– Обложка дурацкая, верно, – сказал я, – зато внутри…
Джули покачала головой и снова выпустила дым, на этот раз через комнату.
– Такая литература не в моем вкусе, – отрезала она.
Я положил книгу на стол обложкой вниз и, обойдя кресло, встал перед ним.
– Что значит «не в моем вкусе»? – спросил я. – Ты ее даже не открыла – откуда ты знаешь, в твоем это вкусе или нет?
Джули пожала плечами:
– Мне сейчас вообще не очень хочется читать.
– Да ты начни, тебе понравится!
Я снова взял книгу и протянул ей. Сам не зная почему, я очень хотел с кем-то ее разделить. Вдруг Джули наклонилась и взяла у меня книгу.
– Хорошо, – сказала она ласково, словно утешая ребенка, готового расплакаться, – если тебе так хочется, прочту.
Меня это разозлило.
– Если только потому, что мне хочется, то не надо, – сказал я и попытался отобрать у нее книгу. Но она отвела руку.
– Ну что ты, – сдерживая улыбку, проговорила она, – конечно нет.
Я схватил ее за запястье и выкрутил руку. Но Джули перехватила книгу другой рукой из-за спины.
– Отпусти, мне больно!
– Отдай! – потребовал я. – Такая литература не в твоем вкусе.
Я обхватил ее за пояс, отобрал книгу – Джули больше не сопротивлялась – и ушел с ней в дальний угол комнаты. Джули, потирая запястье, молча смотрела на меня.
– Что с тобой такое? – спросила она наконец тихо, почти шепотом. – Взбесился, что ли?
Я молча отошел в другой конец комнаты и сел.
Довольно долго мы сидели молча. Джули закурила новую сигарету, я листал свою книгу, скользил глазами по строчкам, но ничего не понимал. Мне хотелось загладить нашу стычку, прежде чем уйти, но я понимал, что все, что скажу, будет звучать глупо. И потом, говорил я себе, она сама напросилась. Накануне я довел Тома до слез, щелкнув его по голове. Он шумел у дверей моей комнаты и разбудил меня. Схватившись за голову, он заорал так громко, что из своей комнаты выскочила Сью.
– Он сам виноват, – сказал я. – Расшумелся тут с утра.
Сью погладила Тома по голове.
– С утра! – проговорила она громко, перекрикивая его вопли. – Да ведь уже почти час!
– А для меня – утро! – рявкнул я и вернулся в постель.
Я не видел особого смысла вставать по утрам. Мне – единственному в доме – нечем было заняться. Том весь день играл на улице, Сью сидела у себя, читала книги и писала дневник, а Джули гуляла с тем парнем, что подарил ей ботинки. А если не гуляла, то прихорашивалась перед выходом. Подолгу принимала ванну, от которой по дому плыл сладкий запах, перебивавший даже кухонную вонь. Подолгу умывалась, причесывалась, красила глаза. Надевала вещи, которых я раньше не видел, – шелковую блузку и коричневую бархатную юбку.
Я просыпался около полудня, занимался онанизмом и снова засыпал. Мне снились сны – не то чтобы кошмары, но дурные сны, от которых я старался проснуться.
Два фунта я потратил на рыбу с чипсами, и когда попросил у Джули еще денег, она молча дала мне пятерку. Днем я слушал радио. Думал о том, чтобы вернуться в школу в конце лета или, может быть, устроиться на работу, но ни то ни другое меня не привлекало. Иногда засыпал в кресле после обеда, хотя встал всего пару часов назад. Глядя в зеркало, замечал, что прыщи с лица распространились и на шею. А вдруг я весь покроюсь прыщами? Но это меня не слишком беспокоило.
Наконец Джули кашлянула и спросила:
– Ну, что скажешь?
Мой взгляд упал на кухонную дверь.
– Давай приберемся на кухне, – вдруг сказал я.
Это оказался очень верный ход. Джули вскочила, сунула сигарету в угол рта и произнесла голосом заправского киношного гангстера:
– Вот это другой разговор, братишка! – И, протянув руку, подняла меня из кресла.
– Я схожу за Сью, – сказал я, но Джули покачала головой.
С воображаемым автоматом у бедра она впрыгнула в кухню и начала стрелять очередями – по поросшим плесенью тарелкам, по черным и зеленым мухам, по огромной куче мусора, вольготно раскинувшейся на полу. Джули выпускала очередь за очередью, с теми же возгласами, с какими Том играл в свои военные игры. Я стоял в дверях, не зная, как присоединиться к игре. Джули развернулась и выпустила последний заряд мне в живот. Я рухнул у ее ног, чуть не уткнувшись носом в обертку от масла. Джули схватила меня за волосы и оттянула голову назад. Автомат в ее руках превратился в нож, она приставила этот нож к моему горлу и произнесла:
– Пикнешь – воткну его сюда! – Затем присела и ткнула меня кулаком в пах. – Или сюда! – добавила она драматическим шепотом, и мы оба засмеялись.
Затем игра вдруг окончилась. Мы принялись собирать мусор, укладывать его в коробки и выносить к мусорным бакам. Сью услышала нас и спустилась помочь. Мы вычистили сток, вымыли стены, отскребли пол. Пока мы со Сью мыли посуду, Джули пошла в магазин за едой. Как раз когда мы закончили, она вернулась и сразу начала резать овощи для жаркого. Поставив жаркое на медленный огонь, Джули и Сью пошли убираться в гостиной, а я вышел наружу, чтобы помыть окна. Сквозь мутное мокрое стекло я видел, как сестры сдвигают всю мебель в середину комнаты, и впервые за несколько недель был счастлив. Я был в безопасности – я принадлежал к могущественной тайной армии. Мы работали больше четырех часов, одно дело сменялось другим, и я почти перестал осознавать собственное существование.
Я вынес в сад несколько матов и небольшой ковер и стал выбивать их палкой. Полностью погрузившись в это занятие, я вдруг почувствовал какое-то движение позади себя и обернулся. За спиной у меня стоял Том вместе со своим приятелем из многоэтажек. На Томе была школьная юбка Сью, коленки в крови – видно, он недавно упал. Теперь Том довольно часто играл на улице в юбке Сью. Мне казалось, другие ребята должны его дразнить, но никто как будто ничего не замечал. Этого я понять не мог. Я бы скорее умер, чем вышел из дому в сестриной юбке – даже когда был маленьким, как Том. На друге Тома был шарф, который я уже будто где-то видел. Они стояли, держась за руки, и о чем-то разговаривали, но слов я не разбирал, потому что колотил палкой по ковру. Затем Том спросил громко:
– Что это ты делаешь?
Я объяснил, а потом спросил:
– А ты зачем надел юбку?
Том не ответил. Я еще несколько раз стукнул по ковру, а затем обратился к другу Тома:
– Зачем Том надел юбку?
– Мы играем, – объяснил он. – Том – Джули.
– А ты кто? – спросил я.
Мальчик не ответил. Я снова поднял палку, опустил на ковер, и в тот же миг Том проговорил:
– А он – ты.
– Как ты сказал? Он – я?
Оба кивнули. Я бросил палку и начал вытаскивать маты из чехлов.
– И что вы делаете в этой игре? – спросил я.
– Да ничего особенного, – пожал плечами друг Тома.
– Деретесь?
Я хотел услышать, что ответит Том, но он смотрел в сторону. Его друг помотал головой. Я начал складывать маты и ковер друг на друга.
– Вы в игре дружите? Держитесь за руки?
Они расцепили руки и засмеялись.
Том пошел за мной в дом, а его друг остался снаружи.
– Я пошел домой? – вопросительно крикнул он со двора. Том, не оборачиваясь, кивнул.
…На столе в гостиной стояли четыре тарелки, возле каждой – нож и вилка. В центре стола – бутылка томатного соуса и подставка для яйца, наполненная солью. Напротив тарелок к столу придвинуты четыре стула. Надо же, подумал я, все как будто по-настоящему. Том пошел наверх искать Джули и Сью, а я принялся обходить гостиную и кухню, как командор Хант обходил свой корабль. Дважды нагибался и подбирал с ковра пушинки. На крюке на двери в подвал висела авоська из яркой цветной сетки, в ней болтались два яблока и два апельсина. Я подцепил авоську пальцем, оттянул и отпустил, чтобы она закачалась, как маятник. В одну сторону она качалась куда легче, чем в другую: не сразу я понял, что дело в форме ручек. Машинально я открыл дверь в подвал, включил свет и двинулся вниз по ступенькам.
Посреди огромного круглого пятна засохшего цемента лежала лопата. Мне она напомнила часовую стрелку сломанных часов. Я попробовал вспомнить, кто из нас ее бросил, но обнаружил, что смутно помню порядок событий. Лопату я поднял и прислонил к стене. Крышка сундука была открыта – так мы его оставили, это я помнил. Я провел рукой по бетону в сундуке. Он был светло-светло серым и теплым на ощупь, и на ладони у меня осталась серая пыль. Я заметил, что по поверхности бетона наискосок идет трещина толщиной с волос, раздвоенная с одного конца. Опустившись на колени, я приблизил нос к трещине, принюхался и почувствовал отчетливый сладкий запах, но, встав, тут же понял, что пахнет жаркое наверху. Я сел на табуретку у сундука и начал думать о матери. Пытался представить ее лицо – мысленно рисовал овал и заполнял его чертами, но черты прыгали, менялись, сливались, а сам овал превращался в электрическую лампочку. Закрыв глаза, я эту лампочку ясно увидел. Лишь на один краткий миг в овале появилось лицо матери – с натянутой улыбкой, как на всех фотографиях. Я придумывал фразы и старался представить, как бы она их произнесла. Но даже самые простые предложения – «Передай мне книгу» или «Спокойной ночи» – не удавалось вложить ей в уста. Какой у нее был голос – высокий или низкий? Шутила ли она когда-нибудь? Она умерла меньше месяца назад и лежит в сундуке передо мной. Но даже в этом я был не уверен. Мне хотелось достать ее оттуда и убедиться.
Я провел пальцем по тонкой трещине. Теперь я не совсем понимал, зачем мы вообще спрятали маму в сундук. Тогда это казалось естественным – чтобы остаться вместе, сохранить семью. Но может быть, нам интереснее жилось бы по отдельности? Я не мог даже понять, что именно мы сделали – понятную ошибку, которую на нашем месте совершил бы каждый, или что-то из ряда вон выходящее, такое, что, если об этом узнают, это появится на первых полосах всех газет. А может быть, ни то ни другое, а что-то такое, о чем читаешь на последней странице газеты и тут же забываешь. О чем я ни пытался думать, каждая мысль, словно мамино лицо в овале, расплывалась и уходила в ничто.