Словом, неспокойно было примипилу Геннадию. И на душе и в мыслях. Провалится операция — беда. А зарежут коршуновские «спецназы» императора… тоже нехорошо как-то. Дело в том, что нравился Черепанову Марк Аврелий Александр Север, повелитель великой Римской империи. По-человечески нравился. И как правитель — тоже: разумный… Одно его высказывание о том, что на государственные должности нужно ставить тех, кто избегает их, а не тех, кто их домогается, многого стоит.[79] Не кровожадный, простой в быту и в обращении (простой для императора, конечно), способный прислушиваться к чужому мнению… К сожалению, в первую очередь — к мнению своей мамаши, которая вертит сыном как хочет. Даже жену его, собственноручно выбранную, из Палатина изгнала, как только та начала кое-какое влияние на мужа приобретать.[80]
«Так надо, — убеждал себя Черепанов. — Если такова цена сохранения Империи, значит, надо ее заплатить. Мягкий, терпеливый, уравновешенный, ценящий человеческую жизнь Александр ее погубит, а агрессивный, яростный, не терпящий возражений Максимин — спасет».
Впрочем, от Черепанова уже ничего не зависело. Справятся коршуновские варвары с задачей — быть Максимину императором. Не справятся… все равно Александру императором не быть. Легионы — на грани бунта, внешние враги подступают, народ пищит от новых налогов… Александр добр, но Империю не сохранит. Максимин свиреп, но, черт возьми, страж границ и должен быть свирепым!
Эта мысль напомнила Черепанову о другом «страже», о его «внешнем покровителе» — боге Янусе.[81] И слова Скорпиона о том, что Геннадию следует более демонстративно почитать своего Бога.
Повинуясь скорее импульсу, чем разуму, Геннадий отправился в легионному татуировщику, разбудил его и потребовал начертать на своем правом запястье «CCC», а на левом — «LXV».[82] Что и было сделано.
Выйдя от татуировщика, Черепанов снял с пальца золотой перстень с изображением Александра Севера, подаренный ему самим императором в знак особого доверия, размахнулся и зашвырнул перстень в темноту.
— Проклятие… — прошептал Ахвизра, опуская нож. — Он же мертвый.
— И второй — тоже, — шепнул Агилмунд. Сирийский лагерь спал. Кроме охраны у ворот, которой было достаточно пароля и формы преторианцев, чтобы пропустить «диверсантов» в расположение легиона, часовых — в положенных местах, охранявших конкретные объекты, и настоящих преторианцев императора, коим тоже полагалось охранять конкретный объект — своего императора. Но это только издали казалось, что охрана у палатки Августа начеку и в боеготовности. На самом деле охранники-преторианцы были мертвы. Убийцы так искусно привязали их к воткнутым в почву копьям, что даже Ахвизра едва не обманулся и сообразил недоброе, только учуяв нехороший запах. Знай Ахвизра, что охранять палатку должны не двое, а шестеро и у входа в нее должен гореть костер, он насторожился бы значительно раньше.
— Оба готовы, — резюмировал Скулди. — Задушены. Ахвизра, глянь внутри.
Гревтунг нырнул под полог, а трое остальных тем временем настороженно всматривались и вслушивались. Но огромный лагерь безмолвствовал. Вернее, издавал лишь естественные для многотысячного скопления спящих людей звуки.
Ахвизра вынырнул наружу, обтер краем полога руки и небольшую статуэтку размером с ладонь, которую, обтерев, заткнул за пояс.
— Мертв, — сказал он. — Нас опередили.
— Он точно убит? — спросил дотошный Агилмунд.
— Горло перерезано, я щупал, — аж до позвоночника.
— Уходим? — спросил племянник Скулди Берегед.
— Надо бы еще туда заглянуть. — Агилмунд кивнул в направлении обиталища Мамеи. Высокий шатер (а не скромная армейская палатка, как у ее сына) конусом темнел рядом, шагах в двадцати.
Четверо варваров бесшумно пересекли разделенное тенями пространство… У шатра Мамеи охраны не было вовсе.
Ахвизра коснулся запястья Агилмунда, начертал пальцем знак: «Войти?»
Его друг покачал головой. И так все ясно.
— Уходим, — чуть слышно шепнул он, и четверка растворилась в темноте.
Глава четвертая«Аве, Август!»
— Кто это сделал? — прорычал Максимин. — Кто?!
— Поищи среди своих принципалов, легат! — процедил префект преторианцев.
— А почему не среди никчемных преторианцев? — осведомился присутствовавший на собрании наместник Верхней Германии консуляр и сенатор Дион Кассий, у которого была давняя вражда с преторианцами. Настолько серьезная, что во время своего консульства Кассию пришлось два месяца провести вне стен Рима.[83]
— Ты!!! — Префект в ярости вскочил со своего места…
…И увидел прямо перед собой разъяренную Горгону Медузу на золоченом нагруднике Максимина. Фракиец, несмотря на свои габариты и возраст, мог двигаться очень быстро.
— Сядь!
Небрежное движение руки — и префекта швырнуло обратно на скамью. Краска сбежала со щек префекта. Он вдруг осознал, что был на волосок от смерти.
— Ты! — толстый палец Максимина указал на легата XVI Flavia firma. — Говори!
— Их нашли утром, — сказал командующий шестнадцатым флавиевым. — Убийцы неизвестны. Двое стражников были убиты. Задушены. Остальные утверждают, что ничего не видели и не слышали…
— Вырвать у них правду! — прорычал Максимин.
— Я бы не советовал этого делать, — подал голос Маний Митрил Скорпион.
— Присоединяюсь, — поддержал его Гонорий Плавт.
— Он прав, — выступил легат второго сирийского легиона. — Нельзя никого трогать, Доминус! Будет бунт! В легионах неспокойно! Смерть Августов…
— Молчать! — взревел Максимин. — Я хочу, чтобы убийцы были найдены! Я не хочу, чтобы в смерти императора обвиняли меня!
В просторном зале, где обычно собирался городской совет Могонтиака, а сейчас расположились старшие командиры шести легионов, повисла напряженная тишина. Присутствующие знали Фракийца. Никто не осмеливался высказаться. Никто не хотел стать жертвой безудержного гнева гиганта командующего. В зале наступила тишина, зато снаружи, с форума, донесся изрядный шум.
— Что там такое? — рявкнул Максимин. — Декурион! Что там происходит?
— Там легионеры! — Декурион охраны уже минут десять топтался у дверей, не решаясь обратиться к разгневанному командующему. — Они хотят тебя видеть, Доминус!
— Митрил! Выйди и разберись! — скомандовал Максимин. — Итак, вы все меня поняли? — Он мрачно оглядел присутствующих. — Я хочу, чтобы даже тень подозрения не пала на меня, ясно? Я хочу, чтобы убийцы Августов были найдены. Я хочу, чтобы все виновные в убийстве были найдены! Я сам…
— Гай! — В дверях стоял вернувшийся Митрил. — Там выборные от всех легионов. Они желают тебя видеть!
— Подождут!
— Гай, они желают тебя видеть немедленно!
— Они мертвы, — сказал Агилмунд. — Оба. Нас опередили.
— Кто это сделал? — спросил Черепанов.
Агилмунд пожал плечами:
— Тебе нужны доказательства?
— Твоего слова довольно.
— Похоже, ты рад? — спросил наблюдательный Скулди.
— Рад, — не стал скрывать Геннадий.
— Мы — тоже, — сказал Герул. — Не очень приятно убивать женщину… за деньги.
— Ну да, — сказал Черепанов. — Хорошо, что ты напомнил…
Он открыл сундук в котором лежали четыре туго набитых кошелька, взял два и протянул Агилмунду.
Гревтунг качнул головой.
— Бери! — сказал ему примипил. — Это половина. Свою часть вы сделали хорошо, и не ваша вина, что главное кто-то проделал вместо вас. Когда Аласейа вернется, я расскажу ему о вашей храбрости. Только ему — больше никто об этом знать не должен. Ни о том, что вы намеревались убить императора, ни о том, что вы его не убили.
Агилмунд кивнул. Он был сообразительный мужик и все понял.
— А теперь идите. Завтра будет трудный день.
Воины покинули его палатку, но в последний момент Ахвизра остановился…
— Тебе не нужны доказательства, Гееннах, и мы это ценим, но все же возьми! — протянул он Черепанову завернутый в тряпку предмет и вышел.
Геннадий развернул тряпку. Статуэтка. Черепанов поднес ее ближе к светильнику… Да, статуэтка… Иисуса Христа. Тяжесть, свалившаяся с души Геннадия, когда он узнал, что его парни опоздали, навалилась вновь. Непонятно почему. А секундой позже взгляд подполковника упал на собственные запястья. На красные отметины свежих саднящих татуировок.
«Число зверя…» — подумал он. Откуда-то изнутри выплыл страх…
«А вот уж хрен! — сказал сам себе подполковник. — Число зверя вовсе не триста плюс шестьдесят пять. Числа, они точность любят».
И сразу опять полегчало.
«Интересно, — подумал он. — Написано ли уже Откровение Иоанна? Или еще нет? А может, и сам автор его сейчас живет и здравствует. А что, было бы круто потолковать по душам с самим автором Апокалипсиса. И попросить прокомментировать мое число…» — Он посмотрел на татуировки, а потом, повнимательнее, на статуэтку, которую все еще держал в руках. Искусно вырезанная из дерева, она очень походила на изображения господа, виденные Геннадием в католических храмах, и была явно не просто поделкой, а настоящим произведением искусства. Но в данный момент Черепанов больше думал не о ее художественной ценности, а о том, что она является уликой. И как с ней поступить? Сжечь? Очень не хотелось. Оставить себе… слишком большой риск.