– Потому что дела у твоего ученика идут пока хреноватенько, вот почему!
Санкт-Петербург. Окрестности Зимнего дворца. 24 февраля 1880 года
Великий князь Александр Михайлович (Коняев)
Февраль, достать бухла и плакать[3]… Да-с, когда Боренька писал эти, точнее, почти что эти бессмертные строки, он ведь тоже находился в зимнем Петербурге или Петрограде, или это уже был Ленинград? Так, вспоминаю, стихотворение двенадцатого года, следовательно, Санкт-Петербург, или просто Питер… А что, картина, достойная великого пиита! Поздний вечер, практически ночь, снега нет, но морозно. Два человека в шубах до пят, отец и сын – неподалеку от развалин Зимнего прохаживаются. А ведь картина постапокалиптическая! В каком страшном сне могут присниться эти обломки камней, еще не убранные и мешающие проезду, если бы тут кто ездил, кроме строителей, пытающихся навести тут порядок. В этом месте снега почти нет – весь вытоптан подошвами рабочих. Удивительно, но даже в это время я вижу тут священника, который одет на удивление легко, читает молитву. Каждый день после вечерней службы Иоанн Кронштадтский молится здесь за упокой погибших членов семьи Романовых. Кровь смыли. Мусор увозят. Если бы не искореженные взрывом контуры дворца… Подходим к Иоанну и молимся рядом с ним. Каждый о своем. Молимся молча, но истово. Я точно чувствую, когда человек молится, а когда только слова произносит. Давно у меня такое чувство появилось. Давно… Подходим вплотную к отцу Иоанну, тот благословляет нас, ни о чем не спрашивая. Отходим…
– Вот на этой скамейке я очнулся впервые в этом мире… Хорошее место… Поговорим.
Холодно, но поговорить действительно необходимо. Охрана, следовавшая за нами незаметно, повинуясь знаку Михаила, расходится на приличное расстояние. Он садится, я продолжаю стоять, поскольку лица почти полностью закрыты воротниками шуб, уверен, что по губам никто ничего не прочитает, а так каждый бдит свою зону, тут нас не подслушают.
– Итак, кто начнет первый? – это ученик подает голос. Учитель, который выглядит тощим хрупким юношей, безусым, немного угловатым, подает ломающийся голос, от чего вся ситуация приобретает еще и странный комический оттенок.
– Наверное, начну я. Поскольку я тут оказался неслучайно, а вот вы, батенька, пошли со мной прицепом.
Лицо Михаила Николаевича становится каменным. Этого только не хватало, мало ему всяких катаклизмов, так они еще и были целенаправленными!
– В том месте, где мы встретились, располагался жутко засекреченный объект. Проект «Вектор». Лаборатория темпорального переноса. Да, путешествия во времени стали уже реальностью. Вот только переносу поддаются слепки сознания – психоматрицы. Тело в том мире утилизируют, оно умирает. А в этом мы оказываемся в теле принимающего, вытесняя его сознание и сливаясь с его остатками после уверенного закрепления в объекте. Меня отобрали из-за возраста и из-за моей профессии: историк, специализирующийся по концу девятнадцатого, началу двадцатого века.
– Судя по тому, что ты оказался в теле Сандро, что-то пошло не так?..[4]
– Все пошло не так, Сашенька, хотя давай я тебя буду называть сообразно твоей новой легенде, Михаилом, извини, папа́, ты от меня не дождешься…
– Наедине согласен, на людях, сорри, придется. Конспирация, хрен ей в бок!
– И морковку в анальное отверстие! – согласился учитель с учеником.
– Я должен был попасть в тело Александра Третьего в день убийства государя Александра Второго. Сильный стресс от смерти отца должен был скрыть последствия темпорального переноса, помнишь то состояние первых часов, когда мутило, все болело и страшно хотелось пить? Это вот на физическом плане. Да и телом владеть сносно только после слияния. У меня это было вчера только… – наморщил лоб Сандро. – Это когда плющило не по-детски, вот…
– Аналогично… – согласился Михаил Николаевич.
– По теории, это говорит о том, что мы попали в матрицы не слишком подходящие. При идеальной калибровке слияние происходит не позднее сорока восьми часов.
– Получается, что теория лажанула…
– Скорее всего, это со мной что-то не то случилось. Я начал помирать раньше срока и не под наблюдением эскулапов проекта. В модуль переноса меня доставили, когда душа уже от тела отделилась, там экранированный потолок, не знаю, что у них еще и технически пошло не так, но меня затягивало не из комнаты переноса, это я точно помню. А еще какие-то феномены, фиолетовые шары… – добавил академик, задумчиво разглядывая одинокую снежинку, спускающуюся на землю. Неужели пойдет снег?
– Похожее и тут обнаруживалось. Скажи, Сандро, а меня ведь тоже из тела вывернуло перед тем, как сюда затянуть!
– Очень может быть, Мишенька, что так ты сюда и попал – сознание твое было в свободном полете. В итоге что-то совпало, что-то не получилось так, как надо… обычный русский бардак, но в результате мы тут… Живы-здоровы и можем строить планы…
– Строить планы… – Михаил Николаевич сморщился, как будто закусывал только что коньяк лимоном. – Последний вопрос, учитель, перед тем как с планами разберемся: великокняжеских детей на конюшнях пороли?
– Вроде бы нет, а что?
– Очень хочется, руки просто чешутся, б…
– Вот нет, ты посмотри на это с другой стороны – жив, здоров, имеешь шанс возглавить империю, дык еще и недоволен. Чем я тебе, батенька, не угодил? Что ждало там проваленного интригами диссертанта? Вечное прозябание и написание диссертаций под заказ, чтобы заработать на хлеб насущный? Ну сам сообрази? У тебя появился шанс!
– Ага, а что мне с этим шансом делать, вот же в чем вопрос! – Михаил Николаевич еще больше набычился.
– Ну вот, ты ведешь себя не конструктивно. Начнем с основного…
– С чего это? – заинтересовался старший из псевдо-Романовых.
– На базе мне дали комплекс для расширения памяти. Читать приходилось много. Человек может вспомнить до трети того, что видел в жизни, этот комплекс без всякой фантастики делает нашу память почти в разы эффективнее. Это обычная разработка спецслужб. Я тебе покажу. Двадцать минут утром и полчаса вечером – это чтобы освоить базовые умения. Потом основной комплекс, он по сорок минут два раза в день, но каждый день. Как хочешь, так и ищи время, но чтобы без перерывов! Ну и потом по пятнадцать минут дважды в день – это «оттачивание мастерства». Примерно через полгода сможешь вспомнить примерно три четверти информации, может, чуть больше или чуть меньше, тем не менее…
– Ага! Загнали сюда двух историков. Могли бы вместо тебя физика-ядерщика, мы бы тут ядрен-батоном помахали! – продолжал бубнить Михаил, чем вызвал вспышку гнева у стоящего напротив вьюноши…
– Да что ты тут нюни распустил, мля! Ты же мужик! Вот у меня был конкретный план, понимаешь, только он полетел сам знаешь куда, в первую очередь из-за того, что я оказался в теле юнца и ни на что не смогу повлиять. Но ты-то почти что самодержавный государь! Тебе-то что нюни распускать? У тебя есть шанс…
– Какой такой шанс? Или ты мне дашь свой план покурить? Так в это время планом не балуются, его надо в жизнь претворять! А как? У меня голова раскалывается от кучи рутинных дел, там представительствуй, там речь толкни, там отзаседай среди выеденных молью мозгов и новеньких парадных мундиров! Это же мука, б…ь! Никогда не думал, что работа государя состоит из огромной траты времени ни на что хорошее! Просто п…
Подросток удовлетворенно шмыгнул носом.
– А это оттого, Мишенька, что с организацией труда у тебя что в том времени, что в этом просто швах! Ты все всегда хотел сделать сам, до всего дойти лично, перепроверяя то, на что уже было потрачено время толковыми специалистами. Ну на хрена тебе был нужен факторный анализ делать под чистовик, тебя что, выкладки Арсеньева не устраивали? Потратил полгода на то, чтобы освоить на х… тебе не нужный математический аппарат, потому что потом все это пришлось из диссертации убрать! И вот снова. Во все вникнуть! Все самому перезапустить, наметить, решить вопросы… Ты уже почти десть дней у руля государством, и где твоя команда… Б…
Михаил Николаевич только руками развел в ответ. Крыть последнюю матерную тираду учителя было нечем.
Иоанн Кронштадтский
Иоанн, сын и внук священника из Суры, сельца, что расположилось на Пинеге, а в новгородских летописях упоминалось как Сура Поганая, уж больно неприветливо относились в тех местах к христианским проповедникам, молитву закончил. Почему-то он знал, что должно поступать именно так, а не иначе. Как будто тут взорвалась не царская семья, а какая-то важнейшая часть государства Российского и История сделала невольный поворот, но куда несет ее, было то неведомо, а потому – страшно. А ежели страшно – иди на место страха и молись, Господь тебе укажет! И каждый день он приходил сюда после службы в Андреевском соборе. И горячо молился. Ибо не верил он, что русский человек мог совершить такое злодеяние, сие мог сделать только человек без Бога в сердце и голове. Неужели безбожие, нигилизм, отрицание всего светлого и порядочного победит и станет знаменем сего времени? Негоже это! Иоанн вспомнил последний приезд в Суру, род Сергиевых уже триста пятьдесят лет служил Господу в этих Богом забытых местах.
Никольская церковь, с которой был связан их род, все так же крепко стояла на возвышенном месте, строили на века, так, чтобы разливы реки зданию вреда нанести не смогли бы. Он тогда забрал к себе в Кронштадт матушку, Феодору Власовну, да племянника, сына сестры Анны, Ивашку Фиделина. Парень смышленый, грамотный, пристроит его, при деле будет. Так и стало: теперь он секретарь протоиерея Иоанна, без него как без рук.
«Аминь…» – прозвучало. В первые дни множество людей, особенно солдатиков, охраняющих да разбирающих завалы, рабочего люда приходило за благословением. В последние два дня вечером уже не работали, как стало ясно, что никого более из завалов не извлекут. Посему из охранения подойдут, да и только. Сего дня подошло двое господ. Точнее так: отец и сын, взрослый муж и подросток. Отчего же, узнал одного из них, великий князь Михаил Николаевич, чудом спасся в тот самый первый день взрыва. Второй, скорее всего сын его, Александром нареченный, по возрасту али он, али Георгий… Так и не скажешь. Они приняли благословение, поцеловали священнику руку и, став рядом, молились. Ему показалось, что каждый из них молился о чем-то своем, но весьма важном и сокровенном. Ну что же, когда человек говорит с Господом, мешать ему не след.