Кевин не мог позволить себе и фальшивую апатию. Ты, наверное, думаешь, что для больного человека апатия естественна, но нет, крохотные островки робкого желания начали появляться, как согретые солнцем бугорки суши из отступающего холодного моря. Однажды, когда он пытался сдержать рвоту, я спросила, чего ему хочется. И он признался, что любит мою густую похлебку из моллюсков, и даже сказал, что предпочитает молочную основу томатной. И еще он попросил поджаренный ломтик кяты, и это при том, что раньше демонстрировал полное презрение ко всему армянскому. Он сказал, что ему нравится одна из потрепанных мягких игрушек Селии (горилла), которую Селия тут же торжественно возложила на его подушку, словно ее скромному примату была оказана редкая честь, а в общем, так оно и было. Когда я спросила Кевина, что бы почитать ему долгими вечерами — конечно же я взяла отпуск, — он растерялся. Думаю, потому, что, когда прежде я или ты читали ему, он не хотел слушать. Я по наитию — вроде бы увлекательная история для мальчика — выбрала книжку «Робин Гуд и его веселые ребята».
Кевину понравилось. Он умолял меня перечитывать «Робин Гуда» снова и снова, пока не заучил целые эпизоды наизусть. Я и теперь не знаю, увлекся он именно этой историей, потому что она совпала с его состоянием, — ему хватало сил слушать, но он был слишком слаб, чтобы притворяться безразличным, — или что-то пленило его воображение. Как многие дети, вовлеченные в самую гущу стремительно развивающейся цивилизации, он, видимо, нашел комфорт в атрибутах, вполне доступных пониманию десятилетнего мальчика: в запряженных лошадьми телегах, луках и стрелах. Кевин интуитивно оценил антигероя; вероятно, ему понравилась идея грабить богатых и раздавать награбленное беднякам. (Или, как ты язвительно заметил тогда, может, он просто будущий демократ).
Я никогда не забуду те две недели, и уж точно неизгладимым воспоминанием останется утро, когда Кевин нашел в себе силы выбраться из кровати, сообщил мне, что оденется сам, и попросил выйти из комнаты. Я подчинилась, пытаясь скрыть разочарование, а когда чуть позже вернулась спросить, что ему хочется на ленч, может, опять похлебку из моллюсков, он раздраженно дернул головой. «Мне все равно», — услышала я пароль его поколения. «Может, сандвич с сыром на гриле?» — «Да мне насрать». Что бы ни говорили о быстром взрослении детей в наши дни, я содрогаюсь, сльша эти слова от десятилетнего ребенка. Я ретировалась, но успела заметить, что его губы снова кривятся, как прежде. Я должна радоваться, сказала я себе; ему лучше. Лучше? Ну, не по отношению ко мне.
Однако его температура не поднялась так высоко, чтобы иссушить семена крохотного, зарождающегося интереса к пеплу. На следующей неделе я увидела, как он сам читает «Робин Гуда». А позднее я помогла вам купить его первый лук со стрелами в магазине спортивных товаров и построить мишень на гребне нашего отлого поднимающегося заднего двора и молилась, чтобы это робкое увлечение нашего первенца пережило хотя бы подготовительный период. Я была за обеими руками.
Ева
24 февраля 2001 г.
Дорогой Франклин,
Сегодня я навещала Кевина. У него синяк во всю левую щеку, нижняя губа распухла, костяшки пальцев ободраны. Я спросила, все ли с ним в порядке, и он сказал, что порезался во время бритья. Может, когда сидишь взаперти, самые неудачные отговорки кажутся шутками. Он с ощутимым удовольствием отказал мне в доступе к своим проблемам; а я не настаивала. Да и кто я такая, чтобы мешать его редким развлечениям. После свидания я могла бы пожаловаться тюремному начальству на ненадлежащую защиту нашего сына, но, учитывая ущерб, нанесенный Кевином его сверстникам, возмущение парой царапин казалось мелочными придирками.
Я отбросила прочие вступительные фразы. Мне все больше безразличен его комфорт во время моих визитов, поскольку его собственные усилия нацелены единственно на то, чтобы мне было не по себе.
— Кое-что не дает мне покоя, — перешла я к сути. — Я почти понимаю спонтанные приступы бешенства, когда злоба изливается на любого, кто попадается под руку. Как случилось с тем тихим, скромным гавайцем год или два тому назад...
— Брайан Йосуги, — подсказал Кевин. — Он держал рыб.
— Семь коллег?
Кевин насмешливо поаплодировал мне.
— Две тысячи рыб. И это был ксерокс. Парень ремонтировал копировальные машины. Девятимиллиметровый «глок».
— Я рада, что этот случай удостоился твоей экспертной оценки.
— Он жил припеваючи, — заметил Кевин. — Это был тупик.
— По-моему, Йуги...
— Йо-су-ги, — поправил Кевин.
— Очевидно, не имело значения, кем были те работники...
— Парень был членом гавайской Ассоциации по защите карпов. Может, он решил, что это дает ему право на недовольство.
Кевин красовался. Я ждала, пока не убедилась, что его короткая речь закончена.
— Но ваша вечеринка в спортзале была «Только по приглашениям».
— Все мои коллеги не спонтанны. Возьмем Майкла Макдермотта, прошлый декабрь, Уэйкфилд, Массачусетс, «Эджуотер текнолоджи», АК, дробовик двенадцатого калибра. Конкретные цели. Бухгалтеры. Все, кто имел отношение к вычету двух тысяч баксов из его зарплаты...
— Кевин, я не хочу говорить ни о Майкле Макдермотте...
— Он был жирдяем.
— ...ни об Эрике Харрисе и Дилане Клиболде...
— Слабоумные. Создают плохую репутацию массовым убийцам.
Франклин, я говорила тебе, что он одержим теми колумбинскими парнями, перещеголявшими его на шесть жертв всего лишь через двенадцать дней после четверга; я уверена, что упомянула их только для того, чтобы взбесить его.
— По крайней мере, Харрис и Клиболд любезно облегчили бремя налогоплательщиков быстрым уходом из жизни.
— Нытики просто пытались раздуть число жертв.
— Почему ты этого не сделал?
Он, похоже, не оскорбился.
— Зачем облегчать всем жизнь.
— Всем вроде меня.
— Включая тебя, — спокойно сказал он.
— Конечно. Но почему Дана Рокко, а не другая учительница? Почему именно те дети? Что сделало их такими особенными?
— Ну, они мне не нравились.
— Тебе никто не нравится, — уточнила я. — Они выиграли у тебя в кикбол? Или тебе просто не нравятся четверги?
В контексте новой специализации Кевина мой намек на Бренду Спенсер можно считать классической аллюзией. Бренда убила двух взрослых и ранила девять учащихся своей средней школы в Сан-Карлосе, Калифорния, только потому, что, как впоследствии прозвучало в сингле «Бумтаун рэтс», «я не люблю понедельники». Поскольку это оригинальное зверство датируется 1979 годом, шестнадцатилетняя девица опередила время. Знанием детского пантеона Кевина я заработала то, что у других детей называлось бы улыбкой.
— Наверное, составление того списка было нелегким проектом, — сказала я.
— Трудоемким, — любезно согласился он. — Начиналось с пятидесяти, шестидесяти серьезных претендентов. Честолюбиво. — Он покачал головой. — Но не практично.
— Ладно, у нас есть еще сорок пять минут. Почему Денни Корбитт?
— Бездарность!
— Ты помнишь имя гавайского мастера по копировальным машинам, но сомневаешься в именах убитых тобой людей.
— Йосуги хоть что-то совершил. Корбитт, насколько я помню, просто таращил глаза, будто ждал, когда закроется занавес.
— Значит, Денни был бездарностью. Ну и что?
— Видела, как этот тупица играл Стэнли в «Трамвае «Желание»? Я бы лучше имитировал южный акцент под водой.
— Какую роль ты играешь? Грубияна? Хвастуна? Откуда это? Брэд Питт? Знаешь, ты сам подхватил легкий южный акцент. И не очень хорошо получается.
Его товарищи по заключению в основном чернокожие, и его речь начала искажаться соответственно. Он всегда говорил со специфической медлительностью, как будто прилагал усилия, как будто ему приходилось выгребать слова изо рта лопатой. Расслабленная экономия согласных и глаголов, присущая выходцам из городских гетто, заразительна. И все же я была довольна, что сумела раздразнить его.
— Я не играю роль. Я и есть роль, — пылко сказал он. — Брэду Питту придется играть меня.
(Значит, он слышал: «Мирамакс» уже начинает снимать кино).
— Вздор! Брэд Питт староват для роли жалкого старшеклассника. Даже если бы он подходил по возрасту, ни один зритель не поверит, что такой ловкий красавчик способен на идиотские поступки. И знаешь, я слышала, что у них трудности с кастингом. Ни один голливудский актер не желает даже багром касаться твоей жалкой рольки.
— Пусть ищут сколько угодно, лишь бы не Ди Каприо, — проворчал Кевин. — Он кретин.
— Ближе к делу. Чем тебе не угодил Зигги Рандолф? Вряд ли ты мог обвинить его в том, что он не соответствует твоим высоким художественным критериям, как Денни. Поговаривали, что у него большое будущее в профессиональном балете.
— Профессиональное будущее было в его заднице.
— Его речь, в которой он объяснил, что он гей и гордится этим, имела большой успех. Ты этого не смог вынести, не так ли? Все учащиеся говорили о его смелости.
— Подумать только, — изумился Кевин. — Получать овации за то, что делаешь это через задницу.
— Но я никак не могу понять, почему Грир Уланова. Кудрявая коротышка с выступающими вперед зубами.
— С лошадиными зубами, — поправил меня Кевин.
— Обычно ты злился на красоток.
— Что угодно, лишь бы она заткнулась. Надоела ее болтовня о заговорах реакционеров.
— А, вот в чем дело, — догадалась я. — Петиция.
(Не знаю, помнишь ли ты, но, когда речь зашла об импичменте Клинтона, по Гладстонской школе циркулировало возмущенное обращение к конгрессменам от Нью - Йорка).
— Мамси, признай, что сильное увлечение президентом — дикая глупость.
— Я думаю, что тебе не нравятся люди с любыми увлечениями.
— Новые теории? Думаю, тебе нужна своя жизнь.
— У меня была жизнь. Ты забрал ее. — Мы с вызовом уставились друг на друга. — Теперь ты моя жизнь. Все, что от нее осталось.