В первой главе мы увидели, что американская экономика не служит интересам большинства своих граждан уже много лет, но, несмотря на это, в 2009 году наблюдался небольшой рост ВВП на душу населения. Причина проста: растущее неравенство, разрыв между богатыми и бедными. Во второй главе мы увидели, что одной из причин обогащения богатой верхушки стало явление рентоориентирования – оно позволяет верхушке забирать себе большой кусок пирога, делая его тем самым гораздо меньше для всех остальных.
Мы платим огромную цену за наши невероятные показатели неравенства, но она только продолжает увеличиваться, и пока мы не предпримем решительных действий, плата будет продолжать расти. Представители среднего и низшего классов платят наиболее высокую цену, однако и вся наша страна, все наше общество платит эту цену.
В обществах с подобными показателями неравенства не может быть эффективного функционирования систем, а экономика не может иметь ни стабильного, ни устойчивого характера в долгосрочной перспективе. Когда в обществе та или иная группа по интересам сосредоточивает в своих руках слишком много сил, действия этого общества направлены на обслуживание таких групп и лояльность к ним, вместо лояльности ко всему обществу в целом. Когда богатейшие люди используют своё могущество, чтобы обслуживались интересы корпораций, подотчётных им, огромные потоки средств, в которых нуждаются все члены общества, уходят в карманы всего нескольких его членов.
Однако богатые не живут в вакууме. Для поддержания устойчивости их позиций и получения новых доходов из их активов им необходимо функционирующее общество. Богатые сопротивляются налоговым выплатам, но ведь эти налоги позволяют вкладывать средства в развитие и рост показателей государства. Когда в систему образования вкладывается так мало, школы не могут выпускать блестящих и талантливых учеников, в которых так нуждаются компании. Эта ситуация доведена до абсурда – но именно так мы живём сейчас, и эта тенденция разрушает страну и экономику так же быстро, как лёгкие деньги от добывающей промышленности разрушают экономику стран, богатых нефтью и полезными ископаемыми.
Мы понимаем, как действуют эти крайние механизмы неравенства, потому как многие страны уже проходили подобный путь. Опыт Латинской Америки, региона с наибольшим уровнем показателей неравенства311, рисует нам ясную картину будущего. Во многих странах происходили гражданские конфликты на протяжении нескольких десятилетий, простые жители страдают от высокого уровня криминогенности и социальной незащищённости. Такого понятия, как социальная сплочённость, не существует.
В этой главе мы попытаемся объяснить причины того, почему экономические системы, подобные американской, в которых большинство населения бедно, а заработные платы и доходы держатся на одном уровне в течение долгого времени (а доходы беднейших слоев населения и вовсе уменьшаются год от года), не смогут функционировать надлежащим образом в долговременной исторической перспективе. Сначала мы рассмотрим влияние неравенства на национальный продукт и экономическую стабильность, а затем – влияние экономической эффективности на её рост. Эти эффекты разнообразны и проявляются в большом числе факторов. Некоторые были вызваны увеличением показателей бедности, другие сопровождались выхолащиванием среднего класса, что ещё больше увеличивало пропасть между 1 процентом и остальными. Некоторые из этих эффектов проявили себя в механизмах традиционной экономики, в то время как другие стали последствиями влияния неравенства на нашу политическую систему и общество.
Мы также рассмотрим ошибочную, на мой взгляд, идею о том, что неравенство благоприятно влияет на показатели роста, а принятие как-либо мер по его устранению – например, увеличение налоговой ставки для богатой верхушки – серьёзно повредит экономике.
Нестабильность и её результат
Вероятно, нет ничего удивительного в том, что такие кризисные ситуации, как, например, Великая депрессия, предвосхищались серьёзными показателями неравенства312: когда основные финансовые средства сконцентрированы в руках верхушки общества, расходы простых американцев ограничены. Или, по крайней мере, в условиях отсутствия искусственно созданных подпор, которые в годы, предшествующие кризису, имели форму мыльного пузыря в сфере недвижимости, одобряемого правительственной политикой. Этот пузырь породил потребительский бум, который обеспечивал видимость благоприятного положения дел. Однако, как мы вскоре увидим, этот инструмент давал лишь временный эффект.
Движение денег снизу вверх в большой степени уменьшает показатели потребления, поскольку люди с более высоким уровнем дохода тратят пропорционально меньшую долю от собственного дохода, чем семьи с меньшим уровнем дохода. В то время как представители низших слоев населения вынуждены тратить весь свой доход целиком, верхушка сохраняет порядка 75–85 % своего дохода нетронутыми313. Как результат: пока мы не предпримем каких-либо мер (например, увеличивая объёмы инвестиций или экспорта), общий объем спроса будет меньше, чем экономика может потребить, – а это, разумеется, означает наличие безработицы. В 1990-х годах в роли подобных мер выступал технологический пузырь; в первое десятилетие XXI века мы наблюдали ту же ситуацию на рынке недвижимости. Теперь единственный ресурс – государственные расходы.
В ситуации безработицы существует серьёзный дефицит совокупного спроса (общий спрос на товары и услуги в экономике, идущий от потребителей, компаний, государства и экспортёров); в некотором смысле, общий дефицит совокупного спроса – а особенно в американской экономике – сегодня может быть вызван растущими показателями неравенства. Как мы уже видели, 1 процент верхушки населения Соединённых Штатов зарабатывает около 20 % от общего дохода. Так вот, сдвиг в сторону среднего и низшего классов (не имеющих возможности откладывать) всего в 5 % (то есть ситуация, при которой 1 процент будет зарабатывать 15 % от общего дохода) приведёт к повышению совокупного спроса всего на 1 %. Но, поскольку денежные потоки находятся в постоянном движении, на выходе мы получим увеличение на 1,5–2 пункта314. В ситуациях экономического спада, подобных недавнему, это будет означать уменьшение уровня безработицы на соответствующий процент. С уровнем безработицы в 8,3 % в 2008 году мы можем сравнить недавние показатели, стремящиеся к 6,3 %. Ещё более масштабное перераспределение доходов у верхушки в 1 процент (в 20 %) снизит безработицу до 5 %.
Есть и другой способ рассмотрения растущего неравенства в ослаблении общей макроэкономической картины. В последней главе мы попытаемся рассмотреть существенное снижение доли оплаты труда в ситуации рецессии; снижение, которое оценивается более чем в $500 миллиардов в год315. Эта сумма гораздо больше той, которую в виде стимулирующих выплат получают члены конгресса: они были призваны, в свою очередь, снизить уровень безработицы на 2–2,5 пункта. Отнять деньги у рабочих – значит поддерживать противоположную позицию, что будет иметь соответствующий эффект.
Со времён великого британского экономиста Джона Мейнарда Кейнса правительства имеют чёткое представление о том, что в условиях дефицита совокупного спроса (и высоких показателей безработицы) они будут вынуждены поддерживать общественный и частный спрос на товары и услуги и осуществлять соответствующие траты. 1 процент упорно трудился, чтобы сдерживать государственные расходы. Частное потребление поощряется снижением налоговых ставок: именно эту стратегию принял президент Буш, осуществив три подобных снижения за 8 лет. Но это не сработало. Бремя компенсации слабеющего спроса было возложено на Федеральную резервную систему (ФРС), которая призвана сохранять низкие показатели инфляции, поддерживать экономический рост и обеспечивать полную занятость. ФРС осуществляет свои функции посредством снижения процентных ставок и вливания денежных средств в банковскую систему, которая, как правило (в условиях стабильной экономической ситуации), даёт кредиты компаниям и частным домохозяйствам. Бо́льшие возможности на получение кредитов под низкий процент зачастую стимулируют больший объем инвестиций, однако эта схема не идеальна. Бо́льшие возможности кредитования могут приводить не столько к инвестированию, ориентированному на успешный долгосрочный рост, сколько к образованию пузырей, которые, в свою очередь, приводят к увеличению объёмов потребления отдельных семей. Вследствие этого долги домохозяйств растут. По мере взрыва образовавшегося пузыря возникает ситуация рецессии. Поскольку неизбежным представляется то, что политики будут отвечать на дефицит спроса, вызванный ростом неравенства, таким образом, что это приведёт к нестабильности и потере значительной части ресурсов, так будет происходить часто.
Как правительственные меры по ослаблению спроса из-за неравенства привели к образованию пузыря и ещё большего неравенства
Федеральная резервная система ответила на рецессию 1991 года низкими процентными ставками и готовностью выдавать кредиты на более выгодных условиях, стараясь при этом создать и сохранить технологический пузырь, который представлял собой феноменальное увеличение цен на рынке технологий, сопровождаемый объёмными вливаниями в этот сектор экономики. Вот что реально лежало в основе того пузыря – технологический переворот, повлёкший за собой революцию в системе коммуникаций и компьютерного обеспечения. Интернет был признан ключевым инновационным компонентом. Однако избыток иррациональных инвестиций превышал все допустимые пределы.
Технологический пузырь возник также благодаря несвоевременному регулированию, ошибкам в подсчётах, а также нечестному и некомпетентному банковскому механизму. Банки, как правило, принимали сторону игроков рынка ценных бумаг, именуемых «собаками». «Стимулы» платить руководству компаний оборачивались стимулами представлять искажённую картину собственных подсчётов, чтобы показать, что их прибыли гораздо больше, чем они есть на самом деле. Правительство могло остановить их посредством регулирования деятельности банков, ограничений на поощрительные выплаты, введением более высоких стандартов бухгалтерского учёта и требованием более высокой маржи (то есть того количества денежных средств, которое теряют инвесторы при сделках на рынках ценных бумаг). Однако защитники технологического пузыря – в особенности главы корпораций и банковских структур – не желали вмешательства государства, посему эта ситуация имела место в течение нескольких лет. Они также верили (правильно, как оказалось), что кто-то другой наведёт порядок.
Однако в то время политические деятели были на стороне защитников технологического пузыря. Этот иррациональный инвестиционный спрос в период технологического бума помог компенсировать ослабевший спрос, спровоцированный высоким уровнем неравенства, создав видимость безупречной картины всеобщего процветания во время президентства Билла Клинтона. Доходы от налогов на прирост капитала и другие доходы, вызванные растущим пузырём, также давали внешне здоровую ситуацию налоговой политики. И, в некоторой степени, президентская администрация могла требовать «кредит» для всего того, что происходило; политика Клинтона в отношении рынка финансов и его дерегулирования и урезания налоговых ставок на прирост капитала лишь подлила масла в огонь316.
Когда же технологический пузырь наконец сдулся, спрос компаний (особенно функционирующих в сфере технологий) на капитал стремительно уменьшался. Экономика шла на спад. Для исправления ситуации были необходимы другие меры. Джордж Буш-младший преуспел в том, чтобы богатые члены общества получили значительные налоговые субсидии посредством решений конгресса. Большая часть налоговых урезаний была выгодна именно богатым: например, уменьшение ставки по дивидендам (с 35 до 15 %)317, дальнейшее снижение налоговых ставок на прирост капитала (с 20 до 15 %), а также постоянное снижение ставок налога на недвижимость. Но поскольку, как мы уже видели, богатые сохраняют (в виде сбережений) бо́льшую часть своих доходов, наблюдается ситуация, при которой подобные налоговые урезания не создают дополнительных стимулов для экономики. Как мы поймём позже, эти меры имеют обратный эффект.
Корпорации, отдавая себе отчёт в том, что налоговые ставки вряд ли останутся столь низкими, используют каждую возможность для того, чтобы выплатить своим сотрудникам столько, сколько возможно, дабы чувствовать себя в безопасности – ровно до той грани, которая позволит им избежать рисков и сохранить будущую жизнеспособность компании. Однако это означает меньшее количество денежных сбережений, которое может быть направлено на реализацию возможностей сопутствующего инвестирования. Инвестирование без учёта реального положения дел фактически падало318, что противоречило прогнозам некоторых представителей правого крыла319. (Частично причиной тому было то обстоятельство, что многие компании во время технологического пузыря тратились на сверхинвестиции). К тому же снижение налога на наследуемое имущество уменьшает расходы; богатые могли теперь прятать больше денег для своих детей и внуков, и у них сделалось меньше стимулов, чтобы тратиться на благотворительность320.
Поразительно, Федеральный резерв и его глава на тот момент – Алан Гринспен – не учли уроков технологического пузыря. Но отчасти это произошло из-за политики «неравенства», не допускавшей альтернативных стратегий, которые могли бы оживить экономику без повторения новых ситуаций взрыва и бума, – эта политика включала в себя снижение налоговых ставок для бедных и увеличение расходов на нуждающиеся в этом инфраструктурные отрасли. Альтернативы безрассудному курсу, которым пошла страна, были проклятием для тех, кто хотел видеть меньшее участие правительства в экономике, однако этим альтернативам не хватало сил, чтобы повлечь за собой прогрессивное налогообложение или политику перераспределения. Франклин Делано Рузвельт постарался применить эти меры в своей политике Нового курса, однако общественность восприняла эти попытки в штыки. Действительно, низкие ставки процента, слабое регулирование, расшатанный и дисфункциональный финансовый сектор могут спасти экономическую ситуацию, – но лишь на короткий промежуток времени.
Однако Федеральная резервная система нечаянно спровоцировала другой пузырь, который в краткосрочной перспективе имел существенный эффект, однако в долгосрочной – казался ещё более разрушительным, чем предыдущий. Руководители ФРС не рассматривали его как проблему, потому как их идеология, их вера в абсолютную эффективность рыночных механизмов подразумевала полное отсутствие пузырей в экономике. Их просто не могло быть. Пузырь рынка недвижимости был более эффективным за счёт повышения расходов не только нескольких технологических компаний, но и более чем десяти миллионов обычных семей, думавших, что они богаче, чем есть на самом деле. Только в течение одного года порядка триллиона долларов было изъято из жилищных займов и ипотеки, – гораздо больше, чем было потреблено321. Тем не менее мы можем говорить о большей разрушительной силе этого пузыря: он оставил десятки миллионов людей на грани разорения и финансового краха. Прежде чем эта кризисная ситуация будет преодолена, миллионы американцев потеряют свои дома, и ещё большее число людей будет вынуждено буквально сражаться за то, чтобы «остаться на плаву».
Избыточность домохозяйств и превышение количества недвижимого имущества уже задерживают рост экономики на протяжении нескольких лет, и ситуация вряд ли изменится в ближайшее время, одновременно сопровождаясь увеличением безработицы и масштабной растратой ресурсов. Технологически пузырь, по крайней мере, оставил и продуктивные следы – сети волоконной оптики и новые технологии, которые обеспечили источники для экономического развития. Пузырь рынка недвижимости спровоцировал положение дел, при котором дома плохого качества имели неудобное расположение, и при этом не отвечали нуждам большинства населения, доходы которого постоянно снижались. Это стало кульминацией тридцатилетнего периода от одного кризиса до другого – без учёта ошибок и извлечения уроков из текущего положения вещей.
Когда в условиях демократии существует высокий уровень неравенства, политические решения редко могут носить сбалансированный характер, комбинация неустойчивой политической системы и неустойчивой экономики может оказаться смертельной.
Дерегулирование
Существует и ещё один способ, при котором неустойчивая политика, подстрекаемая показателями неравенства, приводит к нестабильности: дерегулирование. Дерегулирование сыграло важнейшую роль в формировании нестабильности, с которой мы, как и большинство стран, столкнулись в последнее время. Предоставление корпорациям, и особенно финансовому сектору, свободы от контроля находилось в рамках краткосрочного интереса богатых: они использовали свой политический вес и своё могущество для формирования своих идей, продвижения дерегулирующих механизмов, – сначала в отрасли авиаперевозок и других транспортных систем, затем в сфере коммуникаций и, что оказалось наиболее опасным, в сфере финансов322.
Регулирование представляет собой правила игры, которые призваны обеспечить более эффективную работу системы – сформировать конкурентную среду, предотвратить проблемные ситуации, защитить беззащитных. Мы можем говорить о том, что без принятия каких-либо ограничений провалы рынка, описанные в двух предыдущих главах, когда рынки испытывают большие трудности с обеспечением прироста прибыли, носят угрожающий характер. Например, в финансовом секторе нарастает конфликт интересов и избытков: избытка кредитов, рычагов воздействия, избытков риска и в конечном счёте образованию пузырей. Однако некоторые представители финансового сектора видят сложившуюся картину по-разному: в ситуации отсутствия ограничений видимыми становятся только показатели роста доходов. Они думают не о широких и часто долгосрочных социальных и экономических последствиях, но об узкой, сиюминутной корысти, прибыли, которую они могли бы получить немедленно, сейчас323.
При последствиях Великой депрессии наблюдалась та же картина с избыточностью многих показателей, и Соединённые Штаты предприняли серьёзные меры по финансовому регулированию, которые включали в себя Закон Гласса – Стиголла от 1933 года (этот закон разделял инвестиционные банки, которые имели дело с капиталами и ценными бумагами богатых людей, и коммерческие банки, связанные с денежными и кредитными операциями обычных людей). Эти законы, проводимые довольно успешно, служили на благо государства: в последующие десятилетия экономика страны избегала кризисных ситуаций, которые тревожили другие страны. С отменой таких механизмов регулирования в 1999 году показатели избытков вернулись едва ли не на более существенные позиции: руководители банков в срочном порядке воспользовались преимуществами в технологиях, финансировании и общей экономической ситуации. Инновации предлагали новые способы повышения эффективности рычагов, которые могли бы обойти имеющееся регулирование и которые бы не были вполне осознаваемы регулирующими: новые способы вовлечения в грабительские условия кредитования и новые пути обмана беспечных владельцев кредитных карт.
Потери от недостаточного использования ресурсов в период Великой рецессии и других экономических спадов были огромны. На самом деле расход ресурсов в период кризисов определялся частным сектором: дефицит в триллионы долларов между тем, что было возможно произвести, и тем, что действительно произвели, был выше, чем расходы любого демократического правительства, когда-либо производившиеся. Финансовый сектор объявил о том, что инновации ведут к более производительной экономической ситуации, хотя для подобных заявлений не было ни одной очевидной причины. Однако в сформировавшейся нестабильности экономики и уровне неравенства сомнений не оставалось. Даже если бы решения финансового сектора привели к росту экономики в 15 % за последние три десятилетия – заявление, которое превышало ожидания самых закоренелых защитников этого сектора, – это едва ли покрыло бы потери вследствие уже совершенных ошибок в принятии решений.
Ирония состоит в том, что пока неравенство порождает нестабильность, нестабильность сама по себе порождает и неравенство, – это один из порочных кругов.
Мы уже наблюдали, каким образом неравенство ведёт к нестабильности: в результате проводимой политики дерегулирования и политики, которая, как правило, предпринимается в ответ на ситуацию дефицита совокупного спроса. Разумеется, существует также одно необходимое следствие неравенства: если бы наша демократия функционировала успешнее, то стало бы возможным противостоять политическому спросу на дерегулирование и отвечать на ослабление совокупного спроса, формируя условия для постоянного роста без создания каких бы то ни было пузырей324.
Есть и другие эффекты от описанной выше нестабильности: в частности, она повышает риски. Компании стараются избегать рисков – это означает, что за подверженность рискам они требуют выплат компенсаций, без которых невозможны серьёзные объёмы инвестирования, а следовательно, и повышение показателей роста325.
Ирония состоит в том, что пока неравенство порождает нестабильность, нестабильность сама по себе порождает и неравенство, – это один из порочных кругов, которые мы обозначаем в этой главе. В первой главе мы могли наблюдать, как Великая рецессия стала губительной и для беднейших слоев населения, и для среднего класса, – и это довольно типичное положение дел: обычные работники сталкиваются с высоким уровнем безработицы, низкими ставками оплаты труда, обесцениванием своего недвижимого имущества и потерей своих сбережений и капиталов. В то время как богатые научились справляться с рисками успешнее, они удостоились права получать вознаграждения, которыми общество «благодарит» их за принятие более серьёзных рисков на себя326. Все складывается удачно для них, они становятся победителями вследствие тех решений, которые они защищают и которые делают невозможными высокие прибыли для других.
На волне глобального финансового кризиса 2008 года сейчас набирает обороты консенсус относительно того, что нестабильность и неравенство носят взаимный двунаправленный характер327. Международный валютный фонд (МВФ), то есть – международное агентство, призванное поддерживать и сохранять глобальное экономическое равновесие, которое я строго критикую за уделение слишком малого внимания последствиям их политики относительно беднейшей части населения, запоздало осознало, что невозможно больше игнорировать показатели неравенства. В исследовании 2011 года МВФ пришёл к следующему выводу: «Мы обнаружили, что долгие разговоры относительно роста в значительной степени сопровождаются большей степенью равенства в распределении доходов… В долгосрочных масштабах снижающиеся показатели неравенства и устойчивый рост зачастую становятся двумя сторонами одной монеты»328. В апреле того же года тогдашний его глава, Доминик Стросс-Кан, заявил: «В конечном счёте, занятость и справедливость составляют основу экономической устойчивости и процветания, а также мира и политической стабильности. На этом должна основываться деятельность МВФ, это должно быть ядром всех политических повесток дня»329.