– Как вы сказали? Гностические тексты? – хмурится Рон. – Звучит, как название суперклея.
– Слово «гносис» в переводе с греческого означает «знание». Но не фактическое или научное знание, а более глубинное понимание сути вещей. Иными словами, понимание идеи, стоящей за словом. Среди кодексов обнаружился переработанный и снабженный комментариями трактат Платона «Государство». В своем труде Платон говорит, что где-то существует мир Идей. А наш мир (мир Вещей) – бледная, испорченная копия идеального мира. Мы интуитивно это понимаем, но ничего поделать не можем. Аналогично тому, как клетки нашего тела сначала делятся, а потом постепенно гибнут, потому что код ДНК забивается ошибками и взаимоисключающими командами.
– Господь сотворил мир, и Иисус наш спаситель! – вступает Клер. – Когда мы умрем, то обретем вечную жизнь и бессмертие.
– Тогда стоит ли ждать смерти? – спрашивает Виктор.
– Да вы безумец, черт возьми! – изумляется Пол- ли Ди.
– А мои роботы? Зачем они в этом мире света? – интересуется Рон.
– Роботы наши рабы, – отвечает Виктор. – Они трудятся вместо человека дома и на работе, ублажают в постели. Вопрос в людях. Что нам делать с собой? Хотя, по правде говоря, мы уже ответили на этот вопрос: добиваться улучшения, любыми путями, включая генную инженерию. А если захотите увидеть, что получится в итоге, приглядитесь к придуманным нами богам. Греческим или римским, индийским или египетским, вавилонским или ацтекским, из Рагнарека или Валгаллы. Боги подземелий и звездных небес – кто они? Улучшенные люди! Они так же надеются и желают, враждуют и любят, но обладают силой и скоростью, не подвластны законам биологии и, как правило, бессмертны. От союза богов и смертных рождаются дети, наделенные особыми способностями или каким-то даром и скорее всего обреченные на страдание или смерть. Иисус – сын смертной матери и бессмертного отца. Как и Дионис. Или Геракл. Или Гильгамеш. Или Чудо-женщина.
– Иисус не имеет ничего общего с Чудо-женщиной! – возмущается Клер.
– Но как бы люди ни колдовали над своей биологией, мы все равно заперты в собственном теле. – Виктор пропускает выпад Клер мимо ушей. – Вырвавшись из темницы тела, мы, наконец, воплотим нашу мечту.
Я неожиданно понимаю, что у меня промокли ноги. Смотрю вниз. Оказывается, я стою в воде. Остальные тоже замечают.
– Что происходит? – подает голос Рон.
– Я включил защиту от наводнения. Система времен холодной войны. Считайте, что это ваш персональный Ноев ковчег. В качестве небольшой меры безопасности я решил придержать вас здесь на время эксперимента, – признается Виктор.
– Вы не имеете права! – кричит Полли.
– И тем не менее, я это сделал. А теперь мне нужно работать, поэтому могу предложить вам посидеть в пабе. Чуть дальше по коридору находится чудесный паб в стиле пятидесятых. Его устроили, чтобы мужчинам, которые, словно кроты, трудились в подземелье, было где отдохнуть. Я оставил вам пиво.
– Это неслыханно! – восклицает Полли.
Виктор отпирает высокий металлический шкаф. Внутри полки с блестящими резиновыми сапогами.
– Веллингтоны[108] 1950-х! – объявляет он. – Любые размеры. Разбирайте! Вода еще немного поднимется.
– Я подам на вас в суд! – злится Полли.
– Вы перегибаете палку, проф, – качает головой Рон. – Я всегда на вашей стороне, но тут…
– Не ожидала я от вас такого… – бормочет Полли.
– А чего вы ожидали? – обращается к ней Виктор. – Если присмотреться, жизнь – сплошной абсурд.
Мы надеваем сапоги. Виктор провожает нас к двери и, царственно взмахнув безупречно красивой холеной рукой, указывает, где находится бар.
– Вон та дверь справа. Свет включен. Прошу прощения за хлюпающую под ногами воду. Не обращайте внимания! Рай, можно тебя на минутку?
Рон, Полли и Клер пошлепали к бару. Что еще им оставалось делать? Как только они исчезли из вида, Виктор захлопывает дверь и сжимает меня в объятиях.
– Прости, – шепчет он.
– За что?
– За все это. За меня. За нас. Надо было держаться от тебя подальше в пустыне Сонора. Но…
– Но?
– Я захотел познать тебя. В гностическом смысле постичь то, что иначе осталось бы непознанным.
– То есть попросту захотел меня трахнуть?
– Да. – Наши лица оказываются близко. Даже в пересушенном неживом воздухе бункера от Виктора пахнет древесной смолой и гвоздикой. – Потому что мне нравятся твоя внешняя уверенность и полное сомнений тело. Ты появляешься и исчезаешь, твой облик меняется в зависимости от света. То мужчина, то вроде бы нет, то вдруг отчетливо видна женщина, спрятавшаяся в мальчиковом теле, которая спит, лежа на спине, будто статуя, вышедшая из-под резца художника. Мне нравится ощущать себя внутри тебя, чувствовать приятную тяжесть, когда ты сверху, упираешься руками в мои плечи, глаза закрыты, волосы распущены. Что ты такое? Когда мы в спальне, в моей постели, и сквозь незашторенное окно светит взошедшая над колокольней луна, у меня в голове звонит колокол. К чему? К празднику или к скорби? Настает рассвет, и робкие лучи солнца освещают твою едва заметную щетину, совершенный нос. Сколько раз под утро я, приподнявшись на локте, разглядывал тебя! А потом мы пьем чай и болтаем, выкраивая для себя час с шести до семи утра, пока нас не закрутили ежедневные дела. Я смотрю, как ты принимаешь душ, как двигаешься, одеваясь. Мое личное эротическое шоу. Я оставляю для тебя полотенце, а потом, выходя вечером из душа, вытираюсь им сам. Тебя уже нет рядом, но оно еще хранит легкий запах твоей кожи. Я вдыхаю его и улыбаюсь. Вот почему меня влечет к тебе. И даже больше. Воспоминания о тебе навсегда останутся со мной, как амулет. Рай моего сердца. Мое сердце. Живой человек в силиконовом мире.
– Виктор, ты расстаешься со мной?
«Но с Временем, увы, нельзя мне разлучиться!»[109].
– Мистер Уэйкфилд, сэр!
Мой сон прервал голос слуги. Еще не рассвело, и фонарь в его руке отбрасывал причудливые тени на деревянные панели на стенах моей комнаты.
– Он исчез, сэр! Сбежал! – взволнованно проговорил слуга.
– Кто исчез? Кто сбежал?
– Виктор Франкенштейн!
Сон как рукой сняло. Ледяной пол обжег босые ступни.
– Как такое возможно?
– Он не оставил никаких следов! Словно и не был здесь никогда.
Я вставил ноги в тапочки и набросил шлафрок. Освещая себе путь неяркими лучами фонаря, мы со слугой отправились по длинным неотапливаемым коридорам. Со всех сторон раздавались стоны душевнобольных. Они не следуют привычному ритму дня и ночи, а живут в своем особом цикле. Каждое помещение здесь надежно запирается. Однако Виктора Франкенштейна на правах особого гостя разместили в жилом крыле. Ему выделили хорошую комнату с деревянной кроватью и матрасом, набитым конским волосом, а не металлической кроватью с лежанкой из сена. В комнату также поставили письменный стол с лампой и удобный стул.
Несколько месяцев наш гость жил тихо, пребывая в мире и согласии с собой, и после визита миссис Шелли по-прежнему вел себя спокойно. Видения чудовища больше не приходили к нему. Я начинал верить, что в голове у Виктора Франкенштейна прояснилось, и вскоре его можно отпустить. Порой мы вместе совершали обходы, и Виктор помогал ухаживать за пациентами, делая это деликатно и терпеливо. Признаюсь, он выглядел не безумнее тех, кто свободно передвигается по Лондону.
Мы открыли дверь комнаты Виктора.
– Вчера вечером она была заперта? – спросил я.
– Я лично запер замок, сэр, – отозвался слуга.
Комната оказалась совершенно пуста. Одежда, бумаги и кожаный мешок исчезли. Одиноко стоял докторский саквояж. Подсвечник. Аккуратно застеленная кровать.
– Даже если комната случайно осталась не заперта, и Виктору удалось выбраться, как он сумел выйти из здания? Сторож стоял у ворот?
– Да, сэр.
– Трезвый?
– Полагаю, да.
– И ворота были заперты?
– Да. Как и сейчас.
– Что побудило вас отпереть дверь? – поинтересовался я.
– Я заметил под ней полоску света, сэр. Причем света настолько яркого, что я испугался, не поджег ли себя ли наш гость.
– Свет?
– Ослепительный. – Слуга замялся. – Но…
– Да? Смелее, продолжайте.
– Дверь оставалась запертой.
– Значит, он сбежал еще днем. А вы потом закрыли пустую комнату. Другого объяснения нет.
Слуга яростно замотал головой.
– Мистер Уэйкфилд, сэр, вы сами видели этого господина вечером во дворе для прогулок.
– Да, вы правы. – Я припомнил, что действительно видел Виктора.
На лице моего слуги отразился страх.
– Безумцы порой очень хитры, – попытался успокоить его я. – Не спорю, ловко проделано. Однако не бойтесь, скоро мы обнаружим беглеца!
«Любезная миссис Шелли…» – вывело мое перо. Но что я ей скажу? Человек, который не существовал, исчез?
«Любезная миссис Шелли! Вскоре после вашего визита человек, назвавшийся Виктором Франкенштейном, героем вашего замечательного произведения… ИСЧЕЗ».
«Looking for a lover who won’t blow my cover»[110]
– Почему мы сидим по щиколотку в воде в имитации под бар пятидесятых и пьем теплое пиво? – возмущается Полли Ди.
– Это не имитация. Бар настоящий, – поясняю я. – Считайте, что мы вернулись в прошлое.
– Кто бы знал, что будущее окажется похожим на 1959-й! – восклицает Полли.
– Можем перекинуться в карты, чтобы скоротать время, – предлагает Рон.
Потолочные лампы льют бледно-желтый свет. Небольшие круглые столики с коричневыми разводами, картонки под кружки с изображениями самолетов ВВС Великобритании. Мишень для игры в дартс, колода карт, пара настольных игр, покрытое слоем пыли пианино, старые пивные краны на барной стойке, портрет Уинстона Черчилля и календарь с фотографиями одетых девушек. Шестидесятые здесь пока не настали…