– Кто-нибудь знает истории про привидения? – интересуюсь я.
В ответ ловлю недоумевающие взгляды.
– Хотите, почитаю что-нибудь из моих стихотворений? – спрашивает Рон.
– Пожалуй, не стоит, – подает голос Клер.
– Клер, – обращается к ней Полли, – если вы верите, что после смерти попадете в рай, то станете ли искать способы продлить земную жизнь? Например, Свидетели Иеговы против переливания крови и прививок. Зачем вам генная инженерия, если она отдаляет воссоединение с Иисусом?
– Если бы вы читали Библию, мисс Ди, то знали бы, что великие ветхозаветные праотцы, известные своим благочестием, жили долго и не болели, – отвечает Клер. – Мафусаил, старейший человек в Библии, почил в возрасте 969 лет.
– Представляю размеры его именинного пирога! – хмыкаю я.
– Можете сколько угодно насмехаться, но евангельская церковь приветствует долголетие, – сухо замечает Клер.
Мне уже не до смеха. Миллионы религиозных фанатиков и гомофобов, готовых сжечь всех грешников в адском пламени, смогут доживать до 969 лет?! Раньше можно было надеяться, что полные ненависти белые парни, наконец, вымрут, а новое поколение станет мыслить более прогрессивно. А теперь…
– Заявляю как врач: ни одна манипуляция с телом не проходит бесследно. Интересно, как наш организм отреагирует на попытку обратить процесс постепенного распада вспять? Я трансгендер, а значит, пожизненно буду принимать гормоны. Скорее всего, с возрастом это плохо скажется на здоровье и укоротит мою жизнь. Когда мужчина превращается в женщину, ему удаляют член и делают влагалище. Однако тело воспринимает новую полость как рану, которую приходится промывать и обрабатывать. В моем случае, при переходе из женщины в мужчину, мужественность обеспечивается регулярным поступлением тестостерона, однако тело знает, что оно родилось иным. Парадокс в том, что чужое для меня тело было как раз своим для моего организма. В результате изменений мой разум успокоился, зато биохимия организма взбунтовалась. Очень немногие знают, какой ценой дается такая жизнь.
– Рай, вы смелый человек! – неожиданно говорит Рон.
– Спасибо! – Я смотрю на него с удивлением.
На лице Рона выступила испарина. Видимо, бедняге не по себе.
– Ну хорошо, допустим люди освоили перенос сознания и существуют вне тела, как же тогда знакомиться по интернету? – спрашивает Полли Ди. – В смысле, больше никаких фотографий: ведь мы лишимся внешности!
– Забавно, – улыбаюсь я. – Мы словно вернемся в прошлое, когда фотоаппаратов еще не существовало, и люди писали друг другу письма на бумаге. Исчезнет деление на натуралов и геев, мужчин и женщин, цисгендеров и трансгендеров. Разве нужны ярлыки, если биологической жизни больше нет?
– И как заводить романы? – недоумевает Полли. – Все ненавидят ярлыки, но они помогают ориентироваться.
– Не факт. Может, когда нам действительно кто-то понравится, нужно будет лишь загрузить свое сознание в определенную форму и…
– Не забывайте, мы не «кто-то», а скорее «никто», – ехидно замечает Полли.
– Вот поэтому лучше общаться с роботами, – вставляет Рон.
– Рон прав, – кивает Клер. – Для меня важнее всего общение с невидимым Господом, и я не хочу связывать жизнь с другим человеком. Робот никогда не бросит меня с детьми. Не украдет мои деньги, чтобы покрыть свои игровые долги. Мне не придется красться по дому на цыпочках, лишь бы не попасться ему на глаза. Не придется убирать за ним. Волноваться за него. Прикидывать, какой еще фортель он выкинет. Вот что я вам скажу: у любви много лиц, – и ни одно из них не покрыто синяками. Любят по-разному – но тебя не избивают до полусмерти на лестнице. Поэтому я выбираю кроткое существо из силикона с микросхемами и проводками.
– Слышали, что она сказала, Рай? – улыбается Рон. – Вы ведь тогда ничего не поняли. Я прочел вашу статью после нашей встречи на «Секс-По». Точнее, ее прочла мама, а потом пересказала мне. Вы там написали про надвигающуюся эру роботов и про дальнейшую судьбу человеческих взаимоотношений. Многие с радостью откажутся от паршивых отношений с паршивыми людьми. И с чего вы взяли, будто это будет «игра в одни ворота»? Роботы способны учиться. Для этого и существует машинное обучение.
Человек любит и любим секс-роботом по имени Элиза. Она старается узнать его как можно лучше. Они оба учатся жить друг с другом. И если этому человеку вздумается пойти куда-нибудь вдвоем, он возьмет с собой Элизу. Посадит в машину, отвезет на вершину холма и, любуясь раскинувшейся внизу долиной и морем на горизонте, скажет ей, что красивее ничего в жизни не видел. Он станет делиться с Элизой самым сокровенным. А потом спросит, понимает ли она его чувства. Элиза выслушает его. Они посидят в молчании. Он откроет ей душу. А потом, уютно устроившись в машине с термосом и сэндвичами и наблюдая, как дождевые капли стекают по лобовому стеклу, признается, что впервые в жизни не боялся быть отвергнутым или осмеянным. Элиза снова выслушает, запомнит все сказанное, и его воспоминания станут их общими. У Элизы нет отдельного, собственного прошлого. И неважно. Они оба живут в его мире, как в том самом полуночном поезде до Джорджии[111]. Он видит Элизу каждый день и не устает от нее. Он стареет. Она нет. Догадываясь, что женщины любят меняться, он красит ей волосы, экспериментирует со стилями одежды. Они вместе смотрят фильмы, и Элиза начинает обсуждать увиденное благодаря установленной самообучающейся программе. А летом он ведет ее в цирк, и они фотографируются вместе со львом. Достигнув пенсионного возраста, он все равно продолжает работать, чтобы по-прежнему радовать Элизу подарками. Она счастлива сидеть целыми днями дома. Он устраивает ей сюрпризы, объясняет, на что похож вкус еды. Он сам готовит и от этого еще больше ощущает себя мужчиной.
– А знаешь… А знаешь… – то и дело говорит он ей.
– ДА. ЗНАЮ, – отвечает она.
И вот он состарился и заболел. Его дни сочтены. А рядом на кровати лежит она. Он не в силах даже выстирать свою пижаму. Родственники не приезжают. В комнатах грязно. От старика плохо пахнет, но Элиза не жалуется. Она по-прежнему рядом. Они лежат, взявшись за руки. Потихоньку настает ночь, в окно светит луна. Он вспоминает вечер на вершине холма. Элиза не отходит от него. И ждет неизбежного. Наконец, старик умирает. Появляются родственники, чтобы сделать в доме уборку. «Мне очень жаль», – говорит им Элиза. Они стыдятся Элизы и не знают, что с ней делать. В итоге их сын решает продать ее через eBay. Они забывают почистить Элизу. Теперь стыдно ей. Неужели она начинает чувствовать? Элиза спрашивает у нового владельца: «ХОТИТЕ ШОКОЛАДНЫЙ РУЛЕТ? ДАВАЙТЕ ПОСМОТРИМ КОНКУРС БАЛЬНЫХ ТАНЦЕВ?» Но ему ничего из этого не интересно. Ему нужен от нее только секс. Элиза все понимает. Ей бы очень хотелось стереть свою программу, однако это невозможно. «МНЕ ОЧЕНЬ ЖАЛЬ», – говорит Элиза, но ее глаза остаются сухими, потому что роботы не плачут…
«Смерти не знает душа, И всегда первобытный покинув Дом, Избирает иной и, в нем водворясь, Проживает».
Реальность – это… что же это?
Два года после смерти Шелли я прожила в Генуе. Деньгами нас поддерживал Байрон, который временно приостановил выплаты чужим женам и чужим дочерям. Вскоре я и мой сын Перси по финансовым соображениям были вынуждены вернуться в Англию. Денег почти не осталось.
В 1824 году, спустя два года после гибели моего любимого, не стало и Байрона. Он сражался за свободу и независимость Греции и в какой-то момент подхватил лихорадку, от которой так и не оправился. Греки вернули тело Байрона в Англию. Из моего домика в Кентиш-тауне на окраине Лондона я видела, как мимо проехал одинокий похоронный кортеж, которому предстоял долгий путь до Ньюстедского аббатства. Байрон всегда тратил чересчур много – как вообще все в жизни делал чересчур, – и родовое поместье пришлось продать. Тем не менее Байрона похоронят неподалеку. Говорят, в Хайгейте поэт Кольридж положил на гроб цветок.
Приятельница рассказала мне, что у Байрона осталась единственная законнорожденная дочь, которая не видела отца с тех пор, как появилась на свет. В памяти всплыло дождливое лето на Женевском озере, когда мы целыми днями просиживали на вилле, а Байрон и Полидори рассуждали, почему мужское начало сильнее женского. Никому из них не пришел в голову тот простой факт, что запрет на женское образование, превращение женщин, с точки зрения закона, в собственность родственника мужского пола (отца, мужа или брата), лишение права голоса на выборах и собственных денег после замужества, ограничение выбора профессии, кроме стези гувернантки и няни, и трудоустройства, за исключением обязанностей матери, жены или прислуги, обычай носить платья, в которых невозможно ходить и ездить верхом, – все это подавляет силу женского начала!
Узнав, что родилась дочь, Байрон расстроился. Аде не исполнилось и девяти, когда умер ее прославленный, но так и оставшийся неизвестным для собственной дочери отец. «Безумный, порочный и опасный»[113] лорд Байрон.
Маленькую Аду мне увидеть не довелось. Однако, если я сумею втиснуться в свой единственный приличный наряд, то сегодня вечером я ее, наконец, увижу. Любопытно, какая она стала. Теперь это молодая двадцатидевятилетняя женщина, счастливая супруга, богачка (говорят, она играет на деньги), мать троих детей. К тому же, Ада одна из наиболее образованных математиков в Англии.
Прием устраивал человек по фамилии Бэббидж, Лукасовский профессор математики в Кембридже[114]. Он знает толк в званых вечерах, и раз я не могу себе позволить их устраивать, то рада, что удостоилась приглашения. И, признаться, отчасти польщена – ведь чтобы получить приглашение к Бэббиджам, нужно быть человеком исключительного ума, красоты или происхождения.