По тому, что он говорил о ней хорошо и обвинял только себя, Слава увидела, как сильно он изменился. Она заметила и то, что он словно пытается прибавить себе лет, стать старым надломленным человеком. Цемах поднял с пола свой сверток и поднялся.
— Ты, наверное, знаешь, что тетя Цертеле умерла и дядя Зимл — один. Я поживу у него, пока ты будешь думать, хочешь ли ты принять разводное письмо. А потом я смогу уехать.
В запущенной одежде, со свертком под мышкой, он выглядел так, словно скитался пешком уже долгие годы.
Только вечером, когда Володя поднялся из лавки к ужину, Слава вошла и бодро сообщила:
— Знаешь, Цемах ушел жить к своему дяде Зимлу.
Она, пританцовывая, передвигалась от столика к столику и переворачивала Володины часы, будто стараясь вывести его из себя. Брат смотрел на нее с пылающим лицом, а ее невестка Хана молчала, огорченная тем, что Слава еще и притворяется, что ей весело. Вдруг Слава посерьезнела и рассказала обо всем, что Цемах пережил в Амдуре; теперь он хочет, чтобы она согласилась на развод. От этой истории с мертвой невестой на богобоязненную Хану напал ужас, как будто она посреди ночи прошла мимо синагоги, полной мертвецов. Но Володя пожал своими широкими крепкими плечами:
— Я вижу, что, сколько бы я ни думал, что знаю твоего мужа, на самом деле я его еще не знаю. Он всегда будет изыскивать — хоть из-под земли — все новые способы испортить жизнь тебе и себе самому. Так что, если он предлагает развод, хватайся за это предложение обеими руками.
Слава молчала со смущенной улыбкой на губах. Она тихо вернулась к себе, и после ее ухода остался тонкий, нежный запах, похожий на запах бледных вечерних цветов. Володя с самого ужина был зол и весь вечер крутился в глубоком кресле, не зная, куда пристроить большой живот. Помолчав пару часов, он все же не выдержал и попросил жену: она ведь знает женские секреты, так пусть расскажет, что его сестренка находит в этом диком мусарнике. Хана покраснела, как будто ей надо было признаться в каком-то грехе.
— Я тебе скажу правду. Я прежде неверно оценивала Славу. Раньше я думала, что она легкомысленна. Иные думают еще и до сих пор, что она — ветер в поле, поверхностная попрыгунья. А она, как раз наоборот, очень серьезная и привязчивая. Что бы ты ни говорил о ее муже, он все-таки необычный человек, и Слава не примет разводного письма, потому что никто из ее знакомых не нравится ей так, как он. Так я понимаю своим убогим разумом. — И Хана посмотрела на мужа со страхом, опасаясь, как бы он не раскричался, что она деревенская еврейка, богобоязненная корова, кошерная скотина.
Глава 20
Актер Герман Йоффе, высокий мужчина с посеребрившимися на висках волосами, каждому улыбался всей своей веселой физиономией, добрыми глазами и мягким ртом, умеющим наслаждаться разговорами, смехом и едой. В начале сезона он отправился из Варшавы с коллективом по большим городам. По дороге труппа распалась, и Герман Йоффе отправился один по провинции с декламациями фрагментов характерных ролей из сыгранных пьес. В Ломже он имел большой успех, и местные задержали его, чтобы он в качестве режиссера поставил у них спектакль. На пробах с любителями из ломжинского драматического театра он постоянно спрашивал, есть ли у них какой-нибудь хороший состоятельный дом, где можно провести свободный вечер.
Со Славой Атлас он познакомился через ее подругу и опытным взглядом сразу же определил, что она совсем не провинциалка. Славе тоже понравился этот актер с умными глазами и с домашним, но в то же время настойчивым обхождением. Она знала, что ее брак с Цемахом Атласом, посвятившим себя изучению Торы, ломжинцы считали капризом богатой и разбалованной единственной дочки и были уверены, что рано или поздно они разведутся. Но Слава опасалась разговоров, которые могли пойти в городе, и приглашала актера только вместе с другими гостями. Ее интерес к его рассказам о театре и театралах быстро исчерпался. Однако он все еще нравился ей своими острыми словечками и еще более — молчанием. Когда другие говорили, а он слушал, на его лицо ложилась грусть постоянно проводящего жизнь в дороге человека, чья профессия состоит в том, чтобы всех развлекать. Сегодня Слава должна была идти на концерт Германа Йоффе, где он собирался выступить с новой программой. Она знала, что он ждет ее, и хотела хотя бы на пару часов забыть об утреннем разговоре с мужем.
Шерстяное свободное светло-серое платье и жакетик с воротничком с завязывающимися концами придавали линиям ее фигуры мягкую гибкость. Волосы вились над висками, шея была длинна, округлые скулы сияли свежестью, белки влажных глаз отливали голубизной. Пальто и сумочка уже лежали на стуле. Полусапожки смотрели на нее с пола, как два котенка. Однако в последнюю минуту, перед тем как надеть пальто, она почувствовала, что у нее нет настроения слушать сегодня декламации. Да и некрасиво, чтобы она показывалась в театре, когда в городе знают, что ее муж, глава ешивы, вернулся. Слава осталась сидеть на диване, подобрав, по своему обыкновению, ноги под себя. Просидев с четверть часа и согревшись, Слава уже была довольна, что никуда не пошла. Она могла побыть наедине с собой и освежить в мыслях воспоминания о встречах и людях.
Володя постоянно говорил, что среди его друзей есть мужчины намного умнее и красивее ее мусарника. Слава подружилась с торговцем зерном Файвлом Соколовским — среднего роста, ходившим тяжелой поступью, выдвинув голову вперед, как бык, собирающийся боднуть. У него была растрепанная челка, низкий наморщенный лоб, маленькие острые глазки, широкие ладони с короткими пальцами. Соколовский был так погружен в торговлю, что еще не успел жениться, и любил рассказывать, что не позволяет себя обманывать.
— Панове, один раз я вхожу в магазин купить материала на пальто. Продавец называет мне цену прямо с потолка. Я ему говорю: кого ты тут хочешь надуть? Смотри мне в глаза!
Когда Соколовский это рассказывал, Слава смеялась, не переставая, как будто восхищаясь его умом. Актер зажмуривал один глаз, а другим подмигивал хозяйке. Он-то понимал, что она смеется над дурацкой историей торговца. Но если при этом присутствовал Володя, то он сердито крутился в кресле, и потом у него были претензии к сестре:
— Я тебе говорил, что у меня есть друзья среди торговцев покрасивее и поумнее твоего мусарника. Ты мне назло выбрала торговца-идиота. Если Соколовский сообразит, что ты смеешься над ним, он станет мне кровным врагом.
От настольной лампы с абажуром на стол падал узкий конус света. На улице в темноте раскачивалась на проводе электрическая лампа. Под нею дерево махало у окна своей влажной темно-зеленой кроной с несколькими желтыми листьями. Сетка теней от веток дрожала на темно-коричневых обоях комнаты. Слава из своего угла выглядывала на улицу и думала, что точно так же, как это дерево до поздней осени не может сбросить листья, она не сможет отбросить воспоминания о паре счастливых месяцев с Цемахом сразу же после свадьбы. Кто из ее нынешних знакомых может его заменить? Может, учитель иврита Звулун Гальперин?
В Ломже открылись вечерние курсы изучения иврита для молодых женщин. Слава посещала занятия, чтобы вспомнить язык, который она изучала в девические годы в белостокской гимназии. Но не она увлеклась учебой, а учитель увлекся ею. Он стал частенько заходить к Славе. У Звулуна Гальперина были тонкие, прозрачные руки и продолговатое тощее лицо с выступающими скулами. Кожа на его плоском подбородке отливала синевой от слишком частого и упорного бритья тупыми бритвами. Когда он какое-то время не брился, у него вырастала щетина, похожая на торчащие иглы. Вечером за чаем у Славы он почти всегда молчал и только улыбался длинными губами. Он, похоже, чувствовал себя неуютно в обществе актера и зерноторговца, конкурировавших с ним в борьбе за внимание молодой и красивой хозяйки.
Ветер на улице утих, и растрепанное дерево приникло к окну, как голова усталого человека. Слава тоже устала от размышлений. Володя говорит, что она нарочно подобрала компанию недотеп, чтобы ее мусарник выглядел красивее и лучше, чем он есть на самом деле. И это правда: когда она сравнивает Цемаха с другими, все накопившееся в ней раздражение на него рассеивается, как дым. Так зачем же ей брать у него разводное письмо? В любое время, когда она этого захочет, он освободит ее, чтобы не иметь на своей совести греха. Все, что когда-либо сделал, он запоминает навсегда, в то время как другие забывают о своих поступках уже на следующее утро. Он вбил себе в голову, что обязан понести наказание за свою умершую невесту. Так что, как это ни обидно, ей неизбежно снова придется ждать, пока он исцелится от нового помешательства. Слава была довольна, что Цемах ушел жить к своему дяде Зимлу. Она не хотела видеть его подавленным и растерянным. Ей все еще хотелось помнить, как он выглядел после их свадьбы полтора года назад, весной, когда они вместе смотрели в окно на расцветшее дерево.
Глава 21
У реб Зимла Атласа в доме больше не было хозяйки, которая стирала бы пыль с мебели. На старом растрескавшемся комоде стояли семейные фотографии стариков и старух, опутанные паутиной, словно тянувшейся от их бровей, бород и женских париков. Холодная роса лежала на посеревшем зеркале в нетопленой гостиной. В столовой целую неделю стыли позеленевшие, покрывшиеся плесенью подсвечники, в которых вдовец зажигал свечи в канун субботы. На столе от субботы до субботы валялись оставшиеся кусочки халы. Конечно, реб Зимл помнил, когда суббота, когда будни, а когда время молитвы, но молился словно чужими губами и возлагал филактерии словно чужими руками. Его вообще как подменили. Вместо того чтобы, по своей всегдашней привычке, смотреть вверх, он теперь смотрел вниз, как будто искал свою низенькую Цертеле. Каждый день невестки по очереди приходили, чтобы приготовить ему еду, и упрекали его за то, что он мало ел. Реб Зимл ничего не отвечал и удивленно смотрел в посеревшие от пыли окошки. Он не знал, то ли за окном постоянно сумерки, то ли ему только так кажется.