Глава девятаяДевять месяцев спустя. Легат Геннадий Павел
Планам Гонория дать окорот обнаглевшему префекту не суждено было сбыться. Следующей весной Черепанов прибыл в Рим один. То есть не совсем один: вместе со своим легионом и несколькими тысячами ауксилариев, возглавляемыми его другом Лехой. Плавт остался в Сирмии, вместе с фракийцем. Там же остался и Максимин-младший, наотрез отказавшийся покинуть отца и плести интриги в душном летнем Риме, вместо того чтобы, как подобает мужчине и воину, сражаться за Рим с его настоящими врагами. Так сказал Максимин-младший, а характер у него был такой же упертый, как у отца. Так что и он тоже остался в Сирмии, а Черепанову было присвоено звание легата, поручено взять своих легионеров и германских наемников, чтобы провести в столице демонстрацию силы. А возможно, даже и заменить часть прикормленной Сенатом преторианской гвардии воинами Коршунова.
Черепанова такой вариант вполне устраивал. Он уже списался с отцом Коры и объявил, что желает как можно скорее сыграть свадьбу. Папаша, в принципе, не возражал. Договорились сыграть свадьбу в Цереалии.[101] Эти дни считались благоприятными для заключения брака.
Черепанов прибыл в Рим в конце марта, на несколько недель опередив свой легион. Но Антоний Антонин Гордиан в столице не появился. Уже прибыли Черепановские легионеры, разбившие лагерь на Ватиканском поле по ту сторону Тибра. Неделей раньше подошли ауксиларии Коршунова. Этих разместили частично в преторианских казармах между наментанскими и виминальскими воротами в северо-восточной части столицы, частично — в казармах палатина. Время шло. Миновали Цереалии. Отгорели костры парилий.[102] Гордиан не приезжал. Черепанов ждал. Он полагал, что папаша Корнелии должен когда-нибудь приехать. Или хотя бы письмо прислать — со своим благословением: свадьбу и без него справить недолго. Какого хрена он медлит? Месяц прошел. Что у них там за крутые дела, в этой чертовой Африке, что легат не может выкроить время и явиться на свадьбу дочери?
Вести из Африки пришли двадцать третьего апреля. Совсем не те, каких ждал Черепанов. А дела в провинции Африка оказались действительно крутыми…
— Там в Ливии прокуратор Максиминов был, — рассказывал Хрис, которого Коршунов, проснувшийся раньше Геннадия, отправил выяснять, почему в палатине все на ушах стоят. — Максиминов доверенный прокуратор этот грабил всех подряд. Ну народишко и не выдержал: прирезал мытаря и охрану его побил. И всех, кто вступался за Максиминова человека, — тоже. Затем все двинулись к старому проконсулу Гордиану, который в тот день в Тисдре был, и заставили того принять императорский пурпур. Гордиан вроде бы отказаться хотел, только выбора у него все равно не было. Максимин бы его не простил. В общем, отправили из Африки письмо в Сенат (оно еще позавчера пришло): мол, собрались лучшие люди Африки в городе Тисдре и провозгласили обоих Гордианов Августами, так что в Карфаген отец с сыном въехали уже со всей царской пышностью.
Разумеется, Сенат Рима, получив сие тайное письмо, возликовал и немедленно (немедленно по-сенатски, то есть через сутки) взялся за дело. Первым делом прирезали префекта претория Виталиана, верного Максимину, после чего большая часть преторианцев перешла на сторону Сената. Аналогично собирались поступить и с префектом Рима Сабином, но тот успел принять меры и теперь засел во дворце под защитой оставшихся ему верными гвардейцев. Штурмовать Палатин Сенат не рискнул. То ли в силу своей переходящей в трусость осторожности, то ли… из-за присутствия в казармах воинов Коршунова.
— Я поставил на площади перед Палатином парней Скулди, — сказал Коршунов. — Шесть сотен. На всякий случай. Народ там уже толпится, но пока никого не трогает, и боевых частей нет. А сам дворец преторианцы охраняют. Из тех, что остались на нашей стороне. Витальку жалко! Нормальный был мужик.
— Радуйся, что нас с тобой не прирезали! — зло буркнул Черепанов. — Хотя — еще не вечер!
— Да брось ты! — махнул рукой Алексей. — Пусть только сунутся — и мои головорезы сольют эту шушеру, как дерьмо — в клоаку!
— Допустим, — сказал Черепанов, по-быстрому уминая завтрак (при таком раскладе еще не известно, когда снова пожрать удастся). — Твои предложения?
— По мне, так пускай между собой режутся, — сказал Алексей. — У них в Риме — всегда так. Устроят потасовку, потом придет какой-нибудь конкретный пацан — и всех построит. Главное, чтобы нас не трогали. Нас не тронут — и мы никого не тронем. А я бы вообще из города убрался. Мой совет: забирай свою девушку — и отваливаем к твоим легионерам. Или, если хочешь, я пошлю гонца к Ингенсу — пусть сам идет сюда. Вместе с легионом, конечно. И сами всех построим. Сколько тех преторианцев? Тысячи две максимум. Против сдвоенного легиона наших ветеранов — семечки.
— Ты кое-что не учел, — сказал Черепанов, отправляя в рот последнюю маслину.
— Что именно?
— Народ Рима. Это не две тысячи. И даже не двадцать…
— Тогда уходим…
— Боюсь, если мы уйдем, Фракийцу это очень не понравится.
— Хм-м… — Коршунов сразу помрачнел. — Серьезный довод. Что будем делать, командир?
— К Сабину пойду. Узнаю, как он по ситуации мыслит. Строго говоря, он — наш начальник. Странно, что он еще за мной не посылал…
— Посылал. Трижды. — Коршунов усмехнулся. — Твоя охрана их завернула. Сказали: отдыхает. Мало ли что нужен префекту Рима! Да хоть Юпитеру Капитолийскому! Ну, может, если бы еще Фракиец за тобой послал — разбудили бы. Я, Генка, их беседу с последним гонцом слушал: большое удовольствие получил.
— Угу. — Черепанов застегнул ремень, поправил меч. — Я тоже скоро удовольствие получу. Непосредственно от префекта Рима.
— Да ладно! — отмахнулся Алексей. — Он тебе слова дурного сказать не посмеет. Ты ему сейчас важнее самого Юпитера!
— Да ну их всех… — пробормотал Черепанов. Он был по-настоящему расстроен. Приехал, можно сказать, на собственную свадьбу (пусть и с поручением от императора), а угодил на массовые похороны. — Короче, Леха. Отбери из своих сотен пять, покруче. Чует мое сердце: пошлет меня Сабин Сенату мозги вправлять… Что мне делать совсем не хочется. — Последнее Черепанов произнес совсем тихо, чтобы Алексей его не услышал. Ах тестюшка, сучий потрох! Мог бы, блин, заранее предупредить! Хотя… хули тут предупреждать? Геннадий — доверенный военачальник Максимина. Враг. А что в женихах у дочери числится, так это и исправить недолго. На хрена благородному римскому роду — варвар?
Ладно, разберемся…
Черепанов, с помощью охраны, пропихнулся через негустую толпу, взбежал по лестнице (шеренга преторианцев раздвинулась, пропуская, — узнали) и окунулся в прохладную тень дворцового портика. Да уж, удружили будущие родственнички, ничего не скажешь… И что теперь скажет Сабин?
— Проклятие на всех Гордианов! — прорычал Сабин, отшвыривая в сторону ни в чем не повинное кресло с обивкой из красного бархата. — Сенат уже объявил их богоравными Августами! Ну это ненадолго! Капелиан со своими маврами вышибет из них дурь. Но здесь, в Риме, не должно остаться ни одного из этого семени! Ты, легат Геннадий, сейчас пойдешь и прикончишь щенка и маленькую сучку!
— Не думаю, что я сделаю это, — холодно произнес Черепанов.
Сабин шагнул к нему, посмотрел в упор:
— Сделаешь! Еще как сделаешь! Потому что пришло время разобраться, кому ты служишь: своему императору или своему приапу! Мы все знаем: ты хитрый двуличный волчара! Но мы верили, что, когда припрет, ты нас не предашь! Пришло время узнать, так ли это! Шакал ты или лев? Кто тебе дороже: смазливая девка-патрицианка или твои друзья? Сладкая вагина или те, кто сражался с тобой бок о бок, прикрывал тебя щитом в бою, подставлял плечо, когда тебе было худо?..
Черепанов молчал.
— С кем ты, лев? — спросил Сабин. — Помнишь, ты когда-то говорил Аптусу, что Рим для тебя — прежде всего. Что ради блага Империи можно преступать закон. Сейчас судьба Рима, судьба императора — в твоих руках. Уничтожь щенков Гордиана! Веди своих варваров к Сенату! Возьми под жабры этих трусливых болтунов, пока они чешут языками, не решаясь действовать! Введи в город своих легионеров! Мы вырежем всех проклятых бунтовщиков! Всех проклятых сенаторов и их прихвостней! Клянусь, Тибр покраснеет от крови врагов Рима, как краснели воды Рейна от крови германцев!
«Цена Империи… — подумал Черепанов, глядя на покрасневшее лицо префекта вечного города. — Цена, которую должны заплатить все. И горожане, и я, и моя Корнелия. Чтобы стоял Рим. Чтобы император Максимин фракиец продолжал бить его врагов. Внешних и внутренних…»
— Решайся, лев! — Сабин положил руки на плечи Геннадия, и тому вдруг показалось, что даже сквозь ткань и сталь лорики он чувствует, как влажны ладони префекта Рима.
«А ведь ты боишься, Сабин! — подумал Геннадий. — Ты боишься, что тебе придется заплатить свою цену! О благе Империи ты печешься или о своем собственном? Большая часть преторианцев изменила тебе. Народ Рима тебя ненавидит за твою жестокость. Сенаторы, дай им волю, собственноручно разорвут тебя на куски. Конечно, ты можешь попытаться удрать, но — куда? Фракиец лично спустит с тебя шкуру. И только я — твоя последняя надежда. Я и мои солдаты, мои легионеры и германцы Алексея. Наши солдаты. Не твои, не Фракийца, не империи, а лично наши с Лехой. Так что, если я сейчас скажу, что меняю свою поддержку на жизнь Корнелии и ее брата, — ты согласишься. Никуда не денешься. А что потом? Потом ты начнешь резать всех, кого посчитаешь врагами Максимина, — и от этого врагов у него станет еще больше. Или нет? Черт! Откуда я могу знать!»
— Ладно, хрен с тобой! — сказал Геннадий по-русски, сбрасывая с плеч руки префекта Рима. — Обидно будет просрать и эту Империю! — И перейдя на латынь: — Хорошо! Я еду за Гордианами! А потом — в Сенат! — и двинулся к выходу.