж-стрит.
– Туннели и бункеры, которые я тебе покажу, были построены в пятидесятых на средства НАТО. Сумма по тем временам астрономическая: порядка 4 миллионов фунтов! В подземном лабиринте предполагалось устроить надежную систему связи, которая выдержала бы атомный удар, способный стереть город с лица земли. В туннелях есть генераторы, цистерны с топливом, запасы еды, спальные блоки, даже собственный паб! То же самое устроено в Лондоне и Бирмингеме. Все это часть программы НАТО в рамках стратегии холодной войны.
– Сколько же денег потрачено впустую! – возмущаюсь я. – Европу требовалось отстраивать заново. В шестидесятых в Манчестере еще встречались разбомбленные здания.
– Да, – грустно кивает Виктор. – Война с фашизмом была выиграна, но именно сражение с коммунизмом по-настоящему занимало Америку и Великобританию. Величайшие капиталистические демократии мира не признавали никакой идеологии, кроме рыночной экономики.
– Так ведь и ты не коммунист.
– Я не коммунист. Увы, в науке слишком силен дух соперничества. Но меня всегда восхищало в людях мужество. Любопытно, что время, проведенное Марксом в Манчестере, и дружба с Энгельсом, владевшим здесь фабрикой, дали толчок идеям, которые легли в основу знаменитого «Манифеста Коммунистической партии». В Манчестере девятнадцатого века насчитывалось пятнадцать тысяч общежитий, которые располагались в подвалах зданий, без окон, воды и канализации. Мужчины, женщины и дети гнули спины по двенадцать часов, работая на благо богатейшего города в мире, а сами страдали от болезней, голода и холода и едва доживали до тридцати. Естественно, коммунизм казался им единственно верным решением.
– Коммунизм действительно самое лучшее решение, – киваю я. – Просто люди не умеют делиться. Ничем, даже бесплатными велосипедами.
За окном виден канал: из зеленой воды торчит очередной оранжевый бесплатный велосипед. Люди: как много светлых идей! Как много неудавшихся начинаний!
Такси останавливается возле ржавой, но прочной калитки в стене из потемневшего кирпича. Мы высаживаемся, Виктор достает из кармана связку ключей и открывает калитку.
– Иногда чем проще, тем надежнее, – улыбается он, помахав ключами.
– Откуда у тебя этот ключ?
– У меня есть друзья, – как всегда уклончиво отвечает Виктор.