После прекрасных пирогов с разнообразной начинкой под чай с кусочками колотого сахара и удивительного на вкус брусничного варенья художник потащил гостя в свою мастерскую. Будучи учеником Брюллова и Бруни, в своих портретах, особенно женских, мастер так и не избавился от поставленного Брюлловым стиля, пейзажи рисовать не любил, а вот натюрморты создавал в больших количествах, и они получались необычайно изящными. В его мастерской портретов почти и не было: писались они под заказ, автопортрет художника, изображение драгоценной супруги да несколько работ с детьми – вот и вся коллекция. А вот натюрморты! Особенно часто любил художник на композицию с цветами присобачить какую-нибудь пигалицу и делал это мастерски!
– А вот и ваша работа, прошу, посмотрите сами, исправил, как вы и просили! Работа невелика, даже холст не надо было распаковывать.
– Сердечно благодарю вас, Ян Фомич, что подправили мою неловкость: сии серьги матушке стали неприятны в последнее время, она, увидев их на портрете, расстроилась, а вы просто кудесник, несколько мазков и тут совершенно иные украшения! Браво! Вот что такое рука мастера!
Хруцкий несколько смущенно выслушал очередную порцию откровенной лести, он-то себе цену как мастеру хорошо знал, но приятное слово и кошке приятно, а уж художнику! Вскоре хорошо запакованный холст оказался в возке отставного полковника, который тут же отправился в путь. В массивной раме портрета Софьи Андреевны Мезенцовой, матушки Сергея Николаевича, прятался доклад полковника по расследованию смерти цесаревича Николая.
Из Захарничей Сергей направился в Полоцк, где ему предстояло забрать вторую часть доклада, предоставленного государю. А пока в своих руках он держал то роковое донесение одного из его агентов, после которого он и решился на немедленное рандеву с императором.
Генерал Мезенцов погиб, сражённый клинком коварного убийцы. Траурная процессия прошла по улицам столицы, и на протяжении движения катафалка были выстроены шпалерами гвардейские части Санкт-Петербурга. Проститься с одним из вернейших слуг престола и отечества приехал император Александр II, а также присутствовал дипломатический корпус. Безусловно, что все послы и атташе вели себя соответственно ритуалу, и их лица выражали чувство скорби и сострадания. Не были исключением и лорд Огастес Уильям Фредерик Спенсер, который представлял интересы Британской короны в варварской России, а также Генри Фиппс, изъявивший горячее желание сопровождать милорда на сем печальном действе. Самый искусный физиономист не смог бы уличить его в лицедействе, хотя истинные чувства были совершенно иные. Наблюдая за проезжающим катафалком, он испытывал удовлетворение от хорошо выполненной работы, ибо сии похороны означали, что уничтожена последняя преграда на пути банды революционеров, жаждущих смерти императора Всероссийского.
Для организации большой охоты на Александра II не хватало сущей безделицы, а именно воздействовать на старшее поколение народников, что не считали террор средством освобождения рабочих масс. По их мнению, против класса может восстать только класс, и главная масса революционных сил должна работать в среде народа. Наивные туземцы. Ничего, у Британской короны много денег, а значит, будем действовать как всегда: «To angle with a silver hook»[41]. Тем паче что среди этих революционеров всё больше тех, кто с гордостью именует себя троглодитами. Это малообразованные люди, руки которых не привыкли писать, но зато привычны к кинжалам, револьверам и бомбам. У них уже не просто прорезались зубы, но отрасли настоящие клыки, коими они с лёгкостью перегрызут горло старшему поколению народников, стоящему на их пути. Кстати, помимо денег, нужно увеличить поставки наркотиков и динамита фабричного производства. Но для основной массы революционеров всё должно выглядеть благопристойно, и решение о переходе к террористической борьбе должно быть одобрено большинством голосов в лучших традициях британского парламентаризма. А это значит, что нужно подсказать своим людям идею провести нечто подобное съезду, на котором избавиться от ретроградов, подобных Плеханову. «No sooner said than done»[42].
Прошло меньше года, и господа революционеры озаботились поиском подходящего места для проведения съезда, но еще перед этим Николай Морозов призвал народовольцев вести борьбу «по способу Вильгельма Телля и Шарлотты Кордэ», проще говоря: убивать, убивать и убивать. Естественно, что место сходки определялось очень тщательно исходя из требований конспирации. Вначале был выбран Тамбов, куда даже успели приехать отдельные представители. Но, увы, у некоторых «борцов за освобождение народа» оказались слишком длинные языки. Во время катания на лодках по реке Цне, разгорячённые неумеренными возлияниями, пассажиры и гребцы слишком громко вели крамольные разговоры, что не могло не привлечь внимания полиции. А посему, пришлось перенаправить людей в Воронеж. Тем паче что там располагался Митрофаньевский монастырь, куда стремились десятки тысяч богомольцев и, следовательно, было проще затеряться. Однако сторонники террора решили провести своё сборище в Липецке, который прославился источниками и лечебной грязью, а среди многочисленных больных народовольцы могли остаться незамеченными.
Семнадцатого июня 1879 года в лесочке на пеньках и стволах упавших деревьев разместилось около четырнадцати человек, то есть практически в полном составе боевая группа революционных кружков «Земля и воля» и «Свобода или смерть», к которым присоединились специально приглашенные Колодкевич, Желябов, Фроленко и Гольденберг. На заседании съезда, коий больше напоминал пикник на природе, ибо расставленные многочисленные бутылки с пивом и более крепкими напитками, а также разнообразные закуски не были бутафорией, торжественно огласили программу, которая объявляла начало нового этапа борьбы с царским правительством. И эта борьба означала применение оружия и проведение конфискаций государственных средств, а проще говоря, грабежи банков и иных денежных хранилищ. Таким образом, во имя революции можно убивать и грабить. Третий, последний, день липецкого съезда стал тем рубиконом, который разделил жизнь на до и после. Перед делегатами, кои уже вошли во вкус и вообразили себя римскими сенаторами, должными заколоть кинжалами Цезаря и спасти республику от деспота, выступил с яркой речью Александр Михайлов, один из соучастников убийства генерала Мезенцова. В нескольких словах он одобрил деятельность императора Александра II по отмене крепостного права и судебной реформе, но затем не было такого греха, виновником которого не оказался бы государь. Его обвиняли и в ведении обязательного изучения латыни и греческого в гимназиях, и в других нововведениях назначенных им министров. И самое страшное, императору вменялись смерть сотен борцов с режимом и загубленные судьбы тысяч молодых людей, закованных в кандалы и отправленных в Сибирь на каторгу. Доведя слушателей, разогретых алкоголем и не только им, до готовности стрелять в воздух из имеющихся у многих револьверов, Михайлов патетически возопил:
– Должно ли ему простить за два хороших дела в начале его жизни все то зло, которое он сделал затем и еще сделает в будущем?
И вполне ожидаемо, что все слушатели единодушно ответили: «НЕТ!!»
Далее, уже в Воронеже, «троглодиты» огласили своё решение перейти к террористической борьбе. И тщетно Плеханов и его единомышленники пытались взывать к разуму обезумевших от жажды крови террористов. В результате организация «Земля и воля» раскололась надвое. В «Чёрный передел» вошли сторонники умеренных действий, а все «троглодиты» и им подобные переименовали себя в «Народную волю». В августе 1879 года исполнительный комитет народовольцев вынес смертный приговор государю. Охота на императора Александра II перешла в заключительную стадию.
Глава шестнадцатая. Несколько фрагментов из жизни эмиграции
Джон Буль и бес, родные братья,
Сошлись и пили как-то грог.
Скажи мне, чёрт, есть вероятье,
Что потонуть наш остров смог?
«Вы лишены такого горя, –
Ответил мрачно Везельвул: –
Коль ваш бы остров потонул –
Им снова вырвало бы море».
Женева. 20 сентября 1879 года
Степняк-Кравчинский
Кравчинский, как и многие русские эмигранты, карманы и кошельки коих были не слишком переполнены не только банкнотами, но и даже монетами, зашел перекусить в кафе мадам Гриссо. Мало кто знал, что он успел возненавидеть и весьма скромный выбор блюд, и далёкое от совершенства искусство повара. Но он был вынужден постоянно подтверждать своё реноме бессребреника и аскета, отринувшего все радости жизни во имя свержения царизма в России. Как непросто, имея возможность потратить тысячи полновесных британский фунтов, постоянно имитировать нехватку средств, покупать черствый хлеб и браться за переводы романов, заранее зная, что в редакции его рукописи отправят в корзину, не читая. Его буквально тошнило в этой тихой, мирной Швейцарии и как наркомана, лишенного доступа к опию, корёжило от нехватки острых ощущений, вызванных тем постоянным напряжением, под которым он находился в России после убийства генерала Мезенцова. Тогда он чувствовал себя сверхчеловеком, демоном, имеющим право и возможность карать и миловать, играя жизнями людей так, как будто это пешки на шахматной доске. Да и семейная жизнь давно приелась.
В России было значительно проще и хватало экзальтированных дам, готовых к свободной любви. Кравчинский ухмыльнулся, вспоминая, как перед отъездом за пределы презираемой родины, он провел несколько весьма приятных дней и ночей на конспиративной квартире, которую снимали три курсистки. Правда, затем он скривился, ибо одна из этих девиц, которая оказалась не только игривой, но и не лишенной расчетливости, последовала за ним в Швейцарию, и вот теперь он обременён семейными обязанностями и вынужден вести себя степенно. Хотя оставалась небольшая лазейка, связанная с химическими опытами по поиску новых взрывчатых составов, которые он изготовлял по заданию оставшихся в России членов организации, постоянно требовавших всё более мощных бомб, дабы убивать, убивать и убивать. Естественно, что приобретение необходимых компонентов нельзя было поручить случайному человеку, а посему Сергей Михайлович взял это на себя, совмещая полезное с приятным. Приятность состояла в том, что один из магазинов принадлежал очаровательной вдовушке, сердце которой расплавилось как воск при виде такого кавалера, и дверь её спальни была для него открытой.