Заперто.
Стало по–настоящему страшно. Меня заперли, а снаружи, похоже, пожар. Господи…
– Кто–нибу–у–удь! – закричала я, колотя дверь. – Откройте!
“Пускай Катерина забыла выключить духовку, и запах гари от сгоревшего пирога”, – повторяла я себе, будто мантру, надеясь, что все окажется действительно так. – “А дверь… дверь случайно закрыла уборщица.”
Когда запах стал нестерпимым и дым начал печь глаза, вновь начала бить кулаками до покраснений твердую поверхность двери. Ничего. Ни звука. Ни слова.
Не может так быть…
Не может…
ГЛАВА 31. ДАРЬЯ. ЖИЛ–БЫЛ НА СВЕТЕ ОЧЕНЬ ОДИНОКИЙ ЧЕЛОВЕК…
Новое не может появиться из ничего. Рушится один мир, возникает другой. Для кого конец, для кого начало.
(с) Эльчин Сафарли
– Арина! – позвала, что есть силы улыбчивую горничную, которая убиралась на первом этаже. Вдруг услышит?..
Не услышала. Я все билась, пыталась хоть что–то сделать с дверью, открыть ее, но никак – слишком крепкая и качественно выполненная.
Комната стала похожа на печь. Так здесь было жарко и душно. И запах гари с темным дымом душили, вырывая те крохи кислорода, что еще оставались. Хотя я все щели закрыла кофтой, дым все равно проникал как–то.
– Паша–а–а–а! – совсем отчаявшись позвала.
Боже, Господь, разве все так должно закончиться?.. А Влад с Даней? А мы с Пашей? Боже, прошу тебя. Если слышишь меня, помоги. Прошу. Если не мне, то мальчикам. Чтобы им было не так сильно больно. Чтобы у них была хорошая жизнь. Чтобы кто–то другой сделал их счастливыми, раз я не смогла. Господи, прошу тебя…
Внезапно раздался звонок. Звук ударом прошелся по оголенным нервам и развороченной душе, а надежда, которая до этого тлела, восстала, раскинула крылья. Телефон! Боже! Я же с собой телефон принесла, надеясь, что Паша все же позвонит. Отлепившись от двери, я поползла на четвереньках к дивану – единственной мебели, которая здесь была, и взяла в руки аппарат.
– Поговори со мной, Снежинка, – раздался ласковый голос, едва я непослушными пальцами приняла вызов.
– Паша, я… я больше не могу… Задыхаюсь, – прошептала я, сжимая мобильник в ладонях. Он тоже был обжигающе–горячим, как и воздух вокруг.
В горло ворвался горький дым, принося за собой головокружение, кашель и еще большую слабость.
– Тише, девочка. Рядом есть вода?
– Я в нижней части дома. Здесь… Вокруг голые стены… Я умру?
– Нет, конечно. Все будет хорошо, – говорил он мне. И голос его был приглушенный, а еще какие–то потрескивания звучали фоном. – Это ведь я должен был гореть, Снежинка. В Аду. Но горит особняк.
– Пускай горит. Ты построишь новый… И не говори так… Паша, а Даня? Позаботишься о нем? И Влад, его тоже забери.
– Даже не думай об этом, – жестко заявил мужчина. – Мы заберем. Только ты потерпи еще совсем чуть–чуть. Хочешь, сказку расскажу?
– Ты самый невероятный мужчина на свете, – тихо рассмеялась я. Однако мой смех потонул в последующем кашле. – Хочу сказку.
– Жил–был на свете очень одинокий человек. Некрасивый, в шрамах весь. Очень безобразный, и его все боялись. Но он тоже хотел быть счастливым, даже влюбился – в самую красивую девушку. Однако этот уродливый человек так боялся, что она ему откажет, и украл ее. Не мог он иначе, слишком привык к тому, что он мерзкий и ненужный…
– Паш…
– Он так старался быть как все. И очень хотел, чтобы она посмотрела на него как на обычного. Но он не сумел… – теперь закашлялся Паша.
Во мне проснулось беспокойство. Что за?.. Он ведь не дома, он не мог… Или…
– Паша, где ты? – встревоженно перебила я его.
– Он привык отвечать всем злом. И не мог по–другому даже с ней. А еще он боялся, что она однажды уйдет, оставив еще один шрам.
– Господи, Паша… Пожалуйста, не надо! Прошу тебя. Уходи. Не надо…
Но он словно бы не слышал меня, все продолжал:
– И он останется снова один в темноте. И солнце для него опять не будет светить.
Сказка эта душу мою вывернула. Потому что про себя говорил. Потому что горькая она, его история. Его жизнь до меня. Горькая и неприятная, ведь она показывает, насколько некоторые люди испорченные и сгнившие. И я не про него, он прячется только за этой маской, я про других – “обычных”, которые живут среди нас.
– Паша… – и сейчас все исчезло для меня, кроме его имени. – Уходи. Пожалуйста.
– Ты должна быть со мной, Даша.
– Я буду с тобой. Твоим огнем, твоим воздухом, твоим небом, твоей снежинкой… Только сейчас уходи!
У меня уже сил не было, все, что я могла – шепот, настолько тихий, что его я сама еле различала. Но Паша слышал. И, наверное, только его голос меня держал на ниточке, потому что у меня уже перед глазами тьма разливалась. Вот–вот она меня поглотит.
– Не надо–о–о! – завыла я. – Прошу тебя. Пожалуйста. Не надо, Паша–а–а–а!
– Есть возможность открыть дверь? Или огонь преграждает?
Он меня не слышал. Он говорил, а у меня слезы горячие губы обжигают.
– Прошу, – слова отпечатались у меня на губах, как его имя. – Прошу тебя, пожалуйста. Прошу…
– Я не могу жить без тебя, Даша.
– Уходи. Уходи. Уходи. Уходи… – я не могла остановиться, все повторяла и повторяла, как молитву, надеясь, что он послушается. – Уходи… Я… Я хочу спать. Устала. Как же я устала… Уходи…
– Снежинка, не закрывай глазки, – успокаивающе говорил Паша, – солнышко, цветочек, девочка моя. Только не закрывай глазки, слышишь меня? Все будет хорошо, но ты только не закрывай глаза.
Я не могла. Глаза закрывались сами по себе.
– Даш, радость моя, скажи, в какой ты комнате.
Вздрогнув от громкого шума в коридоре, потерла глаза, прогоняя сон, и ответила:
– Не знаю. Здесь… здесь есть диван. И он черный, не кожаный, а из плотной черной ткани.
На более меня не хватило. Перед глазами начал расстилаться туман, который утягивал меня в бездну. Перед тем как меня полностью поглотила тьма, я услышала звук падающей двери, которую выбил Паша, и увидела его самого… Кажется, умирала я с улыбкой на губах и сжимая в ладонях телефон.
***
Очнулась я уже в беседке. Паша сидел со мной на руках прямо на холодном, покрытым коркой тонкого льда, полу.
Закашлявшись, вздохнула обжигающий холодом кислород. И задышала часто–часто, пытаясь поглотить как можно больше чистого и свежего воздуха.
– Даша… – мужчина сжал меня в объятиях. – Как же я испугался… Даша…
Я тоже обняла его сильно–сильно, вжимаясь в его тело и прикрывая глаза. Мне страшно смотреть сейчас на реальность. Так страшно…
– Малышка, девочка моя… – он целовал мои волосы, лицо, потом снова волосы. – Солнце…
И вдруг отстранился, пересадил меня на застеленный плед и резко поднялся.
– Ты… Ты куда? – несколько заторможенно спросила, пытаясь тоже встать. Не получилось. Голова закружилась.
– Не вставай, Снежинка, – Паша встревоженно на меня посмотрел. – Я сейчас приду, подожди немного.
– Куда ты? Встречать пожарных?
– Да, МЧС, – он как–то криво улыбнулся. – Ты сиди и отдыхай, хорошо? Скорая уже в пути.
Что–то мне не нравилось в этой ситуации, но я никак не могла понять, что именно.
– Паш…
– Что, солнце? – Левич оглянулся.
– Береги себя.
Благодарно улыбнувшись, он скрылся за деревьями. И мне опять что–то очень не понравилось. Мысль все ускользала от меня.
А потом внезапно я поняла: Паша мне соврал. Он соврал…
Молясь о том, чтобы он не сунулся опять в пылающий дом, я с третьей попытки встала и, держась за деревья и кустики, поплелась туда, откуда шел нестерпимый запах гари. Я падала, поднималась снова, снова падала, но все же дошла до лужайки напротив дома.
Раздалась сирена. Начался шум и гомон. Пожарные! Паша же с ними?..
– Девушка! С вами все в порядке? – ко мне подбежал мужчина в форме.
Я смогла только кивнуть.
– В доме есть кто–нибудь? Вы одна выбрались? Сколько человек живет здесь?
– Горничные, охранники… они, наверное, там… Вас привел Паша?
Он ответил не сразу, сначала передал мои слова по рации и потом только спросил:
– Какой еще Паша?
– Павел, хозяин особняка.
– Нет. А где он? Я могу с ним поговорить?
Паша мне соврал. Он полез в дом… Зачем?!
– Он в доме…
– Вы знаете, где он может находиться?
– Нет, – мой голос задрожал.
Чертыхнувшись, мужчина отошел к своим.
А я… Посмотрела на телефон, который продолжала держать в руках. О, Боже! Вызов до сих пор шел! Дрожащими пальцами поднесла аппарат к уху и взмолилась:
– Поговори со мной, Паша! – на глаза подступили слезы. – Прошу тебя… Прошу…
А в ответ – треск, который издает мебель под натиском огня.
Сжала губы до крови, чтобы не закричать в голос. Нет. Не может быть. Прижала к уху сильнее телефон, вслушиваясь в треск и надеясь услышать дыхание. Пускай рваное, едва слышимое, но…
Меня куда–то хотят увести подоспевшие медики, однако я противлюсь. Не хочу. Смотрю, как пламя все больше поглощает шикарный особняк. Как он дымится. Подстать моему сердцу. А я ведь снежинка, его снежинка, я растаю.
– Прошу тебя, Паша, – шепот в слезах. Во рту соль и горечь, а в душе колотые раны и ожоги от его любви.
И мне кажется, что мой пульс стучит его именем – уже реже, потому что его пульс может не звучать, мои легкие не хотят дышать воздухом, которым не дышит он, а глаза не хотят видеть мир, который не видит он. Я ничего не слышу и не чувствую. Я умираю. Сгораю в огне, таю, испаряюсь и исчезаю.
Я не знаю, сколько просидела на холодной земле, оглушенная реальностью. Может быть, минуту, а может, целую вечность. Не могла понять, не могла почувствовать. Кто–то что–то кричал, протяжно выла сирена, с треском рушились балки… Мир, такой правильный и предсказуемый, тоже тлел и рушился.
Мне не хватало кислорода, и я дышала со свистом, глотала холодный воздух ртом, пропахший гарью, задыхалась им, а потом снова глотала воздух, который меня убивал.