Герцка вошел с плетеной четырехугольной корзиной на длинном проволочном ремне и с висячим замком. Миндл несла следом полотняный мешочек со сладостями из кухонных шкафчиков. Вова повернулся к сыну спиной и заговорил, обращаясь к стене:
— Иди! С отцом, которого ненавидишь, прощаться не надо.
Цемах понял, что с ним табачник тоже не хочет прощаться. Он взял из рук Герцки тяжелую корзину, пожелал доброй ночи и вышел из дома первым. Герцка выхватил из рук Миндл мешочек со сладостями и побежал за главой ешивы. Отец быстро повернул голову и еще успел взглянуть на сына, который оскалил на него зубы перед тем, как выбежать. Миндл осталась стоять с протянутыми руками. Она хотела бежать вслед за своим воспитанником, чтобы поцеловать его и пожелать счастливого пути, но боялась мужа.
Вова рассмеялся:
— Каков байстрюк! Ладно, меня он ненавидит. Но ты же всегда заступалась за него, чтобы я его не бил, а он не пожелал тебе даже спокойной ночи.
— Вова, я не виновата. — Миндл снова задрожала, боясь, как бы муж не излил на нее всю свою озлобленность, но он успокоил ее, как и прежде, сказав, что знает, что она не виновата, знает, что она добрая душа, тихая голубка. Он это знает. Вова остался сидеть, втянув голову в плечи, и беззвучно бормотал себе под нос, что если бы Миндл не была такой доброй и тихой, если бы она хоть немного походила на ту нечестивую еврейку, если бы она сживала его со свету, смеялась над ним, плакала фальшивыми слезами и доводила его до того, чтобы он боялся, что и она может от него убежать, — вот тогда бы он забыл о той. Новые беды отодвинули бы старые. Вове хотелось заснуть и спать очень долго. Ведь когда братья Конфрады, — продолжал он размышлять, — напишут ей, что Герцка уехал в ешиву, она упадет со страху. У нее есть голова на плечах, и она понимает, что сын, изучающий Тору, будет ее стыдиться, знать ее не захочет. Только тогда он доживет до настоящей мести ей… Вова Барбитолер приоткрыл закрывающиеся веки и посмотрел на Миндл. Она стояла над ним, сложив руки, и печально качала головой, как будто слышала его мысли.
— Стало пусто. Сперва ушли старшие дети, а теперь и он, младший. Стало пусто во всех уголках, — Вова с трудом ворочал языком, а его голова медленно опускалась вниз.
Глава 9
В тот же вечер у торговки фруктами Вели был разговор с мужем. Реб Шлойме-Мота вернулся домой больной и взволнованный. Он рассказал о сцене в шинке и сказал, что валкеникский глава ешивы — просто дикарь, какому нет равных. Хайкл не научится у него ни Торе, ни достойному поведению. Однако Веля была так возмущена поступком табачника, запершего полуголого мальчика в холодной и темной кладовке, что сердито ответила мужу, что, по ее мнению, валкеникский глава ешивы — герой и праведник, и на этот раз у нее нет никаких претензий к Хайклу за то, что он уговорил Герцку убежать в ешиву.
В пятницу утром Веля встала в очень тяжелом настроении из-за того, как она разговаривала с мужем накануне отъезда сына. Зашла Миндл и рассказала, что ее Вова наконец согласился, чтобы Герцка поехал в ешиву. Она пришла попрощаться с сыном Вели и попросить его присматривать за Герцкой, как за братом. Ее Вова очень расстроен. Он не идет на вокзал и ее тоже не пускает. Миндл плакала, и Веля плакала вместе с ней. Женщины стояли в прихожей в утреннем сером свете, смотрели друг другу в опухшие глаза и были похожи на двух печальных птиц, оставшихся поздней осенью на пустой поляне, когда остальные птицы уже улетели.
Хайкл удивился, что отец надел в полутемной каморке синие очки, которые обычно носил летом для защиты от солнечного света. Прощаясь с отцом, Хайкл прижался губами к его щеке и почувствовал, что она мокра от слез. Старый меламед надел темные очки, чтобы не было видно, что он плачет. Однако слезы текли из-под очков и стекали на его седую бороду. Рядом стояла Веля, одетая в черную субботнюю шаль, готовая идти провожать сына, и ее лицо светилось праздничной печалью кануна Судного дня, как будто она прощалась с мужем, отправлявшимся в этот святой день в синагогу.
Провожать Мейлахку пришла вся семья. Его мама и сестры стояли рядом с поездом, обутые в глубокие калоши с валенками, обшитыми клеенкой. На них были фартуки, а на головах — шерстяные платки, словно была уже середина зимы. Отец Мейлахки командовал внутри вагона, разъясняя трем ешиботникам, как расставить багаж на полках и под скамьями. Касриэлка на этот раз выпил натощак и кричал валкеникскому главе ешивы, что он, Касриэлка, все еще остается при своем мнении: отец — жестянщик, и сын тоже должен стать жестянщиком. Однако его хозяйка хочет, чтобы Мейлахка вырос раввином, гаоном и праведником. А реб Менахем-Мендлу Касриэлка кричал:
— Вам хорошо. Вы оставляете свою жену и уезжаете в большой мир. Вот если бы я мог оставить мою хозяйку и уехать в большой мир!
Реб Менахем-Мендл слушал и грустно улыбался. Его жена даже не смогла прийти на вокзал, чтобы его проводить, потому что ей не на кого было оставить их мальчика. Локомотив дал гудок, вагон вздрогнул. Жестянщик бросился к выходу из вагона так же проворно, как он лазил по крышам. Все три ученика прижались к окну.
Герцка смотрел на кондуктора с большими усами и торчащим вперед животом. Этот иноверец носил мундир с блестящими пуговицами. Он лениво зевал, широко распахнув рот, и смотрел, который час, по пузатым, круглым карманным часам. Мать и сестры Мейлахки махали руками, их лица сияли радостью и были мокры от слез. Касриэлка бежал вдоль поезда и кричал:
— Мейлахка, будь человеком, а не геморройником.
Однако из-за толстых оконных стекол и стука колес в вагоне его не слышали. Хайкл не отрывал взгляда от матери. Она стояла с опущенными руками, и края ее черной субботней шали трепетали на ветру.
Мейлахка был в теплой шапке-ушанке и шерстяных вязаных рукавицах, прикрепленных к шнурку, продетому в рукава его пальто. Герцка насмехался над ним: посмотри-ка, какой малыш! Мать еще должна пришивать ему варежки к шнурку, чтобы он их не потерял! Щечки Мейлахки запылали, как в огне, а глаза наполнились слезами. Чтобы не говорили, что он действительно еще малыш, он сдержал плач и ответил, что мама дала ему с собой четырехугольную деревянную коробку с копчеными золотыми рыбками. Герцка рассмеялся над маленьким хвастунишкой и рассказал, что у него есть книга с марками изо всех далеких и жарких стран. Сейчас он их увидит.
Восхищенный и полный зависти Мейлахка посмотрел на проштемпелеванную марку с неуклюжим, коротконогим носорогом с распахнутой пастью и большим рогом. Герцка хвастался, что эта марка из Африки, где живут черные люди. Они ходят голые, как в бане, и все время барабанят и танцуют, как на свадьбе. На другой марке стоял олень с длинными витыми рогами, и Герцка сказал, что если бы на Новолетие трубили в шофары из таких рогов, их трубный звук был бы слышен от одного конца города до другого. На этот раз Мейлахка посмеялся над ним:
— Невежда ты этакий! Разве ты не знаешь, что шофары делают из бараньего, а не из оленьего рога? Об олене говорят: «мчится, как олень»[111]. Этого ты тоже не знаешь, невежда ты этакий. Видишь, я уже выучил больше, чем ты!
Герцка захихикал: Мейлахка беспокоится, что он не сможет учиться! — и показал марку с рисунком, изображавшим животное, стоящее на задних лапах и имеющее на животе сумку, чтобы носить своих детенышей. Сын жестянщика видел, как цыганки носят своих маленьких цыганят на спине. Он видел и то, как кошки носят своих слепых котят в зубах. Однако это животное с длинными ушами, носящее своих детенышей в сумке, он еще не видел.
— Много ты знаешь! — насмешливо сказал ему Герцка и показал на еще одной марке женщину с факелом в поднятой руке. — Это их Америка. До того как туда приплывают на корабле, проплывают мимо этой каменной тетки с горшком с горячими углями на голове.
Уже окончательно потрясенный и возбужденный, Мейлахка спросил, нет ли марки из Ура Халдейского, из которого был родом праотец Авраам. Сынок Вовы Барбитолера снова посмеялся над ним:
— Ты дурак. Ур Халдейский — это сказка из Пятикнижия, а у меня есть марки из настоящих стран.
В самом конце он показал марку с человечком, находившимся в середине красного кружка. У человечка были бакенбарды, он носил эполеты на плечах и медали на груди.
— Это генерал из Аргентины, там живет моя мама. Скоро она заберет меня, и я поеду в Аргентину. Что ты теперь скажешь? Бе-е-е! — Герцка показал Мейлахке язык, а весь альбом с наклеенными марками положил обратно в плетеную корзину.
Оба главы ешивы сидели в углу, увлеченные беседой. Истосковавшись по щипкам за щечку и похвалам, Мейлахка приблизился к ним и рассказал, что у Герцки есть марки изо всех стран, а вот марки из Ура Халдейского у него, у этого невежды, нет, и он говорит, что Ур Халдейский — это сказка из Пятикнижия, а не настоящая страна и что он поедет к своей маме в Аргентину. Реб Менахем-Мендл обеспокоенно подергал себя за бородку, а Цемах посмотрел на сынка Вовы Барбитолера такими горящими глазами, что Герцка даже вздрогнул. Он возненавидел Мейлахку, как паука, и подумал: «Погоди! Я всем мальчишкам в местечке расскажу, что Мейлахка не только хвастун, но и ябеда и что мать и сестер доносчика, Зельду-жестянщицу и ее дочерей, называют всех вместе санхеривами».
Хайкл не был настроен болтать с теми, кто моложе его, и даже с главами ешивы не хотел разговаривать. Он смотрел в окно и видел пробегавшие мимо телеграфные столбы, голые поля, деревья, с которых опали листья, придорожный колодец, крестьянина на подводе. Но перед его глазами стоял отец в синих очках, которые тот надел, чтобы не было видно его слез, и края маминой черной субботней шали все еще трепетали в воздухе, как большая усталая птица, которую усталость настигла посреди полета над морем и которой некуда приземлиться.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Глава 1
Валкеникская синагога, располагавшаяся на холме синагогального двора между зданием ешивы и домом раввина, господствовала над всем застроенным низенькими домишками местечком. Прихожая синагоги имела, помимо главного входа, еще и боковые двери, башенки на обоих западных углах и круглое окно под длинной, узкой крышей. Сама синагога с большими четырехугольными окнами возвышалась до второй крыши. Треугольное окно выглядывало из-под третьей крыши. Была еще и четвертая, маленькая крыша, сидевшая на самом верху, как ермолка на голове старика с похожей на мох бородой и серебристыми бровями.