о накануне Армагеддона). Но чуда пока не произошло.
Более интересна деятельность умеренной части «православной общественности», ассоциирующейся, в первую очередь, с разными группами Союза православных граждан (СПГ) и с кругом Сретенского монастыря уже упомянутого архим. Тихона (Шевкунова).
Именно архим. Тихон был основным инициатором «джихада ИНН», и он к началу 2001 года резко сменил курс, сочтя, что борьба с электронным наступлением антихриста ведется еще не на последнем рубеже, и сохранение согласия с церковным руководством важнее, чем отстаивание чистоты принципов, тем более, как уже было сказано, руководство эволюционировало в сторону воззрений так называемой правой церковной оппозиции. Смена курса архим. Тихоном и ему подобными, подчеркнем, не означала, что умеренные группы перестали видеть происки антихриста в разного рода электронных кодах. Скорее «электронный фронт» наступления апостасийного Запада встал в их сознании в ряд с остальными фронтами — военным, культурным, религиозным и т. д. При появлении надежды на помощь светского и церковного руководства стало возможно применять на всех фронтах более гибкую тактику, чем «ни шагу назад». Если видна надежда на победу, тактика «ни шагу назад» начинает представляться не только вредной, но даже и вредительской. Отсюда — возрастающая резкость полемики с последовательными «антииннэнистами» (надо признать, взаимная).
За одним довольно решительным размежеванием последовало другое — по вопросу канонизации Ивана Грозного и Григория Распутина. Эти канонизационные инициативы (вместе с менее популярной идеей канонизации императора Павла I) являются естественным продолжением идеи канонизации семьи последнего царя в ее (идеи) радикальном понимании, когда российский император воспринимается как новозаветный «удерживающий», в современной фундаменталистской трактовке — удерживающий Россию и вслед за ней весь мир от падения в пропасть, в которую тащит мир «тайна беззакония», то есть адепты «всемирного заговора». Тогда Распутин — чуть ли не апостол, а Грозный — великий и даже успешный предшественник Николая II.
Патриарх весьма категорично высказался по поводу гипотетической святости Грозного и Распутина. Но для умеренных групп дело здесь было не только в лояльности Патриарху. Распутин символизирует стихийную мистику («хлыстовство»), неконсервативную по сути, не лояльную ни к Церкви, ни к государству. Иван Грозный символизирует не только взятие Казани, войну с Западом или иные действия, позитивные в глазах православного националиста, но также масштабный государственный террор, в том числе и против Церкви. И это — тоже неприемлемо для консервативно настроенного православного[306].
Конечно, разногласия в «православной общественности» весьма многообразны, и упомянутые канонизационные споры не могут служить единственным критерием различения радикалов и умеренных, но они довольно ясно показали различие между революционным подходом, свойственным радикалам, фундаменталистам, и консервативным подходом умеренного большинства.
Умеренные православные националисты в начале нынешнего десятилетия выглядели уже гораздо более приемлемыми в качестве партнеров церковного руководства, чем за несколько лет до этого. Видимо, само руководство поняло это несколько раньше внешних наблюдателей и практическое сотрудничество стало расширяться (а пропасти между «православной общественностью» и Патриархией никогда и не было). Это в 90–е годы «голосом православия» чаще всего служили именно православно–националистические активисты, газеты «Русский вестник», «Радонеж» и им подобные, и эти газеты регулярно подвергались тем или иным формам давления со стороны Патриархии. А на рубеже десятилетий окрепший голос Патриархии слился почти до неразличимости с голосом «Радонежа» и иных умеренных изданий и групп, подрегулировавшим, со своей стороны, интонацию, тематику, оценки (нюансов много, но для большинства читателей они не так важны).
Самым заметным примером такого сближения и сотрудничества стала общественная кампания 2001 года против проекта визита Папы Римского в Россию и против его реального визита на Украину. Масштаб выступлений был необычайно велик для «православной общественности»: ряд умеренных (СПГ, движение «Россия православная» и др.) и радикальных (Союз православных хоругвеносцев, Союз «Христианское Возрождение» и др.) организаций приняли 12 мая 2001 г. участие в шествии, организованном ЛДПР В. Жириновского, и это шествие насчитывало не менее полутора тысяч человек, что для Москвы последних лет — очень много[307]. Российские активисты участвовали и в организации протестов на Украине. После масштабного антипапского крестного хода в Киеве председатель СПГ Валентин Лебедев сказал митрополиту Кириллу (Гундяеву) в присутствии журналистов: «Мы выполнили ваше задание». В ответ митр. Кирилл заметил, что «об этом не надо говорить перед телекамерами»[308].
На самом деле, нет ничего ни секретного, ни удивительного в сотрудничестве православных активистов и руководства РПЦ. Уже в следующем, 2002 году никто не скрывал сотрудничества. Наоборот, в мощную антикатолическую кампанию были вовлечены и многочисленные политики (Народная партия приобрела известность именно своими протестами против католиков и против гомосексуализма), и Министерство иностранных дел, активно высылавшее из страны католических клириков[309] (впрочем, МИД и раньше делал заявления в поддержку РПЦ).
Реальное сближение, о котором мы говорим, происходило не только в рамках антикатолических кампаний (уже осенью 2002 года началась еще более серьезная кампания — за продвижение «Основ православной культуры» в школы), но очень важно, что именно эти кампании положили начало публичному сближению. Во–первых, тем самым преодолевался серьезный барьер, не преодоленный на Архиерейском Соборе 2000 года — разногласия по вопросу отношения к инославию (принятые на Соборе «Основные принципы»[310] не содержали существенных уступок антиэкуменистам). Дело не в концептуальных разногласиях, но именно в практической политике и риторике в отношении инославных, в первую очередь именно католиков (обвинения многих членов Синода, в первую очередь митр. Кирилла в «криптокатоличестве» были общим местом православно–националистической публицистики 90–х, но сейчас присущи только радикальному крылу).
Позже, осенью 2003 года, видимо, по подсказке архим. Тихона, Владимир Путин внес свой вклад в дело сближения Московского Патриархата с Зарубежной Церковью. Для Путина это было, вероятно, одним из способов увековечить свое имя, а для архим. Тихона важным инструментом влияния на российскую Церковь: ведь РПЦЗ гораздо консервативнее, и сближение с ней предполагает более определенный отказ от экуменизма.
Антикатолицизм, помимо своей сугубо внутрицерковной значимости, имеет большое значение как фактор идентификации. Этнонационализм, основанный на «принципе крови» неудобен христианину, иное дело — этнонационализм культурный. Россия при этом понимается как страна русско–православная, причем русскость и порождается православностью, пусть и с добавкой каких–то других культурных компонент. Конечно, русские в таком понимании все–таки отличаются от греков, арабов или румын, и отношение к этим различиям, равно как и к самим нерусским православным братьям, остается довольно амбивалентным. Но важнее отличие русских от неправославных. Историческое и актуализируемое сейчас основное отличие — от западных христиан, в том числе — от католиков; менее значимое, но все чаще подчеркиваемое — от мусульман; очевидное и потому мало обсуждаемое в умеренных кругах — от иудеев. Отличие от неоязычников тоже очень важно в контексте конфликтов внутри националистического движения (см. постоянные выступления СИГ против радикально–националистической и имеющей явный антихристианский уклон Национально–державной партии (НДПР)[311]; активист СПГ Илья Агафонов даже вступил в Московский антифашистский комитет ради участия в процессе над неоязычником Виктором Корчагиным). Таким образом, формируется представление о «русских» как о православной или «примерно православной» (степень реальной воцерковленности граждан нельзя не замечать) общности в России — как новом, православном, носителе русской этнической идентичности. Конечно, в России есть православные с другой этнической самоидентификацией, но умеренные православные националисты готовы их идентифицировать как русских или проявлять к их этнической самоидентификации полное безразличие[312].
Таким образом, умеренные православные националисты избегают расизма в его грубых, биологических формах. Конечно, биологические представления об этничности являются общепринятым обыденным представлением в России, поэтому от них затруднительно избавиться и православным активистам, и клирикам. Ограничимся примером наиболее выдержанного и контролирующего свою речь человека — патриарха Алексия II: говоря о единстве России, Украины и Белоруссии, он говорил о культуре и истории, но библейскую цитату привел совсем другого плана: «От единокровного твоего не укрывайся» (Ис. 58:7)[313].
У многих активистов такие представления время от времени прорываются в виде биологического расизма, но это не отменяет доминирования этнокультурного национализма в их представлениях, в рамках которых православные националисты увязывают свои главные приоритеты — нацию и Церковь, формулируют основу противопоставления «геополитическим противникам». Перевод классической идентификации «русского» и «православного» в термины культурного этнонационализма позволяет формулировать некоторые задачи так, что формулировки звучат и светски, и церковно одновременно. Русское православное большинство в стране должно означать понимание страны как «единой общины веры» (термин «Основ социальной концепции» РПЦ) — с вытекающими из этого политическими последствиями, обычно не формулируемыми, но потенциально весьма далеко идущими. Такое русское государство может претендовать на то, чтобы быть центром и лидером «православной цивилизации», противопоставляемой Западу и его идеям (и отчасти миру ислама) как во внешней, так и во внутренней политике — и это одна из основных тем выступлений и православных националистов, и церковных лидеров. Новейшая идея СПГ — религиозно–политическая экспансия «православной цивилизации» внутрь западного мира посредством широкого прозелитизма