выглядит хорошо. Я никогда не считала себя зависимой от чужого мнения, но накопившиеся тайны и нечистая совесть неизбежно привели к желанию произвести впечатление.
В результате, когда вы вдвоем встретили меня в аэропорту Кеннеди, я наклонилась, чтобы сначала обнять Кевина. Он все еще находился в той приводящей в замешательство фазе вялой тряпичной куклы; он не обнял меня в ответ. Сила и продолжительность моего объятия лишь выставили напоказ мое обращение в новую веру, случившееся в Хараре.
— Я так сильно скучала по тебе! — сказала я. — У мамочки два сюрприза, любимый! Я привезла тебе подарок. И еще я обещаю, что мамочка никогда-никогда не уедет от тебя так надолго!
Кевин обмяк еще больше. Я поднялась и смущенно пригладила его непослушные волосы. Я играла свою роль, но из неестественной вялости ребенка сторонние наблюдатели могли сделать вывод, что обычно я приковываю его к батарее в подвале.
Я поцеловала тебя. Хотя я думала, что детям нравится смотреть на нежности родителей, Кевин нетерпеливо затопал, заныл и потянул тебя за руку. Может, я ошибалась, ведь я никогда не видела, как моя мать целует моего отца. Очень жаль.
Ты быстро отстранился, пробормотав:
— Он не сразу привыкнет, Ева. Для детей его возраста три месяца большой срок. Они сердятся. Они думают, что мама никогда не вернется.
Я чуть не пошутила, что Кевин, похоже, расстроен моим возвращением, но вовремя осеклась; одной из наших главных жертв, принесенных на алтарь семейной жизни, была беззаботность.
— Что значит это уэрр, уэрр!? — спросила я Кевина, все еще с воем тянувшего тебя за руку.
— «Чиз дудлз», — весело ответил ты. — Последнее пристрастие. Хорошо, парень! Давай поищем тебе пакетик химикатов!
И ты потащился прочь за Кевином, оставив меня со всем багажом.
В машине, прежде чем сесть, мне пришлось удалить с пассажирского сиденья остатки «дудлз» в разной степени разложения. Энтузиазм Кевина не распространялся на сам процесс питания; он слизывал с палочек яркую обмазку и выплевывал, щедро пропитав слюной.
— Большинство детей любит сахар? Наш любит соль, — охотно пояснил ты, явно предпочитая сладкоежкам любителей натрия.
— Японцы считают их противоположностями, — сказала я, выкидывая в окно свои липкие трофеи. Сиденье Кевина было закреплено между нами, и я пожалела, что не могу, как прежде, положить ладонь на твое бедро.
— Мама пукнула, — сказал Кевин, решив наконец, как меня называть. — Воняет.
— Об этом не говорят вслух, Кевин, — строго сказала я. В Норфолке на пересадке я ела бобовое пюре с банановым гарниром.
— Как насчет «Джуниор»? — предложил ты. — По пути, и у них есть детское меню.
Прежде ты обязательно подумал бы, что я пятнадцать часов пересадками летела из Найроби, могла устать и от полета, и от дурной еды, и вряд ли выдержу шумную атмосферу ярко освещенного ресторана с единственной компенсацией — чизкейком. Я-то надеялась, что ты найдешь приходящую няню и встретишь меня один, отвезешь в тихий ресторан, где за бокалом вина я застенчиво изложу тебе новую главу своего романа о материнстве. Другими словами, я хотела избавиться от Кевина, чтобы успешнее рассказать тебе о том, насколько больше времени я теперь собираюсь с ним проводить.
— Отлично, — еле слышно сказала я. — Кевин, или ешь свои палочки, или я их заберу. Не кроши по всей машине.
— Ева, дети всегда пачкают! — весело воскликнул ты. — Расслабься!
Кевин скривил в улыбке оранжевые губы и швырнул в меня липкой палочкой.
В ресторане Кевин презрительно отмахнулся от высокого стульчика. Поскольку отцовство моментально превратило тебя в невыносимо самодовольного типа, нотацию прочитала я:
— Хорошо, Кевин, но запомни: ты можешь сидеть как взрослый, только если будешь вести себя как взрослый.
— НЕ не, не не. Не не-не-не: не не - не нене не-не не не-не не-не не не не.
Он насмешливо и с завидной точностью воспроизвел мою суровую интонацию; ему позавидовал бы любой импровизатор.
— Прекрати, Кевин, — сказала я как можно резче.
— Не-не не не не!
Я повернулась к тебе.
— НЕ не, не не. Не не-ие-не. НЕ не, не не. Не не-ие-не!
— Как давно это началось?
— Кажется, месяц назад. Это этап. Он его перерастет.
— Не не? Не-не, не не-ке-не. НЕ не, не не. Не не-не-не?
— Я не выдержу, — сказала я, с каждой секундой все больше сожалея о своих словах, возвращающихся ко мне пародийным не не.
Ты хотел заказать Кевину луковые колечки, а я возразила, что он, похоже, весь день ест соленую дрянь.
— Послушай, — сказал ты. — Я счастлив, что он вообще что- то ест. Может, ему не хватает каких-то элементов вроде йода. Я считаю, что надо доверять природе.
— Перевод: ты тоже любишь чипсы и прочую дрянь, и вы подружились на этой почве. Закажи ему гамбургер в тесте. Ему необходим протеин.
Пока официантка повторяла наш заказ, Кевин продолжал выть не не, видимо переводя на свой язык «салат и фирменный соус».
— Какой смышленый мальчик, — сказала официантка, с отчаянием взглянув на настенные часы.
Когда принесли гамбургер, Кевин схватил высокую граненую солонку с огромными дырками и сыпал соль, пока его тарелка не превратилась в гору Килиманджаро после снегопада. Я возмутилась и потянулась, чтобы счистить соль, но ты перехватил мою руку с ножом.
— Почему бы не оставить его в покое? Пусть играет, — тихо упрекнул меня ты. — И эту соленую фазу он перерастет, а потом мы ему о ней расскажем, и он почувствует, каким причудливым был даже в таком раннем возрасте. Это жизнь. Это хорошая жизнь.
— По-моему, у Кевина никогда с причудами проблем не будет.
Хотя материнские чувства, овладевшие мною в последние дни, быстро испарялись, я собралась с духом:
— Франклин, в этой поездке я приняла очень важное решение.
Как всегда, в самый неподходящий момент официантка, со скрипом ступая по рассыпанной Кевином соли, принесла мой салат и твой чизкейк.
— У нее пятно на лице. — Кевин указал на родимое пятно дюйма в три шириной, напоминающее очертаниями Анголу, на левой щеке нашей официантки. Девушка густо замазала коричневую кляксу бежевым корректором, но он почти весь стерся. Как и в большинстве подобных случаев, попытка замаскировать изъян выглядит хуже самого изъяна, что мне еще предстояло испытать на себе. Прежде чем я успела остановить Кевина, он спросил ее: — Почему не моете лицо? Оно грязное.
Я рассыпалась в извинениях. Бедняжке было не больше восемнадцати, и, безусловно, всю свою жизнь она страдала из-за этого пятна. Девушка выдавила улыбку и пообещала принести соус.
Я повернулась к нашему сыну:
— Ты ведь знал, что это пятно не грязь?
— Не НЕ не не не-не не, не-не не?
Кевин сполз под стол, уцепившись пальцами за край столешницы и уткнувшись в нее носом. Его глаза поблескивали, и я не ела, но чувствовала его растянутые, крепко сжатые в странной ухмылке губы.
— Кевин, ты понимаешь, что оскорбил ее? А что бы ты почувствовал, если бы тебе сказали, что у тебя грязное лицо?
— Ева, дети не понимают, что взрослые могут болезненно относиться к своей внешности.
— А ты уверен? Ты об этом где-то прочитал?
— Может, не будем портить наш первый совместный вечер? — взмолился ты. — Почему ты всегда думаешь о нем самое плохое?
— С чего ты это взял? — растерялась я. — По-моему, это ты всегда думаешь самое плохое обо мне. Следующие три года я буду предпочитать невинную мистификацию, а пока попыталась исправить впечатление от своего заявления. Боюсь, мои попытки оказались столь же вызывающими: мол, если ты считаешь, что я такая плохая мать, это твое личное дело.
— Ну и ну, — сказал ты. — Ты действительно в этом уверена? Это серьезно.
— Я помню, что ты говорил о Кевине и его молчании: мол, он не разговаривал так долго, потому что хотел делать это правильно. Ну, я тоже перфекционистка. И я плохо справляюсь и с НОК, и с материнством. На работе я постоянно беру выходные без предупреждения, и мы выбиваемся из графика, а Кевин просыпается, понятия не имея, кто останется с ним сегодня, его мать или какая-нибудь девчонка, которая непременно сбежит к концу недели. И так, наверное, будет до школы. Может, это даже полезно для НОК. Новый угол зрения, свежие идеи. Может, я слишком давлю на сотрудников.
— Ты, — ужас в голосе, — деспотична?
— НЕЕЕЕЕЕ? Не-не, нене не?
— Кевин, прекрати! Хватит! Дай маме с папой поговорить...
— НЕ-неее, НЕ-неее!.. Не не-НЕЕЕЕ!..
— Кевин, я не шучу, перестань выть, или мы уходим.
— Не НЕ не, не не, не не, не-не не не НЕне!
Не знаю, почему я пригрозила ему уходом, не имея никаких доказательств его желания остаться. Тогда я впервые столкнулась с тем, что станет впоследствии хронической головоломкой: как наказать мальчика с почти буддийским безразличием ко всему, чего его можно лишить.
— Ева, ты просто делаешь еще хуже...
— А как, по-твоему, заставить его заткнуться?
— Не не НЕЕЕ не-не не-не не неееееенеееееее?
Я его шлепнула. Не очень сильно. И он был счастлив.
— Где ты этому научилась? — угрюмо спросил ты.
Забавно: это было первым предложением из всего застольного разговора, не переведенное в не -не.
Кевин зарыдал. На мой взгляд, поздновато. Его слезы меня не тронули. Я не стала его утешать.
— Все смотрят на нас, потому что ты его ударила, — тихо сказал ты, поднимая нашего сына и устраивая его на своих коленях. Вопли перешли в визг. — Больше так не делай, Ева. Не здесь. Кажется, есть закон или что-то в этом роде. Или его собираются принять. Это считается плохим обращением.
— Я шлепнула собственного ребенка, и меня за это арестуют?
— Давай договоримся... Больше никакого насилия. Ни в коем случае. Ты поняла, Ева? Никогда.
То есть я шлепну Кевина — ты ударишь меня. Я поняла.