– Веришь в любовь? Ох, девочка… – она скривила красивые губы. – Ты хоть знаешь, сколько у него было таких, как ты? Тысячи. И где сейчас все они? Поднялись вверх и разбились, не достигнув вершины – поломали крылья. Ты – одна из многих бабочек–однодневок, Дарья. Сейчас ты есть, сверкаешь, а завтра… А завтра тебя нет – Левич допьет тебя и все, уйдет. Уйдет ко мне, к нам. В тебе нет того огня. В тебе нет страсти, а для таких темпераментных, как Паша, это важный критерий. Ты, наверное, и даешь ему в одной позе и в темноте. Скучная… дешевка, – она поправила свою шубу и с мерзкой улыбкой продолжила: – Считай, девочка, дни. Он ведь уже приходит к тебе позже обычного, ссылаясь на работу… Мой тебе совет: не ищи то, чего не может быть в принципе с таким, как Паша, и уходи, пока крылышки не придавило реальностью.
– Спасибо за очень ценный совет, – улыбнулась, поднимаясь. Чувствовала я себя превратно… Оплеванной, грязной и униженной. Однако, не зря же я актриса, потому ни один мускул на лице не дрогнул. Я даже взглядом не показала, как мне неприятно. – Только, пожалуй, твои слова больше нужны тебе. Не я ведь страдаю от неразделенной любви. Хочешь, повторю, заменив имя?
И опять выдав ей самую милую улыбку из своего арсенала, выжидающе посмотрела на нее. Ее красивое лицо исказилось, и Мирослава посмотрела на меня с такой ненавистью, что я даже немного испугалась. Такой у нее был вид… Я бы сказала, что больной.
– Дешевая сучка, мы еще посмотрим, кто кого, – она тоже поднялась, но так резко, что чуть ли не снесла столик.
Нетронутая ею чашка с горячим напитком покачнулась и с жалобным звоном разбилась о плитку пола, разукрасив все вокруг коричневыми кляксами. К счастью, я вовремя успела отскочить, а вот злая Мирослава нет. Буду откровенна, глядела на ее испачкавшуюся одежду, несомненно, дорогую и от ведущих дизайнеров, не без злорадства. А если совсем честно, то внутри меня мои тараканы станцевали победную чечетку.
Девушка же, зло что–то выплюнув и бросив несколько крупных купюр на стол, не заботясь о том, что те испачкаются, гордо продефилировала к выходу.
ГЛАВА 30. ДАРЬЯ. ПОКОЙТЕСЬ, БАБОЧКИ. И БОЛЬШЕ НЕ ОЖИВАЙТЕ
Правда и чуть–чуть лжи, ложь и щепотка правды, что ужасней?
(с) к/ф “Дюрарара”
Пускай я и дала отпор, но… Слова Мирославы, будто ядовитые лианы, оплетали меня. Медленно, но верно в голове возникали не самые радужные мысли. Они заполняли всю меня, а я не находила уже оправданий. Все они выглядели жалкими и неправдоподобными по сравнению с моими предположениями. Да, в плохое верится легче, чем в хорошее.
Покупка мальчикам зимней одежды, как и путь в особняк Паши, прошел словно бы в тумане. Вроде и я выбирала удобные сапожки и теплые куртки, самые пушистые и милые шарф и шапку, вроде бы я улыбалась, представляя Даньку и Влада в обновках, я села в машину… Но по–настоящему я там, в кафе. Оскорбленная, ошарашенная, с осколками под ногами. И осколками отнюдь не чашки, а моих несбыточных надежд. Не отрицаю, что все может быть не так, как говорила девушка, только мне об этом никто не говорил. Я была одна. Я снова осталась одна.
Полодевшими пальцами я снова и снова нажимала на кнопку вызова, молясь, чтобы он мне ответил. Сказал хоть что–нибудь, соврал. Готова была принять ложь, но не поверить Мирославе. Она била по больному, по шрамам, прекрасно зная, что те не успели зажить. Я боялась потерять Пашу, но вместе с тем вела себя совершенно по–дурацки. Волновалась, злилась, а от ревности мне сносило голову.
Левича в особняке не нашла, а пожилой управляющий, у которого я спросила, где может быть хозяин, сказал, что не знает, и пообещал позвонить в его офис и уточнить. Мне от этого легче не стало. Стало хуже в разы, лучше быть в неведении. Потому что Паша покинул офис еще несколько часов назад.
В голове сновали мысли–тараканы, шептали, что, скорее всего, я тоже ему надоела. Что… Все. Конец. И поэтому он не хочет даже домой ехать – чтобы меня не видеть. А другой голос говорил иное, более страшные вещи – а вдруг случилось чего?.. Я готова была принять и смириться с тем, что я ему больше не нужна, но…
Я ждала его до самого утра. Смотрела на телефон с непрочитанными сообщениями и неотвеченными звонками и ждала. Но не дождалась.
Оказалось, это больно – ждать и не дождаться. Знать, что он не придет, но сидеть и вслушиваться в тишину ночного дома, надеясь, что вот–вот раздастся щелчок, и дверь откроется, впуская самого желанного мужчину.
И итоге задремала прямо на диване в гостиной, и когда Паша все же пришел, я почувствовала. Резко поднялась, потирая глаза и прогоняя остатки сна.
– Снежинка? Почему ты спишь здесь? – удивленно спросил он, снимая пальто и подходя ближе.
Я же наоборот, встала и сделала несколько шагов назад, не желая, чтобы он ко мне подходил. Не хочу. И я боюсь не его, а себя и свои чувства.
– Ждала, – вновь отступила. – Но уже не жду, можешь не беспокоиться.
– Снежинка…
– Не называй меня так.
– Ладно. Даша, прости. Я не…
– Где ты был? – перебила его. – И чем был так занят, что не имел возможности позвонить и сказать, что ты живой? Просто скажи, прошу тебя.
– Не могу. Прости, Даша.
Я и мои бабочки хотели закричать “Я больше не хочу тебе верить”, кричать так громко, чтобы не слышать свои мысли, не чувствовать дыхание и пульс. Со всем отчаянием, что копилась в душе, как пыль. Медленно, но теперь пыли хватит даже на могилы.
Покойтесь, бабочки. И больше не оживайте.
– Давай сядем и поговорим? Даша, пожалуйста.
Не хочу. Ничего уже не хочу. Разве что уйти. Стены начали давить так, что голова закружилась.
– Хорошо, – резко села на диван, а едва Паша захотел сесть рядом, покачала головой и указала ему на софу, стоящую у окна. – Слушаю тебя.
– Даша… Мне жаль, что так получилось.
– Если ты не хочешь говорить мне правду, то в этот разговор начинать не имеет смысла. Я устала, и пойду спать.
Левич не ответил, только смотрел на меня и… Я тоже смотрела. Видела расстояние между нами. Кусала губы, чтобы не плюнуть на все и не кинуться к нему в объятия.
Сейчас мы будто два магнита, которые стоят к друг другу одинаковыми полюсами…
– Я делаю тебя хуже, – вдруг сказал он, поднявшись и повернувшись к окну.
Мне захотелось сказать, что неправда. Что наоборот – он воскрешает умершую вместе с родными меня, но ярость такая во мне пылала и шептала, чтобы я ему сделала больно. Больно, как делал не раз он мне и его окружение.
– Верно. Ты мне всегда делаешь больно, с самой первой встречи, – с губ слетели злые слова.
– Ты не веришь в то, что я мог измениться?
– Такие, как ты, не меняются, – сказала, а потом испугалась высказанного, закрыла ладонью рот, но было поздно. Я уже что–то разрушила…
Это не мои слова, не мои мысли. Мирославы. Моей злости. Черной ревности. Не мои. Я так не думаю.
Паша, прости, Паша! Я не хотела, честно. Я тебе верю. Верю. Пашааа!
Но вслух не смогла ничего произнести. Боялась вновь сказать что–нибудь не так, боялась, что сделаю хуже.
Он молчит, и это молчание меня убивает. Лучше бы кричал, опровергнул мои слова, ругался – все, что угодно, но не молчал. Молчание меня ранит, уничтожает. Молчание всегда все разрушает.
– Ты права, – нет, я не права, не права. – Я уйду.
Я не это хотела услышать. Хотела не такой конец.
– Уйдешь? – мой голос настолько жалкий и сиплый, что еле себя слышу. Или, может, я просто оглушена реальностью?
– Прости меня за… Прости, – Паша повернулся, и в его глазах я вижу мертвый штиль.
Он сделал несколько шагов, и я уже подумала, что сейчас мы будем мириться, но… Но он осторожно обогнул диван и пошел к дверям.
– И все?! Ты скажешь “прости” и уйдешь?! – вспылила я, вставая. – Ты… Ну и уходи! Мне и одной было отлично! Уходи!
А он даже не обернулся. Ушел, оставив меня, хотя вчера ночью шептал, что никогда не оставит. Вот так. Все обещания, произнесенные под покровом ночи, не имеют ценность при дневном свете. Аннулируются, как неугодный товар.
Слезы начали жечь глаза, а ноги подкашиваться, и я опустилась прямо на холодный пол, закрыв лицо ладонями. Что же я наделала?..
Что мы наделали?
Почему он не оправдался? Пусть бы соврал, я бы поверила. Я сейчас во что угодно готова была поверить, чтобы вернуться в тот момент и исправить его.
“Я была не права. Не права. Не права. Я была не права, слышишь? Я соврала. Без тебя мне не было хорошо. Без тебя мне было холодно”.
Я не знаю, сколько так сидела в пустой гостиной, вокруг осколков от обидных слов и недопонимания, но в итоге успокоив себя тем, что ссоры случаются у всех, особенно у пар, поплелась в свою комнату. В комнату, выделенную мне в первый день после… После неприятного знакомства. Но я не упрекала его ни в чем. Все осталось в прошлом.
Там я умылась огромным количеством холодной воды, причесалась и, скрутив волосы в пучок и захватив из нашей с Пашей спальни сценарий, спустилась на нижние этажи. Ничего страшного в подвальных помещениях не было – коридоры чистые и такие же красивые, правда, не все комнаты обустроены. Но мне это в плюс, потому что хочу абсолютную тишину для финальной сцены. Хочу пока только мысли своей героини и ее чувства, а не свои, которые несомненно появятся, если увижу что–то связанное с Пашей.
В пустой комнате я провела очень много времени. Больше двух часов точно. За это время, казалось, я превратилась в слова. Я все говорила и говорила, выплескивала всю душу в звуках, плакала и смеялась ими. Все же речь – самое мощное оружие. Те, кто умеют правильно построить предложения и произнести с такой интонацией, чтобы слушатель воспринял услышанное как свои мысли, имеют власть и ведут .
А потом… потом внезапно стало жарко. И душно. И запах гари начал просачиваться вместе с еще пока незаметным дымом.
Я оторопела сначала, застыла, уронив на паркет сценарий. Едва поняла, что мне ничего не кажется, метнулась к двери, чтобы открыть и… Дверь не поддалась. Я все крутила ручку, тянула на себя – ничего.