за власть, а в борьбе за влияние на власть[446].
Несмотря на отдаление, Дугин продолжает регулярно ссылаться на Алена де Бенуа и разделяет его надежды на континентальное будущее Европы, строительство которой должно проходить под антиатлантистскими лозунгами. Он заимствует многие концепции у движения «Молодая Европа» («Jeune Europe»), а также у мыслителя–теоретика Жана Тириара (Jean Thiriart, 1922–1992), который боролся за создание евро–советской империи, во главе которой стояло бы национально–коммунитаристское европейское движение. Все они разделяют надежды на так называемую органическую демократию, подразумевающую, что государство находится на службе национальной общины, что выразилось бы в ее политическом единодушии, возвращении к «естественной» иерархии в соответствии с социальным, «кастовым» статусом и в присутствии сословного духа (общности по профессиональным, региональным либо конфессиональным признакам), что не оставило бы места личности вне коллектива.
Дугин тем и отличается от других деятелей русского национализма, что является ярым сторонником европейского строительства, восхищается эпохой западного Средневековья, а также Германией. Это идет вразрез с этноцентризмом его конкурентов и советской традицией воспринимать Германию неотрывно от «фашизма». По этой причине Дугин неоднократно подвергался критике, особенно со стороны коммунистов, которым традиция русского «антифашизма» запрещает признавать какое бы то ни было немецкое культурное влияние на русский национализм, а зачастую и вообще любое западное влияние. Позиция Дугина в расовом вопросе еще более двусмысленна, нежели мнение де Бенуа.
Еще с 1960–х годов группа GRECE во многом отказалась от идей «биологического реализма», которые были весьма распространены среди членов «Молодой Европы» и в других группировках радикально–националистического толка, и предпочитает говорить о различиях культурного, а не расового характера. Де Бенуа был главным сторонником такой смены приоритетов: начиная с 1970–х годов он критиковал расистские идеи, которые характеризовал как проявление неприемлемых для него иудео–христианских предрассудков. В этой сфере Дугин не заходит так далеко, как де Бенуа, и остается под влиянием других радикальных движений, а также традиционалистов, которые наравне с Эволой и в противоположность Генону остались неравнодушны к расистской тематике. Дугин осуждает расовые теории в их нацистском воплощении, сформировавшемся вокруг германоцентристской идеи, вместо того, чтобы ориентироваться на общеевропейское видение вопроса, и приведшем к Холокосту. Он также поддерживает точку зрения Юлиуса Эволы, осуждающего расистский и антисемитский детерминизм, бытовавший в Германии в то время, разделяя его точку зрения на расы как на «душу» народов[447]. Он постоянно проводит разделение между расовым вопросом и геополитикой, между национализмом и духом государственности, отдавая предпочтение геополитике и государственности.
Тем не менее, Дугин часто использует расовые термины для того, чтобы объяснить отличия, так сказать, «цивилизационного» характера. Евразия представляется для него синтезом белого населения индоевропейцев–славян и желтой расы финно–тюркских народов, и каждая из рас в его восприятии одарена врожденными качествами, подтверждающими философские принципы, согласно принципу «духовного расизма» Ю. Эволы[448].
Типичные рассуждения, проистекающие из расовой идеологии и теории о врожденном превосходстве белых, ссылки на арийские теории и на неоязычество — все это присутствует у Дугина в большом количестве. И в этом случае он вдохновляется идеями «новых правых», которые, начиная с 1950–х годов и периода формирования идеологических направлений группы «Europe–Action», стремились выйти за рамки традиционного национализма и сосредоточиться на идее европейского строительства. Идея этнического и культурного единства европейских народов отражает нынешнее стремление к выражению чувства идентичности и самоопределения вне существующих рамок, без «шовинизма». Чувствуется стремление обойти подводные камни, из–за которых в период Второй мировой войны возник раскол среди националистов в разных европейских странах. Таким образом, Дугин принимает теорию о «защите западной цивилизации» в ее расовом, арийском, античном понимании, а вовсе не в том, что касается современной культуры. В своих работах он регулярно ссылается на крупных арийских мыслителей из Германии, таких как Гвидо фон Лист (Guido von List, 1848–1919) и Йорг Ланц фон Либенфель (Jorg Lanz von Liebenfels, 1874–1954). Еще чаще он ссылается на Германа Виртца (Hermann Wirth, 1885–1981), одного из его любимых авторов, и на его оккультные теории об арктической родине изначальных арийских народов:
«Наша земля тысячелетия назад приняла потомков Арктиды — основателей индуистской и иранской цивилизации. Мы (особенно православные) сами являемся наследниками Арктиды, ее древнейшей традиции»[449].
Еще Генон утверждал, что Гиперборею необходимо искать не около Скандинавии, а дальше на востоке. Дугин много работал над этой теорией, что отражено в книге «Мистерии Евразии». Сибирь и ее огромная северная континентальная поверхность понимаются им как изначальная колыбель арийцев, а также как магический центр мира, в соответствии с идеей о том, что «континенты имеют символическое значение»[450]. В книге «Философия традиционализма», а также в работе «Гиперборейская теория» Дугин упоминает, что Герман Виртц считал руническую письменность чем–то вроде арийского Грааля, хранящего отпечаток универсального языка, предшественника всех языков, который он вроде бы смог расшифровать (опубликовал результаты в 1933 году под названием «Хроники Ура–Линда»[451]). Дугин продолжает излагать различные аргументы оккультного характера в пользу данной гиперборейской теории, упоминая о мистике алфавитов, созвучий, цифр, геометрических символов (кельтского креста), ссылаясь на Каббалу, алхимию, герменевтику, теорию о существовании космических циклов, гностицизм, закон об астрологических взаимосвязях, проводя параллели с иранской и индийской культурами и т. д. Весь этот конгломерат теорий Дугин называет сакральной географией, которую он определяет как «неизвестную науку» о секретах мировой истории, загадках древних цивилизаций, происхождении рас, религий и древних мифологий[452]. Все эти элементы оккультной культуры характерны не только для «новых правых»; они также связаны с идеями отцов–основателей традиционализма и нашли последователей внутри мистических фашистских движений 1920–х — 1930–х годов.
Связи между идеями Дугина и фашистскими тенденциями были предметом многих дискуссий. В связи с этим необходимо уточнить используемую терминологию и более четко определить элементы дугинской идеологии. Фашизм — это конкретный исторический феномен. Он был ликвидирован в политической и интеллектуальной сфере с окончанием Второй мировой войны, однако оставил след в виде крупных и мелких неофашистских группировок, вновь появившихся во второй половине XX века — в частности, в Европе и в Латинской Америке. Фашизм можно рассматривать с одной стороны как движение, с другой стороны как режим, и нас в данном случае интересует лишь первый феномен. Таким образом, называя определенные идеи «фашистскими», мы не рассматриваем предположение, что в будущем они непременно повлекут за собой захват власти и поставят под угрозу человеческие жизни (фашистская практика зависит от воли фашистской власти, а не вытекает прямо из идей теоретиков). Мы ограничимся лишь тем, что определим принадлежность тех или иных идей к определенной интеллектуальной традиции. Интеллектуальный фашизм разделяет с другими идеологическими течениями так называемого крайне правого спектра их романтический героизм (работа с молодежью, культ лидера, армии, физических нагрузок) и отличается от них революционностью и социальной направленностью идей, а также интересом к футуристическим идеям и эзотеризму. Дугин в своих размышлениях во многом сходится с подобными фашистскими идеями, ибо он также стремится к культурной революции, направленной на формирование «нового человека», но его нельзя причислить к этому движению, если отождествлять с фашизмом современных расистски настроенных крайне правых, что было бы неверно как с исторической, так и с концептуальной точек зрения.
Взгляды Дугина в экономической сфере явно отличаются «левизной», даже если подобное западное, можно сказать, слишком французское, понятие не вполне соответствует положению вещей в политической жизни России. Например, Дугин неоднократно утверждал, что его идеи почерпнуты из некоторых социалистических теорий, особенно в том, что касается экономики, так как его целью является усиление роли государства в сфере производства. Создается впечатление, что экономические вопросы, отсутствовавшие в первых работах, с 2001 года начали обретать для него все большую значимость; он даже стремится заложить «теоретические источники нового социализма»[453], во многом основанные на патерналистской версии экономической теории Кейнса. Он также заимствовал некоторые идеи Маркса, заявляя о вынужденном сосуществовании таких противоположностей, как труд и капитал, с одной стороны, и континентализм и атлантистские идеи, а также Восток и Запад, с другой стороны[454]. Эти левые убеждения сыграли свою роль в сближении Дугина с социально ориентированным экономистом Сергеем Глазьевым и в их кратком сотрудничестве в 2003 году внутри блока «Родина», который стремился выступить для из