“И оказывается, запах сгоревших стройматериалов ничем не отличается от запаха сгоревшего счастья”.
Я впилась ногтями в землю, не позволяя себя трогать, не позволяя никуда увести. Не надо в больницу. Не сейчас. Смотрела на пылающий дом и молилась всем Богам единовременно, чтобы вдруг оттуда вышел Паша. Сказал, что все хорошо, улыбнулся своей невероятно притягательной улыбкой и сказал “Я здесь, с тобой. Обещал же”. Только время текло, огонь разгорался сильнее, а его все не было.
– Девушка, все будет в порядке с вашим женихом. Идемте! Вам надо в больницу!
Рассмеялась сквозь слезы. Как же душно. Горько. Больно. Холодно.
– Я подожду, – сказала. – Я буду ждать его. Я никуда не пойду.
Мужчина упрямо пытался меня увести, но все же сдался. Я сломанной куклой лежала у его ног, жалкая и… и опустошенная без Левича. Зачем меня убивать еще сильнее? Я и так сгораю. В невидимом огне. Я и так сдыхаю. От невозможности сказать “прости”.
Я умираю. Умираю.
И так еще больно от того, что нельзя вернуть свои слова обратно, как и птиц, которые, встав на крыло, покинули родительское гнездо. Как и пулю, которая уже вонзилась в сердце.
“Я бездумно нажала на курок. Не хотела. Прости”.
Все Боги опять молчали. Молчали сейчас, когда я так надеялась, так верила и так нуждалась в помощи. Без разницы от кого и чего. Все равно как. Мне нужно было лишь одно – чтобы он жил. Жил, пускай и не со мной, с другой. Забыл меня, свои обещания и свою страшную, как темная сказка, жизнь. Жил, начав все с нуля на пепелище прошлого, где среди прочего, канувшего в лету, будет и мое имя. Жил несмотря ни на что. А я… Я бы его всегда помнила и любила. Я готова была от него отказаться, выдрать его из себя без анестезии. А потом пустить в разорванное сердце тысячу пуль и ходить с ними, ходить с болью, будто бы боль заменит во мне его.
Но ничего не случалось. Не происходило никакого чуда. Огонь не утихал. А Паша… Его все не было.
“Прости”, – прошептала я, прежде чем тьма утянула меня в свои объятия, обещая мне покой и сон, где будет Он.
ГЛАВА 32. ПАВЕЛ. ЕСТЬ ПОЙЛО ПОКРЕПЧЕ ВОДКИ. ЛЮБОВЬ
Ты – самое прекрасное, что случилось со мной в жизни.
Тысячу раз спасибо. Тысячу раз прости.
(с) Cергей Есенин
– Ты пьян? – спросила она как–то.
– Пьян, – кивнул. – Тобой.
Есть пойло покрепче водки. Любовь.
И я действительно пьян ею. Только в этом случае я не боюсь похмелья, поэтому жадно пью, вдыхаю ее запах и наполняю себя ею до предела.
Хотя, есть ли предел?..
Мне ее мало. Мне ее не хватает. Я ее всегда хочу. Я ее люблю. Но мои чувства к ней уже не помещаются в простое “люблю”.
Но…
“– …Ты мне всегда делаешь больно, с самой первой встречи”, – ее голос эхом отдается у меня в голове.
– Ты не веришь в то, что я мог измениться?
– Такие, как ты, не меняются.
Вы знаете, что одной фразой можно убить? Проткнуть тело насквозь, будто мечом, а потом покрутить для эффективности.
– Ты права, – слова даются мне тяжело, я не хочу их произносить, до ужаса не хочу. – Я уйду.
А идиот во мне надеется, что она попросит остаться, обнимет и лукаво спросит: “Поцелуешь?”. Этого, конечно, не случилось. Она лишь стояла, смотрела на меня своей расколотой вселенной в глазах.
– Прости меня за… Прости.
Какой же я дебил, если думал, что она забудет, что простит…”
Я все проебал.
И нет, я не идиот и не дебил, я просто сказочный долбоеб. И похоже это не лечится, если я раз за разом лезу в чан с говном, наивно полагая, что в следующий раз в котле будет вода. О! Я еще и Снежинку за собой тащу.
Пиздец. Какой же я… Слов нет.
Злость на себя не давала возможности нормально думать. Хотелось крушить, ломать, бить… А еще до ужаса, до боли в сжатых кулаках, хотелось обнять Дашу. Так нежно, как получится. Хотел бы я уметь ее касаться настолько же нежно и тепло, как она касалась меня.
Однако, как говорил выше, я все проебал.
Надо было сказать ей правду. Сказать, что не такой я белый и пушистый, что с теми, кто посягает на мое, я не церемонюсь. Надо было сказать правду, какой бы она не была. А я испугался, что она во мне разочаруется.
Я уже давно начал замечать, что Знойный, отец Мирославы, старательно копает под меня, но, увлеченный Дашей, как–то не обращал на это внимание. Пусть пытается. Очень зря, потому что эта умная сволочь удар планировала не только по мне, но и по Снежинке. То, что я узнал, мне совершенно не понравилось, и мне потребовалась целая ночь, чтобы разобраться со всем и узнать подробности.
Не хотел говорить Даше о том, какие дряни притворяются людьми, не хотел еще больше затягивать ее в дерьмо. И до сих пор не хочу – слишком она чистая.
И, наверное, если мы… расстанемся, то ее жизнь изменится в лучшую сторону. Только я буду подыхать, потому это очень больно – отрывать ее от себя.
И сейчас мне, откровенно говоря, херово. Хотелось вернуться, хотелось зацеловать ее личико, хотелось оправдаться, но я терпел. Сжимал зубы, гнал машину, выжимая всех “лошадей” досуха, и терпел.
Внезапный звонок вызвал во мне лишь раздражение. Захотелось выбросить ненужный аппарат из окна, но я, понимая бессмысленность поступка, принял вызов.
– Пашенька, пожар! – раздался взволнованный голос управляющего. – Мы пожарных вызвали… Огонь внезапно… И Даша, ее не нашли! Она где–то в доме, а тут пожар.
Во мне что–то оборвалось. Я развернул авто так резко, что едва не потерял управление и не врезался в какую–то тачку. Плюнув на возмущенные выкрики, вжал педаль газа до упора, молясь, чтобы успел. Только бы успел.
– Кто–то еще остался в доме? Кроме Даши.
Мой пульс зашкаливал. Даша в особняке сейчас задыхается в дыму, а я, блядь, еще половину расстояния не преодолел. Капец. И почему чертова машина не может ехать быстрее?!
– Девочки–горничные были, но Катька помогла им выбраться. Охранники говорят, что камеры не работают, они не смогли посмотреть, где Дарья. Ох, сердце мое…
– Спокойно, я сейчас приеду. Кто–то пострадал?
– Пара ожогов у всех, левое крыло загорелось первым. Я за Дашеньку волнуюсь. Ох, сердце мое…
Стиснул руль так, что пальцы побелели. Снежинка… Держись, маленькая.
– Отправляйтесь прямиков в больницу. Я с остальным разберусь.
– А Дашенька? – испуганно спросил Сергей Анатольевич. – Деточка–то осталась!
– Вы же вызвали пожарных? Тогда все будет хорошо.
Хотел бы я верить в свои же слова.
И, черт возьми, успел! Ворвался в дымящийся дом, в мой Ад, который начался уже на земле. Слушал ее голос, все говорил и говорил ей что–то, так уверенно, хотя внутри весь дрожал. Страшно. Как же страшно не вытащить. Как же страшно облажаться. И как же страшно за нее. А долбанное МЧС только за смертью посылать!..
Блядь, страшно. Руки трясутся.
“…– Паша… Уходи. Пожалуйста.
– Ты должна быть со мной, Даша.
– Я буду с тобой. Твоим огнем, твоим воздухом, твоим небом, твоей снежинкой… Только сейчас уходи!..”
Она просила меня уйти. Было бы смешно, если бы не было так горько и отчаянно. И нет, Снежинка, я тебя ни за что не отпущу, прости. Я понял, каково это – по–настоящему терять тебя.
“…– Есть возможность открыть дверь? Или огонь преграждает?
– Прошу, – повторяет она раз за разом, разжигая пожар внутри меня все больше. – Прошу тебя, пожалуйста. Прошу…
– Я не могу жить без тебя, Даша, – я понимаю это, как понимаю, почему дышу, почему сплю. Любить ее – естественный процесс, который я не могу прекратить по щелчку пальцев, потому что он сознанию неподвластен. Я люблю ее, как дышу.
– Уходи. Уходи. Уходи. Уход… Уходи… Я… Я хочу спать. Устала. Как же я устала… Уходи… “
А потом, когда смог, вопреки всему, когда вытащил ее из огня, искал на нежной коже ожоги, внутренне содрогаясь. Нет. Ожогов нет. Целовал Снежинку, наслаждался ее теплом, потому что до одури боялся целовать уже холодные щеки. Вдыхал в себя, как гребанный наркоман, всю ее.
– Даша… – не могу надышаться ею. – Как же я испугался… Даша… Малышка, девочка моя… – не могу отпустить ее, не хочу делить ее даже со Вселенной. – Солнце…
Но приходится. Твою мать!.. Я же утром бумаги на усыновление отдал Сергею Анатольевичу, чтобы он положил их в нашу с Дашей спальню, чтобы она зашла, увидела и… Простила. А сейчас они в горящем доме. Дьявол! Восстановление документов займет время, поэтому…
– Ты… Ты куда? – она пытается встать, а я так хочу остаться, но и в то же время хочу ей принести то, что, как дебил, не отдал в руки. Но сейчас поздно сожалеть, нужно действовать.
– Не вставай, Снежинка, – прошу ее. – Я сейчас приду, подожди немного.
– Куда ты? Встречать пожарных?
– Да, МЧС, – улыбнулся. – Ты сиди и отдыхай, хорошо? Скорая уже в пути.
– Паш…
– Что, солнце? – я не могу не посмотреть на нее.
– Береги себя.
Я должен разбиться в лепешку, но достать бумаги. Спальня в правом крыле, а эту часть дома еще не поглотил огонь так, как пожирал левую.
Дом мне не жалко, но люди… Каким местом я думал, полагая, что на поджог он не решится?
Знойный, мать твою, держись. Тебе конец. И не смей подыхать раньше, чем я выберусь. Я тебя, тварь эдакую, своими руками придушу. Хотя… Нет, ты будешь гореть заживо. И обещаю: тебе не понравится.
Думая, как уничтожу ублюдка, который удумал жизни меня учить, я полез в огонь. Укутался в плотный плед и медленно, озираясь, пошел на второй этаж.
Как же много чертового дыма и как же мало кислорода!..
ГЛАВА 33. ДАРЬЯ. ПРОСТО ТЫ УМЕЛА ЖДАТЬ, КАК НИКТО ДРУГОЙ
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать