Украина — нездоровый аппетит оккупантов
Розенберг против Коха
Аграрный декрет и планы депортации русской рабочей силы в рейх превратили февраль 1942 г. в начало пробы сил Розенберга в борьбе с Эрихом Кохом. Раньше Розенберг в какой-то мере находился в фаворе у Гитлера, несмотря на то что сам он был назначен только потому, что Гитлер не считал, что вопросы гражданского управления Советским Союзом будут иметь большое значение. При своем втором докладе у Гитлера 19 декабря 1941 г. Розенберг обнаружил, что фюрер выслушивает с сочувствием его жалобы на Коха, претендующего на действия по прямым указаниям Гитлера. Гитлер зашел так далеко, что даже пообещал не принимать у себя Коха, кроме как в присутствии Розенберга. В феврале 1942 г., когда Кох высказал свои претензии официально, Гитлер объявил ему строгий выговор через Ганса Ламмерса, заявив, что тот занял несостоятельную позицию.
Это не остановило Эриха Коха, который, в конце концов, одержал пустую юридическую победу. Его претензии на работу по прямым указаниям Гитлера имели под собой некоторую почву. В Норвегии, Голландии и Польше рейхскомиссары правили без вмешательства министерства. Они сами по себе были министрами, подотчетными только Гитлеру. В России Кох и Лозе были рейхскомиссарами второго класса, и их в своем положении еще более бесили претензии Hauptabteilung Politik (Главного политического управления. — Пер.) на разработку для них стратегической линии поведения. Объявленные Гитлером 16 июля 1941 г. решения были нелогичными. Он сделал Розенберга своим советником по вопросам, касающимся Советского Союза, а Розенберг составил планы оккупации в мирное время. С учреждением постов рейхскомиссаров функции Розенберга должны бы прекратиться или должны оставаться чисто функциями советника. Две причины понудили Гитлера дать Розенбергу власть министра над рейхскомиссарами. Одна из них — его странная привязанность к старым коллегам с хорошо проверенной некомпетентностью, а вторая — его желание, чтобы в России не было сильных правителей, в то время когда он сам был весьма не уверен в будущем распоряжении завоеванной территорией.
Воодушевленный оказанным 19 декабря 1941 г. приемом, Розенберг сделал несколько первых попыток утвердить свою власть над царством Коха. Находясь под впечатлением политики командующих тыловыми районами, которые вновь открывали церкви и разрешали назначение священнослужителей, Розенберг отправил Серафима, митрополита русской церкви в изгнании в Германии, с визитом на Украину. 29 января Серафим произнес в соборе в Ровно молитву за победу германского оружия. Кох был оскорблен, что такой политический жест в его собственной столице стал работой автора атеистического «Мифа ХХ века», этого признанного и законченного врага церкви в Германии. «Вы не тот Розенберг, которого я знаю, — писал он, — а человек в руках эмигрантов». Геббельсу тоже показалось чрезвычайно смешным, когда Розенберг написал ему — на этот раз в отношении своей политики религиозной терпимости. «Сейчас, когда мы в затруднительном положении, каждый выставляет себя борцом, сражающимся как раз против тех самых вещей, с которых он начинал».
Аграрный декрет и визит митрополита вытащили Коха из его зимних квартир в Кенигсберге. Розенберг жаловался, что с сентября Кох был в Ровно только два раза, но скоро он перестал жаловаться на такие темы, потому что в Ровно Кох доставлял ему много больше неприятностей, чем в Кенигсберге. В марте Кох объявил собственный регламент поведения своих германских чиновников. Поскольку они были в духе замечаний Гитлера о «неграх и нитках с бусами», Розенберг поспешил направить официальную жалобу Гитлеру, как это он делал через Ганса Ламмерса 16-го, еще более опрометчиво критикуя собственную оценку, которую Гитлер давал Коху. Неправильно, утверждал Розенберг, сравнивать политику Коха с британской политикой в Индии. Британцы, по крайней мере, не рекламировали своей позиции. Они хранили молчание по поводу своей суровости и только разглагольствовали о благодеяниях, которые они оказали индийцам.
Так как Гитлер не вмешивался, Кох сделал апрель интереснее, высказавшись еще три раза перед своим персоналом по поводу обращения с «неграми». Розенбергу доложили, что одно из этих выступлений вдохновило какого-то заурядного Kreisleiter торжественно заявить, что он застрелит любого в этих местах, кто проявит признаки интеллигентности. В то же время Кох искал внешнюю поддержку. 2 мая он шлет докладную Геббельсу. Подателем ее был молодой человек по имени Йоахим Пальцо, являвшийся чем-то вроде «посла» министерства Геббельса при дворе Коха. Пальцо пожаловался на неспособность и глупость Розенберга, а потом мягко добавил, что работа министерства Геббельса — пока единственная вещь, которая помогает Коху в решении трудных задач на Украине. Конечно, любезный и розовощекий «посол» хорошо знал, что это был единственный способ разговора с Геббельсом. Сквозь строчки «Дневника» Геббельса можно расслышать мурлыканье, и после этой миссии ему было нетрудно поверить, что Розенберг закопался в планы на тысячелетие и что вермахт съел все продукты на Украине.
Розенберг был принят Гитлером через несколько дней, 8 мая, но он опасался упоминать речи Коха. Куда безопасней было нападать на «Адлониаду» — усердную попытку Риббентропа застолбить личные претензии на разработку оккупационной политики в Советском Союзе. Под устремленными на него холодными взглядами Бормана и Ламмерса Розенберг не осмелился напомнить о своей докладной от 16 марта, оставшейся без ответа.
После этой аудиенции Розенберг отбыл в Ригу, но все, что он не смог сказать Гитлеру, он изложил на бумаге в форме пространного обвинительного заключения против Коха. Копии его также были посланы подчиненным Коху чиновникам, которые по форме отвечали перед Розенбергом за выполнение изложенных им правил. В частности, Розенберг предупреждал их против применения порки, о которой уже поступило несколько жалоб. На эти вымученные обвинения Кох ответил в такой же степени вымученно в своем запутанном германском стиле, ибо Кох никогда не являлся образцом сильного немногословного человека. Кох признал, что знает о случаях телесных наказаний, но уже запретил эту практику. Год спустя он изменил это заявление. В самом худшем случае порке он предпочел бы расстрел. Порка, однако, не была стержнем проблемы. Рассылая циркуляры против Коха среди его собственных чиновников, Розенберг сделал положение рейхскомиссара невыносимым. У Коха не было выхода, кроме как обратиться к Гитлеру.
К середине июля прошло целых четыре месяца с появления оскорбительных указаний, которые Кох давал своему персоналу по возвращении в Ровно, но от Гитлера все еще не было никакого решения. Трудно сказать, сколько докладных было послано обеими сторонами в ставку фюрера. Господин Даллин упоминает еще об одном обращении Коха к Гитлеру 29 июня, в то время как Петер Клейст описывает самый подробный документ, который Политическое управление подготовило для Розенберга и который был вручен Гитлеру примерно в то же время: так называемый Grosse Denkschrifft. Сфера жалоб расширилась и стала включать отказ Коха вновь открыть украинские техникумы, а также сомнительные методы, используемые чиновниками Коха в их помощи, оказываемой при реализации планов депортации рабочей силы по Заукелю.
Решение Гитлера, когда оно, наконец, было вынесено, прозвучало для Розенберга обескураживающе, но все же не без прецедента, потому что это был еще один из тех случаев, когда Гитлер позволял свои зафиксированные размышления у камина рассылать через Мартина Бормана как политическую директиву. Вероятно, в ночь на 22 июля Борман вошел в гостиную в ставке Гитлера в Виннице (под Винницей. — Ред.) усталый, в сапогах выше колен и хмурый после долгой автомобильной езды по украинским проселкам. Он был подавлен, увидев множество голубоглазых и круглолицых украинских младенцев. Поскольку Гитлер поддался настроению Бормана, разговор между ними имел примечательное сходство с тем, что состоялся между Валрусом и Карпентером, на которых эти лица к тому же были похожи и физически. Борман сокрушался, что Украина слишком быстро размножается. Германская колонизация с этим никогда не справится.
«Если семь служанок с семью метлами
Будут мести полгода,
Как ты думаешь? — спросил Валрус, —
Смогут ли они навести здесь порядок?»
«Не думаю», — ответил Карпентер
И пролил горькую слезу.
Гитлер, однако, смешал эту горькую слезу с несколькими собственными предложениями — или, скорее, предложениями, которые он вычитал в плане для Польши, присланном ему в мае 1940 г. Гиммлером. Гитлер сказал Борману, что как образование, так и медицинское обслуживание на Украине были бы большой ошибкой. Украинцев надо обучить тому, что Берлин — это столица Германии, и они должны быть в состоянии прочесть немецкие дорожные знаки, — и этого хватит. У них не стоит вводить регламентацию, упорядочение образа жизни, а, скорее, наоборот. Пусть украинцы будут жить толпой в своих селениях за пределами симпатичных новых немецких городов, где евреи смогут продавать им презервативы и где можно активно поддерживать их страх перед прививками.
В конце этой тирады Гитлер вспомнил, что от него ждут решения спора между Розенбергом и Кохом, что с середины марта весь статус министерства Розенберга находится под вопросом. Забыв, что он сам создал это никому не нужное министерство, но вспомнив с гордостью эгоиста, что однажды заставил одно государственное управление снять запрет на разведение собак, Гитлер яростно набросился на централизацию:
«Что касается восточных территорий, я хочу, чтобы из Берлина исходили только общие инструкции; решение текущих вопросов вполне может быть предоставлено соответствующим региональным комиссарам. Поэтому для того, чтобы снизить опасность регламентации в восточных территориях, я предлагаю свести германскую административную машину до абсолютного минимума и следить за тем, чтобы региональные комиссары работали с местными мэрами и через них. Конечно, я не желаю, чтобы из этого выросло что-нибудь вроде украинской государственной службы».
На следующее утро суть замечаний Гитлера была передана Борманом Розенбергу в форме «Восьми принципов управления восточными территориями». В обобщении, выполненном Главным политическим управлением, первая часть гласит:
«Славяне должны работать на нас. Как только для нас отпадет нужда в них, они могут умирать. Поэтому обязательная вакцинация и германские медицинские службы излишни. Плодовитость славян нежелательна. Они могут использовать презервативы и практиковать аборты, и чем больше, тем лучше. Образование опасно. Достаточно, чтобы они могли считать до ста. В лучшем случае приемлемо такое образование, которое производит для нас полезных слуг. Каждая образованная личность — наш будущий враг. Религию мы им оставим как средство отвлечения. Что касается продовольствия, они не должны получать больше, чем необходимо. Мы хозяева, мы пришли первыми».
Розенберг ответа на свою жалобу от 16 марта, касавшуюся речей Коха, так не получил, и теперь он столкнулся с чем-то более экстремальным, чем любая из них, доставлявшихся ему, очевидно, по приказу вышестоящих. Розенберг в показаниях в Нюрнберге описывал свое состояние паники. Он писал, как, получив «Восемь принципов» Бормана, ожидал атаки из ставки фюрера на себя самого или, в самом мягком варианте, сурового декрета фюрера в том же духе. Верный своему русскому прошлому, Розенберг поначалу вообще ничего не делал. И мудрость такого курса подтвердилась спустя пять дней, когда вместо резкого напоминания Гитлер подсластил пилюлю Бормана изящно сформулированной безделицей, назначив Розенберга «единственным делегатом от правительства рейха в вопросах политики, связанной со всеми народами бывшего Советского Союза».
Розенбергу оставалось только одно: показать, что он доволен. Поэтому 11 августа он пишет Гитлеру, что не только одобряет «Восемь принципов», но и в течение прошлого года уже воплотил часть из них в жизнь, особенно в плане упрощения администрирования и сокращения штатов. Что касается «поддержания защиты германского правления от давления славянской расы», он также занимался этим, издав инструкции, согласно которым не следует поощрять рост украинского населения. Вакцинация — другое дело, потому что эпидемия среди украинцев может стать опасной для немецкого персонала.
Это утверждение Розенберга было неверным. На самом деле он создал в своем министерстве департамент здравоохранения, который посылал врачей, исполненных благими намерениями, читать лекции украинским врачам. Однако Кох очень постарался, чтобы это учреждение не выросло до национальной службы здравоохранения для украинцев. Госпитали были запрещены для всех, кроме немцев и тех, кто на них работает. Но если с этого момента Розенберг предлагал шагать в ногу с принципами Бормана, то медицинская юриспруденция национал-социализма наверняка нашла бы способ справиться с эпидемиями. Среди командующих тыловыми районами вермахта, которые были столь же точны в своих делах со Службой безопасности, как крючки на их воротниках, такие вещи воспринимали как само собой разумеющееся. Например, в октябре 1941 г. в трех госпиталях Полтавы не хватало молока. Тогда тайная полиция расстреляла 599 душевнобольных в соседней психбольнице, и госпитали получили молоко из хозяйства этой больницы, а также и постельные принадлежности сумасшедших. Совсем недавно в Мариуполе в том же самом тыловом районе команда айнзацгруппы «Д», приданная 17-й армии, быстро убила выхлопными газами в машинах-«душегубках» всех пациентов-сифилитиков в институте, после чего в ожидании дальнейших гигиенических мер вся туберкулезная клиника ушла к партизанам.
Такие инциденты объясняют оцепенение, которое охватило Главное политическое управление, когда письмо Розенберга Гитлеру было зачитано Циммерманом из Отдела пропаганды. Было мнение, что Розенберг вот-вот издаст «Восемь принципов» Бормана как указание генеральным комиссарам и гебитскомиссарам и что этим людям, 80 процентов которых, как говорили, были против методов Коха, будет приказано безоговорочно следовать этой инструкции. Выражение протеста было составлено доктором Маркуллом из юридического отдела и послано Розенбергу через Лейббрандта. В нем был призыв к Розенбергу не издавать «Восемь принципов» в их нынешней форме, как бы ни обещал он этого Гитлеру в своем письме. Язык документа, говорилось далее, не соответствует важности рассматриваемой исторической проблемы. Конечно, никто не собирался подвергать сомнению искренность господина Бормана, но фразу вроде «активная торговля презервативами» лучше бы не употреблять в связи с именем фюрера.
После всего этого шума на Раухштрассе, который в то время не причинил ему никакого вреда, но очень много — в Нюрнберге четыре года спустя, Розенберг продолжал ничего не делать или почти ничего не делать. Приказ Гитлера упростить администрацию был еще одной палкой для битья Коха. 21 августа Розенберг разослал приказ, запрещающий членам персонала Коха посылать какие-либо прямые сообщения в ставку Гитлера. Сейчас Кох осознал, что тяжелые орудия Бормана выстрелили вхолостую и что никакого реального решения в его пользу принято не было. Поэтому он бросил вызов: либо Розенберг сообщит ему, что рейхскомиссариат Украины больше не существует, либо он должен посылать ему (Коху) нечто вроде приказов, которые позволят ему управлять этой страной.
В это время приливная волна, похоже, заработала на Розенберга. 6 августа Кох присутствовал на гигантской конференции в министерстве авиации в Берлине, где перед оравой гаулейтеров и представителей оккупационных властей Геринг открыто третировал его. Кох представил данные о количестве рабочих, перевезенных в Германию из Украины. «Эти ваши несчастные полмиллиона! — орал Геринг. — А сколько перевез Заукель? Почти два миллиона. Откуда он взял остальных?» Сейчас Кох оказался под огнем критики как за свою жестокость, так и за ее отсутствие. Гитлер потребовал, чтобы до конца года в Германию было прислано еще 225 тыс. рабочих. 5 октября Заукель пожаловался Розенбергу, что Кох даже не отвечает на письма на эту тему. Где же был этот рейхскомиссар, который порхал между управлением на Оттокарштрассе в Кенигсберге (Оттокаром II немцы называют чешского короля Пржемысла II (год рождения неизвестен, правил в 1253–1278 гг.). Принимал участие в Крестовых походах против пруссов (1254–1255, 1267–1268), в честь Пржемысла II был назван г. Краловец (нем. Кенигсберг), основанный крестоносцами в 1254 г. у Балтийского моря. — Ред.), охотничьим домиком возле Ровно и «Адлон-баром» в Берлине? Не может ли Розенберг подсказать ему, где можно найти Коха? Находясь в отпуске с Восточного фронта в Вене, журналист Эрих Керн (автор книги «Пляска смерти», вышедшей в русском переводе в издательстве «Центрполиграф» в 2007 г. — Ред.) разузнал от одного из высших «бонз», гаулейтера Йозефа Бюркеля, что партия хочет избавиться от Коха.
Настало время для еще одной докладной записки из Политического управления Розенберга, и на этот раз Отто Брайтигам говорил прямо, без обиняков. Докладная от 25 октября 1942 г. была атакой не только на колониализм, но и на собственные сепаратистские планы Розенберга. Это был призыв обратиться к народам Советского Союза в духе «Четырнадцати пунктов» президента США Вудро Вильсона в 1918 г. Кох вместе с Заукелем оказались под огнем критики. Если с украинцами всегда обращаться, как с белыми людьми второго сорта, партизанское движение заставит исключить эту страну из числа источников продовольствия для рейха. Кох заставил отвернуться от Германии сорок миллионов [sic] дружественных украинцев. Административные руководители нижнего уровня в большинстве случаев имеют добрые намерения, но в царстве Коха они «напуганы политикой верхних эшелонов власти».
Стимулированный этим, но не до конца убежденный предложениями динамичного Брайтигама, Розенберг согласился на встречу с командующими тыловыми районами вермахта, управлявшими территорией большей, чем подчинялось его министерству. К своему ужасу, Розенберг узнал, что эти оторванные от мира высокие государственные чиновники считают его влиятельным старым партийным бойцом, который в состоянии убедить Гитлера поменять всю политику в Советском Союзе. Розенберг, однако, всего лишь послал протокол встречи с Гитлером, не требуя лично ни снятия Коха, ни обещания будущей автономии советским народам. Что касается Коха, тот не был обескуражен своими неудачами. 28 октября он издал указ, не проконсультировавшись с Розенбергом. В качестве военной экономической меры в духе политики, проводимой Германией, все коммерческие и технические школы на Украине подлежали закрытию. Поскольку Кох мог заявлять, что это приказ фюрера, Розенберг не стал оспаривать это решение напрямую, а только отметил важность этих школ для ведения войны. Таким образом, назиданию Розенберга недоставало такта и силы. Отправленное 14 декабря 1942 г. письмо звучало как рескрипт полузабытого римского императора V в. (т. е. перед концом (476 г.) Западной Римской империи. — Ред.):
«Хозяевами становятся посредством надлежащего поведения и деяний, но не путем дерзких и шокирующих манер. Народом не руководят с помощью надменных речей, и авторитет не завоевывают, демонстрируя презрение к другим».
Реакция на этот помпезный намек последовала быстрее, чем обычно, поскольку Кох был не дальше, чем «Адлон-бар». На следующий день он прибыл в новое управление Розенберга — бывшее посольство СССР на Унтер-ден-Линден. Пока Кох добирался до кабинета Розенберга, его заместитель Пауль Даргель искал Анатоля фон дер Мильве в отделе культуры. Именно этот отдел взбесил Коха, записав в дебит рейхскомиссариата 2300 тыс. марок на новые школьные учебники на украинском языке, — и это в июне 1942 г., когда не хватало учебников для немецких детей!
Пауль Даргель был торговцем лесом из Эльбинга, чей весь опыт администрации был приобретен в канцелярии гау его родного города. После завоевания Польши Кох сделал этого симпатичного задиру и хвастуна из Восточной Пруссии regierunspraesident (президентом местного совета) аннексированного района Цихенов (Цеханув), а в августе 1941 г. — своим заместителем и фактическим губернатором Украины на периоды отсутствия Коха. Даргелю было 38 лет, у него были сломанные боксерские уши и мощная челюсть боксера-профессионала, а также ребяческий хохолок светлых волос, что делало его похожим на петуха. Он ворвался в кабинет фон дер Мильве без стука и после обмена грубостями разразился тирадой, заявив, что отдел культуры министерства пытается восстановить украинский просвещенный класс, в то время как «мы хотим уничтожить украинцев». Когда фон дер Мильве ответил ему, что невозможно истребить сорок миллионов украинцев, Даргель ответил: «Оставьте эту заботу на нас. Вы что, живете на другой стороне Луны? Вам следовало бы знать, что фюрер желает превратить Украину в место расселения германских крестьян». Сделав ударение на этом месте, Даргель разъяснил, что после достижения победы украинцы будут высланы за Волгу (по плану «Ост» 65 процентов. — Ред.), оставив после себя класс илотов, которые будут работать на шахтах.
После десяти минут с Даргелем фон дер Мильве пришлось иметь дело с Кохом, которого он встретил на верхнем этаже, где тот с грохотом расхаживал взад-вперед по кабинету перед перепуганным Розенбергом. Кох перешел от слов к делу. Он показал фон дер Мильве свой кулак с массивным золотым кольцом на пальце. «Смотри! — произнес он. — Однажды я врезал этим кольцом в морду одному чиновнику, который совал нос в мои дела!»
Фон дер Мильве. Тогда вы наверняка сделали это правильно, если этот чиновник был невежлив с вами.
Розенберг. Кох, успокойтесь! Я не привык к языку такого рода!
Кох. Да ты не выносишь откровенного мужского разговора!
Розенберг. В моем министерстве я один выбираю язык. Вы хотели, чтобы господин фон дер Мильве пришел сюда. Что у вас есть к нему?
Кох. Здесь не должно быть никаких суждений о моей деятельности. Я вам говорил, Розенберг, чтобы вы и ваше министерство держали подальше свои руки от планирования школ для моих украинцев. Что происходит на Украине и что происходит с украинцами, я решаю один в согласии с фюрером. Если фон дер Мильве или кто-либо другой из ваших образованных художников появится на Украине, я арестую его, как только он переступит мою границу. Вот что я хотел сказать фон дер Мильве.
Розенберг. Я не потерплю такого языка в моем доме.
Фон дер Мильве вышел, но, когда он покидал кабинет, буря все еще бушевала, а голос Коха продолжал грохотать: «На моей Украине я один решаю!»
Кох свое слово держал. Впредь не только не разрешалось появляться на Украине никому из членов министерства Розенберга, но Кох также запретил своему собственному штату посещать министерство, находясь в отпуске. К тому же это случилось в момент, когда статус Розенберга при дворе Гитлера был на самом низком уровне. Неделю спустя Розенберг получил язвительные комментарии Гитлера по поводу конференции с командующими тыловых районов. По этому случаю даже известный наперсник Гитлера Альфред Йодль (начштаба оперативного руководства ОКВ) дал разрешение учитывать мнение министерства, но если Розенберг верил, что за ним стоит мощь вермахта, то его постигло разочарование, потому что вермахт получил еще одно суровое предостережение не соваться в политику. Что касается Коха, то он пытался восстановить свои пошатнувшиеся позиции в партии, помня критику Геринга и Заукеля. Это была борьба, в которой он мог удержаться, лишь предъявив что-то существенное. И поэтому 13 декабря целый товарный состав с украинским продовольствием, включая символически огромный кусок масла, прибыл в Берлин в качестве личного подарка Геббельсу как гаулейтеру. Геббельс позаботился о том, чтобы Кох не извлек из этого публичных дивидендов. Он распределил продовольствие среди нуждающихся как «подарок от партии».
За сотни километров от границ рейхскомиссариата этот месяц, декабрь 1942 г., принес беду целой группе армий. Советские войска перешли Дон и отрезали Сталинград. (Советские войска окружили группировку Паулюса под Сталинградом 23 ноября 1942 г. — Ред.) Вермахту нужен был любой транспорт, который попадался под руки, даже в ущерб организации Заукеля и поездам с восточными рабочими. Но и эту ситуацию Кох использовал для собственной выгоды, и его хитроумие помогает объяснить загадку его нынешнего выживания. Когда поезда с отпускниками-солдатами проходили через рейхскомиссариат, солдатам предлагали «посылки от фюрера» для их семей, и посылки такие большие, какие они могли унести. Таким путем часть залежавшихся продовольственных излишков с Украины вывозилась самим вермахтом, который командовал подвижным составом. И конечно, солдаты благословляли имя Эриха Коха. К несчастью, как только принцип «посылок от фюрера» был установлен, подобные посылки пришлось раздавать и солдатам, едущим в отпуск из Белоруссии и Прибалтики, где избытка продовольствия не было.
Сейчас Розенберг был фактически отрезан Кохом от общения с Украиной. 23 февраля 1943 г. он попытался издать официальный декрет о повторном открытии начальных и технических школ. Десять дней спустя Кох вызвал своих чиновников гражданской администрации в Киев и высказал все, что хотел сказать об этих декретах. Прошло два месяца, пока Розенбергу стало известно весьма окольным путем об оскорбительных выражениях Коха. Кох объявил, что каждый чиновник должен иметь штамп и использовать его для оттиска слов «непригодно для военных целей» на всех документах из министерства, которые ему не нравятся. Остальная часть речи Коха была в его обычном стиле: «Я заберу из этой страны все до последнего. Я пришел сюда не для раздачи блаженства. Я пришел сюда, чтобы помочь фюреру».
В этом ключе Кох разглагольствовал в течение последних восемнадцати месяцев. Только сейчас Красная армия уже взяла Харьков, а передовые части были в трехстах километрах от аудитории Коха в Киеве, где население размышляло о скором возвращении Красной армии. Более важной, но вряд ли более реалистичной была похвальба Коха о том, что он сократил свой штат в Ровно с 800 до 250 человек. Не занимаясь здравоохранением, транспортом или образованием, не имея других дел, кроме полицейских облав, вымогательств и поборов из других министерств, «правительство» в Ровно никогда не могло испытывать нехватки персонала.
В марте 1943 г. Розенберг об этих речах еще ничего не знал, но был в курсе, что Кох приказал использовать еще более жестокие вербовочные группы, чтобы помочь Заукелю в реализации его квоты рабочей силы с 1943 г. — еще одного миллиона рабочих из оккупированных территорий Советского Союза. 13-го Розенберг разослал приказ комиссарам на Украине, запрещающий им выполнять циркуляр Коха. Кох изъял свой приказ из обращения и выпустил его повторно, удалив некоторую часть. Даже в этом случае Кох далеко не был уверен в прочности своей позиции. Он всегда был преимущественно человеком слова, и теперь он составил огромное открытое письмо Розенбергу с рассылкой всем гаулейтерам, Готтлобу Бергеру для передачи Гиммлеру и Мартину Борману для вручения Гитлеру. Меморандум от 16 марта 1943 г. похож на толстую тетрадь, и в материалах Нюрнбергского процесса он занимает пятьдесят две страницы формата 33 на 40,6 см трафаретного шрифта.
В этой докладной Кох перечисляет все самые мелочные случаи вмешательства восточного министерства вместе с датами, а также все декреты, которые Розенберг запретил Коху рассылать или которые Розенберг разослал через голову Коха. Насколько мы проследили, история вражды Розенберга и Коха берет свое начало главным образом от этого документа — PS-192. Однако самое важное — то место, где Кох вновь заявляет о своем праве подчиняться напрямую Гитлеру:
«Как старый гаулейтер, я привык напрямую обращаться к моему фюреру со всеми моими проблемами и вопросами.
В моем качестве это право у меня никогда не отбиралось даже моим вышестоящим министром. Декретом I c-b, 470w мне приказано отчитываться перед вами [Розенберг] по вопросам, где необходимо посоветоваться с желанием фюрера, поскольку направление сообщений от фюрера являлось исключительно вашим делом. Я должен здесь заявить, что в моем положении старого гаулейтера фюрер часто сам давал мне политические указания. Если кто-то принижает или умаляет позицию рейхскомиссаров в их отношениях с фюрером, то тогда слишком мало остается того, что соответствует посту рейхскомиссара… за прошедшие три недели вы столь часто посягали на мой пост, что он может быть восстановлен только фюрером».
Розенберг нанес ответный удар, послав Гансу Ламмерсу ряд документов, освещающих этот спор. Потом, когда последовало неизбежное молчание из ставки Гитлера, он официально подал прошение об увольнении Коха. Это было 15 апреля. Ссылаясь на неопубликованный документ из переписки Гиммлера, находящийся в библиотеке конгресса США, господин Даллин фиксирует, что в тот же день у Коха состоялся трехчасовой разговор с Мартином Борманом, который обещал ему «полное прикрытие». Розенберг отчаянно искал какое-нибудь дополнительное оружие. Обвинять Коха в жестокости и неповиновении бессмысленно, когда тот оба этих фактора превратил в категорию доблести. Оставалось лишь делать акцент на его печально известном взяточничестве, но с тех пор, как Кох стал рейхскомиссаром, его послужной список на этот счет был удивительно чист. Его стиль жизни сатрапа был, видимо, не более впечатляющ, чем у других рейхскомиссаров — таких как Ганс Франк в Польше или Ганс Тербовен в Норвегии. Да и коррупция среди партийных знаменитостей не считалась слишком большим грехом.
Исключение в этом беззаботном отношении к жизни составлял Гиммлер, который с 1929 г. пытался привить своей СС аскетизм и другие черты, сделав ее подобием религиозной организации, — не очень-то обнадеживающая цель, когда исполнением столь многих функций СС занимались осужденные преступники и уголовные садисты. Гиммлер, однако, старался не замечать это несоответствие и оставался лично монументом неподкупности. Так вот именно к Гиммлеру и обратился Розенберг, вспомнив, как СС осуждала коррупцию Коха в середине 1930-х гг. Найти объект жалобы было нелегко, потому что чиновники Коха слишком боялись говорить о нем. Скандал «Цуман» был фактически раскопан для Розенберга одним перспективным кандидатом на пост ландкомиссара.
Цуман (Цуманские леса) — это огромный лесной массив недалеко от Ровно в направлении Луцка. Он являлся охотничьим угодьем семьи Радзивиллов — крупных польских землевладельцев на Волыни. В последний период царского режима это место было знаменито охотничьими забавами феодальной пышности, которые, если не считать костюмов времен английского короля Эдуарда, могли бы сойти прямо со страниц «Великолепного часослова герцога Беррийского» (самая известная иллюстрированная рукопись XV в., начатая миниатюристами братьями Лимбург в 1410-х гг. — Пер.).
Как было заявлено, Кох желает не меньше, чем охотиться, как Радзивилл, в этом лесу, который во времена Польской Республики (польской оккупации 1920–1939 г. — Ред.) и короткой советской оккупации (освобождения Красной армией Западной Украины и Белоруссии в сентябре 1939 г. — Ред.) стал государственным предприятием по производству смолы. Кох якобы в этом открыто признался. Он захватил имение, потому что нуждался в месте, где бы его гости могли поохотиться, находясь с визитом в Ровно. Он утверждал, что сделал это с ведома Альфреда Майера, заместителя Розенберга и шефа протокола. Эвакуация района Цуман началась еще в декабре 1942 г., но лишь 2 апреля 1943 г., то есть через пару недель после чудовищного по объему циркуляра Коха, Розенберг послал бумаги к тому же перечню циркуляра. Ожидалось, что Готтлоб Бергер положит бумаги перед Гиммлером, а Ламмерс отправит их Гитлеру.
Согласно обвинительному акту, Кох в разгар зимы выгнал сотни людей из их домов. Их за одну ночь увезли за шестьдесят с лишним километров. Еще сотни местных лесных жителей были расстреляны полицейской ротой СС как партизанские сообщники. Но ни один украинец не верил этой басне о партизанах, и даже немцы заметили, что в других местах Украины не потребовалось никаких подобных контрпартизанских мер. Докладную записку Розенберга завершал рапорт главного советника по лесному хозяйству министерства сельского хозяйства. Из этого рапорта было видно, что эвакуированные семьи сейчас надо ежедневно возить на грузовиках за 40 км до места работы. В самих охотничьих угодьях Розенберг запретил всякий сбор смолы. Триста тысяч надрезов на деревьях для сбора смолы бездействуют, смоляное производство для вермахта остановилось, а в Клевани закрыты лесопилки.
Припоминая, что Гиммлер как-то в Познани слушал его с сочувствием, когда он пытался разъяснить так называемую политику Коха, Розенберг попросил Гиммлера расследовать обвинение через Ганса Прютцмана, его начальника полиции на Украине. Но это была особенно беспочвенная надежда на удовлетворение; ибо, если бы факты подтвердились, Прютцман сам бы оказался замешан в побоище, которое там было устроено, и не по расовым мотивам, как в случае доклада об уничтожении 363 111 евреев, который Прютцман отправил Гиммлеру, а просто чтобы снискать благосклонность у бывшего железнодорожного кассира из Вупперталя.
29 апреля, так ничего и не услышав от Гиммлера, Розенберг снова напомнил о цуманском деле, но только 19 мая Розенберг и Кох были вызваны к Гитлеру. В этот промежуток времени Кох откопал доклад от своего «шефа по делам населения», который противоречил докладу советника по лесному хозяйству. Отсюда следовало, что участок Цумана подлежал расчистке для изготовления железнодорожных шпал. Операция по прочесыванию в поисках партизан была необходима, потому что лесорубов надо было защищать. Кох уверял, что переселенные лесные жители, которых он обеспечил в другом лесу землями лучшими, чем прежние, его благодарили. Услышав такое объяснение, Гитлер пожал плечами и сказал, что, хотя и обязан принять рапорт советника по лесному хозяйству, он находит это дело слишком запутанным для вынесения решения, а потому его больше не будет трогать.
А теперь Гитлер обратился к двум огромным папкам с обвинениями и контробвинениями, ожидавшими его решения в течение двух последних месяцев. Видимо, Гитлер был в курсе по крайней мере некоторых вопросов, которые в них содержались. Поначалу казалось, что Гитлер собирается возложить какую-то долю вины на Коха, несмотря на предубежденный характер материалов, которые представили Ламмерс и Борман. Однако в целом Гитлер поддержал взгляды Коха на управление Украиной, где он не потерпит никакой либерализации. «Если мы станем хоть какое-то время мягко обращаться с ними, тогда будет невозможно переправлять рабочую силу в рейх, а экспорт продовольствия в рейх прекратится». Затем, поддерживаемый провокационными репликами Бормана, Гитлер принялся критиковать «сентиментальность» Розенберга и некоторых членов Генерального штаба. И так дело дошло до любимой темы Гитлера: предательства украинцев как союзников в 1918 г. и убийства «ими их величайшего друга фельдмаршала фон Эйнгорна».
Потом Гитлер покинул комнату, оставив на Бормана и Ламмерса задачу заставить министра и рейхскомиссара пожать друг другу руки, чего им так и не удалось сделать. Гитлер избегал выносить какие-либо решения. Вопросы украинских школ, право Розенберга давать указания подчиненным Коха, право Коха жаловаться через голову Розенберга, право министерского персонала посещать рейхскомиссариат — все равным образом осталось нерешенным. Только в июне Ламмерс послал Розенбергу документ, которому отводилась роль гитлеровского решения. Фактически затянувшееся соломоново решение обрело свою форму. Гитлер просто объявил свои «отлитые в металле» взгляды, считая ниже своего достоинства уделять серьезное внимание какому-то Коху или какому-то Розенбергу.
Но Ламмерс в Нюрнберге припомнил, что, хотя и урегулирование разногласий не состоялось и хотя никакого соглашения достигнуто не было, «было принято неумное решение о том, что эти два господина обязаны встречаться один раз в месяц и сотрудничать друг с другом». Доказательств, что эта часть гитлеровского указания была выполнена, не существует. Вскоре после этого Розенберг лично посетил Украину, возможно по приказанию Гитлера. Но после того ужасного визита оба они на публике встретились лишь однажды. Это произошло вскоре после возвращения Розенберга, 13 июля 1943 г., когда Кох присутствовал на совещании министров в ведомстве Розенберга, а темой была рабочая сила на Востоке.
Хотя Розенберг уже не мог надеяться, что поездка на Украину восстановит его власть над Кохом, эта поездка, по крайней мере, дала ему повод уклониться от той обременительной роли, которую подготовили для него командующие тыловыми районами. Незадолго до разговора с Гитлером Розенберга посетил генерал Гельмих, инспектор «восточных войск», так сказать, добровольцев из военнопленных, — не очень политичный солдат, которого подстрекали потребовать смещения Эриха Коха. Гельмих вернулся с этой беседы, заявив, что Розенберг — «не мужчина, а тряпка для мытья посуды». Еще худший результат ожидал назойливые просьбы генерала Эдуарда Вагнера, который сейчас был более чем уверен, что «только провозглашение освобождения русского народа поможет выиграть еще одну кампанию в России». 25 мая делегация, возглавляемая Брайтигамом, встретила членов штаба Вагнера в Мауэрвальде. Опять Розенбергу говорили, что офицеры военной администрации надеются на то, что он убедит Гитлера сделать такое заявление, пробившись к Гитлеру через барьеры, олицетворяемые Кейтелем и Йодлем. Однако сейчас Розенберг смог заявить Вагнеру, что разговор с Гитлером необходимо отложить, если только Гитлер согласится увидеться с ним до 3 июня — даты его отъезда на Украину. Поэтому Вернеру Кеппену, старому курьеру, который в единственном числе представлял министерство в ставке Гитлера, было приказано устроить встречу через Кейтеля, и, конечно, никакое назначение встречи не было возможно до 3 июня.
Для поездки Розенберга по Украине был еще один повод, и этим поводом было чистое тщеславие. Этот визит был спланирован так, чтобы совпасть с опубликованием декрета Розенберга о колхозах. Присутствие Розенберга не только могло вселить уверенность в комиссаров более низкого ранга, которые были лояльны министерству, но оно бы и возрадовало украинцев, которые приветствовали бы его (Розенберга) как освободителя. Декрет о частной собственности был одобрен Гитлером с примечательно небольшими помехами от других лиц. Эрих Кох был исключением. В марте 1943 года, когда Кох произносил свою странную киевскую речь, только поспешная переброска трех танковых дивизий СС из Франции предотвратила потерю всей Украины (во всяком случае Правобережной, Восточной Украины. Манштейн сумел организовать контрнаступление под Харьковом, отбросив отсюда измученные непрерывным многосоткилометровым зимним наступлением советские войска. Но в августе 1943 г. Красная армия снова взяла Харьков и продолжила наступление. — Ред.). На этот раз Красная армия опять была в Харькове, а тут Кох все еще раздражался по поводу опасности, которую крестьяне унаследуют вместе с колхозами. «Erbhof или родовая ферма, — говорил он, — это для германских колонистов будущего, а не для народа илотов». Короче говоря, Кох утверждал в своей докладной на имя Гитлера, что установление титульных прав на землю для поделенных колхозов потребует десятков тысяч геодезистов. Где их взять? Кох мог бы еще добавить: «И на какое время?» Ибо к концу 1944 г. почти каждый колхоз на Украине вернулся в советские руки. И через три месяца после тура Розенберга по Украине экономический штаб «Восток» отказался от всех попыток выполнить этот декрет, хотя Кох продолжал оспаривать сам принцип.
Итак, Розенберг отправился со своим призрачным триумфом через Ровно, Винницу и Киев, через города Восточной Украины Полтаву, Днепропетровск, Запорожье, а также Мелитополь и далее Крым. В 1924–1925 гг., когда Гитлер пребывал в тюрьме (Гитлера выпустили из Ладсбергской тюрьмы 25 декабря 1924 г. — Ред.), Розенберг занимал место фюрера. Сейчас, восемнадцать лет спустя, у него абсолютно не было друзей в высших партийных кругах. Если бы Розенберг мог путешествовать в компании Геббельса или Гиммлера, даже в компании Роберта Лея или шумного агрессивного гаулейтера вроде Йозефа Бюркеля или Пауля Гизлера, он мог бы напугать Коха. Но сейчас никто из тех, кто собирался достичь высшего уровня руководства, не хотел оказаться замеченным в одной компании с дискредитированным автором «Мифа XX века».
Розенберг взял с собой своего шефа информационной службы и пропаганды Циммермана и министерского директора по украинским делам доктора Кинкелина. Этот врач и генерал-майор СС ранее работал на Гиммлера, занимаясь переселением этнических немцев из Волыни по условиям московского соглашения от 23 сентября 1939 г. Ни Циммерман, ни Кинкелин не были бы допущены в рейхскомиссариат Кохом, если бы не официальный визит Розенберга. Также Розенберг взял с собой гаулейтеров Штайермарка и Майнфранкена — господ Уйберейтера и Гельмута. Они были гаулейтерами наименее агрессивной породы: один — адвокат из маленького городка и казначей фонда для больных в Граце, а другой — дантист из Вюрцбурга с антиклерикальными наклонностями.
Этот восемнадцатидневный тур начался с декорума, ибо в Ровно Кох фактически согласился встретить Розенберга в аэропорту и отвезти его в свой замок. Можно полагать, что Цуманский лес не стал темой для разговоров за ужином, но вечер не закончился на той же вежливой ноте, ибо Циммерман присутствовал, когда Кох изложил свою позицию. Если бы Розенберг воспользовался своей поездкой, чтобы издавать декреты или вводить свои теории в практику администрирования, Кох уехал бы к фюреру. А тут Кох старался не дать Розенбергу возможности поговорить ни с кем из украинцев. Проблемы начались уже на следующий день в Виннице, когда Отто Шиллер продемонстрировал на месте метод, которым будут поделены колхозы. Кох заявил, что это саботаж приказов Гитлера, и не отказал себе в удовольствии длительных нападок на своего шефа в присутствии ряда украинцев.
И так продолжалось и далее. В Киеве Розенберг хотел пригласить на обед нескольких украинских профессоров, на что Кох заметил, что если эти гости — достаточно важные персоны, чтобы обедать вместе с ним, то он бы их расстрелял. В Николаеве Кох демонстративно ушел, когда генеральный комиссар, строительный подрядчик из Кенигсберга Эвальд Опперман представлял для развлечения Розенберга народных танцоров.
Внешне все выглядело помпезно и церемониально. Розенберг и Кох фотографировались для печати, вместе ездили в коляске, в которую, как в королевскую карету, были впряжены четыре великолепные лошади серой масти, провезшие их по равнинам Волыни. Их показывали в окружении своих штатов, коренастая фигура Коха в ужасно плохо сидящем белом военном дождевике и Розенберг в форме комиссионера из кино. Нет нужды подчеркивать, что они постоянно были вместе. Даже в районах военного управления Кох все еще наступал Розенбергу на пятки. Только в Крыму, который управлялся моряками, Кох решил оставить Розенберга в покое. В течение нескольких дней Розенберг смог помечтать между дворцами Ливадии и Бахчисарая и гулять по садам Симеиза, где в 1917 г. он провел медовый месяц со своей первой женой, молодой немкой русского происхождения, не подозревая, что приготовила для него судьба. Еще более в неведении был Розенберг среди отчетливо различимых разрывов снарядов в июне 1943 г. Место, которое скоро станет сценой раздела Германии, навевало на него лишь размышления о родине готов. (Крым не родина, а местопребывание последних осколков готской «империи», разгромленной гуннами в 375 г. — Ред.)
В утраченных комиссариатах, где правил Кох, у Розенберга был шанс находиться с Кохом на равных, но даже этот шанс не был использован. В Днепропетровске Розенберг сопровождал Коха при посещении штаба фельдмаршала фон Клейста (командующий группой армий «А»). Через много лет после войны русские судили Клейста, которого югославы экстрадировали в Москву (как военного преступника). С другой стороны, Кох все еще жив — ужасная ирония судьбы для Клейста (Клейст (р. 1881) умер в 1954 г. в заключении в СССР. — Ред.), который считал себя противоположностью Коху и тому, за что стоял Кох.
В присутствии Коха фон Клейст намеренно сделал Розенбергу доклад, завершившийся такими словами: «К сожалению, у нас, как солдат, есть опыт защиты позиций, которые будут неминуемо утеряны, если на Украине не произойдет изменений в политике». Это место не подходило Коху для демонстрации кулака с перстнем, но он высказал несколько едких замечаний по поводу необоснованного пессимизма фельдмаршала. И все же даже при этой возможности Розенберг не рискнул поддержать фон Клейста, резко оборвавшего разговор, в котором Розенберг просто не принял участия. То же самое происходило и в штабе Манштейна (командующего группой армий «Юг») в Мелитополе. Потом Манштейн вспоминал, что Кох вел речь о вербовке рабочей силы на Украине, отрицая, что она была насильственной. Он не припомнил, чтобы Розенберг вообще хотя бы что-то сказал.
Но даже присутствие Коха не помешало Розенбергу узнать истину от одного из генеральных комиссаров. Эрнст Ляйзер, генеральный комиссар Житомирского региона, раньше был чиновником в системе государственных железных дорог и считался сугубо практичным человеком, получив назначение на должность заместителя гаулейтера в Сааре. Удивительно, как Кох сподобился одобрить это назначение. Кох предпочитал чиновников типа Пауля Даргеля или крайслейтера Кнута из Киева, против которого выдвигались «самые серьезные обвинения» и который заявлял, что Киев необходимо уничтожить с помощью эпидемий. Розенберг встретился с Ляйзером 17 июня в Житомире в свой последний день пребывания на Украине. Из докладной записки по совещанию, которую Ляйзер отправил в министерство, неясно, вся ли она была доложена устно в присутствии Коха, но человек, который мог написать такой документ, очевидно, не боялся последствий для себя.
Согласно докладной, партизаны в данное время забирали 60 процентов сельскохозяйственной продукции военного округа Житомир и даже снабжали крестьян семенами для посева. Расхищение скота было настолько велико, что на долю немцев доставалась только 28 процентов овец. Только в пяти Gebiete Ляйзера немецкие аграрные руководители могли работать. В остальных тринадцати Gebiete они вынуждены забаррикадироваться в бывших советских МТС, охраняемых немецкими полицейскими силами как опорные пункты.
Помимо этих машинно-тракторных станций, немцы потеряли большинство пунктов сбора продукции из-за отсутствия войск для их охраны. Партизаны удерживали за собой большинство лесов, поэтому в Винницком регионе, свободном от партизан, леса были вырублены. Партизаны так свободно собирались в отряды, а местность настолько кишела ими, что в Generalbezirk Житомир можно было пользоваться без вооруженного конвоя только одной дорогой — это трасса длиной 120 км, соединявшая летнюю ставку Гитлера под Винницей со ставкой Гиммлера, расположенной в бывшей советской военной академии в колонии фольксдойче в Хегевальде возле Житомира. В боях с партизанами в пределах Generalbezirk Ляйзера за год погибли 4500 полицейских, украинских полицаев и немецких гражданских лиц. Многократно награжденный ветеран Первой мировой войны Ляйзер заявил, что, несмотря на то что позади линии фронта полно войск, командующие военными тыловыми районами неизменно возражают в ответ, утверждая, что не могут выделить людей для операций против партизан.
В заметно более сдержанных выражениях Ляйзер продолжал связывать такое состояние дел с депортацией работников в Германию. Она обрела большие масштабы с апреля 1943 г., когда Заукель сам побывал на Украине. Нет сомнения, что Розенберг слушал это в том состоянии тупого убожества, как и когда он находился под холерическим взглядом Коха. В докладе Ляйзера он мог разглядеть полный крах всего того, чего стремился достичь гитлеровский «колониализм», потому что его объектом была самая богатая и самая населенная часть сельскохозяйственных пространств Советского Союза, а также та часть, которая менее двух лет назад встречала немцев цветами (в отдельных случаях. — Ред.). Но по крайней мере, можно было сказать, что в некоторых местах в районе Житомира существовало хоть какое-то управление. К северу и еще дальше на север в Белоруссии и Литве не было вообще никакого управления, за исключением некоторых городов на германских линиях снабжения.
Борьба между министром и рейхскомиссаром стала призрачной бессмысленной схваткой. И тем не менее она была ожесточенной и воспринималась всерьез многими немецкими сентименталистами, все еще считавшими, что еще есть время превратить совершенно аморальную войну в крестовый поход русского народа за свободу под знаменем со свастикой. Такие люди все еще могли радоваться победе какого-то Розенберга над каким-то Кохом, как будто эти два создания по-прежнему играли какую-то роль.
Кох был занят своими жалобами Ламмерсу даже тогда, когда Розенберг был с ним на Украине. Их темой опять был декрет Розенберга от 23 февраля 1943 г. об открытии начальных школ и техникумов на Украине. На этот раз Кох избрал линию аргументации, рассчитанную на сочувствие Гитлера. На Украине он «потерял полмиллиона евреев». В результате не осталось умелых торговцев. (Поскольку русско-украинское купечество было истреблено как сословие усилиями ЧК — ОГПУ — НКВД. — Ред.) Нельзя даже сапоги починить. «Что же важнее? То, что я учу украинцев чинить сапоги, или то, что посылаю их в средние школы, чтобы они смогли создать украинское государство?»
Это было напоминанием Гитлеру о том, что тот не объявил своего решения после третейского суда между ним и Розенбергом 19 мая. Так что 22 июня по возвращении в свое управление в Берлине Розенберг обнаружил директиву Гитлера, уже более недели его дожидавшуюся. Согласно собственным воспоминаниям Розенберга, ему было предписано «ограничиться основными принципами в том, что касалось законодательства, и не особенно интересоваться деталями управления восточными территориями». Фактический текст записки Ламмерса показывает, что на самом деле было еще хуже. Кох получал право выдвигать контрпредложения, а Ламмерс и Борман, если согласие не достигалось, играли роль арбитров. Фактически Кох теперь обрел независимость, потому что Ламмерс и Борман наверняка его поддержат. Розенберг скрывал это оскорбление от своего персонала, но Политическое управление (Hauptabteilung Politik) знало правду и посоветовало Розенбергу подать в отставку. Розенберг на это ответил, что в авторитарном государстве это невозможно.
Но хотя Гитлер и вынес решение, благоприятное для Коха, он так и не решил ни одного конкретного вопроса. Когда Кох попытался напомнить о декрете о частной собственности, Ламмерс в сентябре отписал ему, чтобы он более ничем не беспокоил фюрера в этой связи. И так и остался нерешенным вопрос об украинских школах. Да и вопрос о школах, колхозах уже не имел значения в сентябре 1943 г. — в месяце вступления в силу приказа о применении тактики выжженной земли, потому что уже мало было крестьянских хозяйств, где осмеливался показаться немецкий Lafuehrer, и немного городов, где германский чиновник мог либо открывать школы, либо закрывать их.
Розенберг через Кейтеля получил еще одну директиву фюрера, которая могла принести ему лишь чувство облегчения. Телетайпное сообщение от 8 июня информировало его, что Гитлер запретил всякие дискуссии о русских освободительных движениях и что предложенная Розенбергом встреча с Йодлем и Кейтелем становится в таком случае ненужной. Поэтому Розенберг избежал этой жуткой поездки в Растенбург (в «Вольфшанце»).
В какой-то момент Розенберг осознал, что министерство сможет управлять сатрапами на Востоке, только если привлечь на службу в нем какого-нибудь партийного деятеля высокого ранга (которого будут бояться и Кох, и Лозе). Но не находилось такой личности, которая пожелала бы работать с Розенбергом, если только ей не будет разрешено отдавать ему приказы. Вообще-то была одна организация, всегда готовая занять посты в любом министерстве, но которую редко приглашали для этого, и это была СС. Попросить любого какого-нибудь высокопоставленного лидера СС взять на себя ведение дел Управления Hauptabteilung Politik означало бы еще больше ослабить власть Розенберга, но были и доводы за. Пока СС действовала в Советском Союзе почти независимо от Розенберга, акции СС были главным образом направлены против евреев, партизан и военнопленных. В этих вопросах Розенберг с СС не ссорился так, как с Герингом, Заукелем и своими рейхскомиссарами. Аргументом в пользу назначения человека СС было то, что Кох ревниво относился к посягательствам Гиммлера как в Восточной Пруссии, так и на Украине, и сейчас он мог бы еще более проявиться в этом плане. С другой стороны, Розенберг не испытывал любви к Гиммлеру, потому что тот вырвал из рук Розенберга школы партийной подготовки и в целом заменил его в качестве эксперта по идеологии. По-другому сложились отношения с наставником Гиммлера и признанной «доброй феей» — Готтлобом Бергером, который из Главного управления СС (SSFHA) руководил внутренними делами пятнадцати полевых дивизий СС. С Бергером Розенберг был на короткой ноге.
Сорока семи лет от роду, с густыми бровями и с чем-то славянским во внешности, Готтлоб Бергер, бывший директор деревенской школы в Вальдштеттене и бывший директор Вюртембергского гимнастического института, не был ярым ненавистником славян, несмотря на то что именно контора Бергера спонсировала издание пресловутой иллюстрированной брошюры Untermensch («Недочеловек». — Пер.). С 1940 г. Бергер вербует коренных жителей Финляндии, Скандинавии и стран Бенилюкса в ряды воюющей СС на том принципе, что германским можно считать любой арийский тип, ибо теперь СС включала в себя боснийцев и албанцев мусульманского происхождения (21-я горнострелковая дивизия СС «Скандербер» (албанская дивизия № 1) находилась с июня 1944 г. на Юго-Востоке на формировании. В начале 1944 г. расформирована и включена в состав 7-й добровольческой горнострелковой дивизии «Принц Евгений» (сформированной из фольксдойче и др.). — Ред.), а также первые формирования украинской дивизии СС (14-я пехотная дивизия СС) «Галичина» (сформирована в ноябре 1943 г. — Ред.).
Как глава СС Гиммлер все еще был обязан копировать Гитлера в изображении украинцев как «низшей расы», но внутри СС расизм уже давно проигрывал охоте за пушечным мясом. Даже в июне 1941 г. разведка СС соперничала с адмиралом Канарисом в пользовании услугами украинских террористических групп. В момент возвращения Розенберга с Украины Бергер пытался вызволить некоторых из этих террористов из концентрационных лагерей для службы в его дивизии СС «Галичина».
Бергер был не только иного, чем Кох, мнения об украинцах, но и был уже наполовину в министерстве Розенберга. С июля 1942 г., вскоре после смерти Гейдриха от бомбы чешского патриота (покушение осуществили заброшенные из Англии агенты чехословацкого происхождения. — Ред.), Бергер к своим назначениям добавил должность связника между Гиммлером и Розенбергом. Почти сразу же стал плести интриги, чтобы завладеть Главным политическим управлением. В январе 1943 г. Розенберг был готов к этому, но столкнулся с оппозицией со стороны своего заместителя Альфреда Майера и с сильным сопротивлением изнутри самого политического управления. Эта ситуация заметно изменилась в апреле, когда Гиммлер поддержал планы Главного политического управления в отношении автономии Прибалтики в расчете на комплектование здесь дивизий СС усилиями Готтлоба Бергера. (С ноября 1943 г. формировалась 15-я пехотная дивизия СС (латышская № 1), в декабре 1943 г. была сформирована 19-я пехотная дивизия СС (латышская № 2), в феврале 1944 г. была сформирована 20-я пехотная дивизия СС (эстонская № 1). — Ред.) Бергер даже проявлял намерения подержать Розенберга в деле Цумана.
Для Розенберга отстранение главы Hauptabteilung Politik не создавало последующих трудностей, поскольку движущей силой здесь был не Георг Лейббрандт, а его заместитель — Отто Брайтигам, пользовавшийся хорошей поддержкой в рядах высшего командования вермахта. Но Розенберг не мог просто избавиться от Лейббрандта, так как подобные его действия могли расценить как желание задобрить Коха. Было бы лучше дать возможность СС найти мотив, а также преемника, и было очень удачно то, что Лейббрандт с самого начала был на плохом счету в Главном управлении безопасности. Все было против него. Он родился русским подданным в немецкой колонии под Одессой, жил в США. Как рокфеллеровский стипендиат, он учился не менее чем в шести университетах, и один из них был Лондонским. Кроме того, в дни, предшествовавшие восточному министерству, Лейббрандт обхаживал многочисленных русских эмигрантов за счет АРА Розенберга. Некоторые из его протеже были схвачены гестапо в тот момент, когда Гитлер вторгся в Советский Союз. В октябре 1942 г., когда был раскрыт настоящий крупномасштабный коммунистический заговор (разведсеть. — Ред.) «Красная капелла» (немцы начали ликвидировать «Красную капеллу» с декабря 1941 г., в течение 1942 г. эта разведывательная сеть была разгромлена, в августе произошли массовые аресты, в декабре были вынесены десятки смертных приговоров. — Ред.), Лейббрандт оказался в серьезной опасности. Он сохранил свое место скорее благодаря усилиям своих коллег, чем лояльности Розенберга.
Возможно, Розенберг решил уволить Лейббрандта после разговора с Гитлером и Кохом 19 мая 1943 г. Четыре недели спустя, все еще находясь на Украине, Розенберг отправил Лейббрандта в отпуск по болезни, чтобы дать тому возможность пройти курс лечения в Карлсбаде (Карловых Варах). Для нацистского чиновника это официальное место было определенным предвестником несчастья, некоей Байей Третьего рейха (Байя — древнеримский курорт на берегу Неапольского залива, более популярный среди богачей, чем Помпеи, Геркуланум и Капри; прославился гедонизмом, слухами о скандалах и коррупции. Байя была разграблена мусульманскими налетчиками в VIII в. и брошена из-за малярии в 1500 г. Из-за опускания берега сейчас ее большая часть находится под водами Неаполитанского залива. — Пер.). В Карлсбаде Лейббрандт узнал не только о том, что он уволен, но и о том, что к тому же призван в ряды СС, как бывший группенфюрер СА. Лейббрандт постарался избежать этого. 10 августа в возрасте сорока лет он был зачислен в германские ВМС (кригсмарине) в качестве младшего матроса. В 1949 г. его обнаружили как позабытого человека, когда он читал лекции в Американском культурном институте в Мюнхене.
Но Готтлоб Бергер слишком поздно занял место Лейббрандта, чтобы совершить какие-то изменения в политике на Украине, потому что жить рейхскомиссариату оставалось всего несколько месяцев. Розенберг не разглядел истинной цели, которой должно было служить назначение Бергера, а именно — возвышение Гиммлера как «борца за русское освободительное движение». Бергер был слишком озабочен этими вопросами высокой политики, чтобы уделять время делам Главного политического управления, которое сейчас носило уже новое название — «штаб политических операций». Поначалу он ежедневно посещал заместителя Розенберга Альфреда Майера, но своего стола не имел и документов не подписывал. В конце концов было решено, что за него их будет подписывать адъютант — некто Бранденбург. Летом 1944 г., когда его не было рядом с министерством несколько недель, Бергер предложил Розенбергу перевести штаб политических операций в Главное управление СС. Когда Розенберг отказался, Бергер создал параллельную организацию из людей СС.
Таким образом, Бергер практически лишил полномочий Розенберга. Даже те, кто два года засыпал Розенберга добрыми советами, теперь посылали свои доклады в СС. Правда, впервые министерство имело «послов» при дворах Коха и Лозе, но это вряд ли оказало влияние на создавшуюся ситуацию. На Украине референты боялись Коха и докладывали о делах в его пользу. В Остланде они не боялись в докладах выступать против Лозе. Поэтому, когда в рейхскомиссариате Украины Коху уже нечем было управлять, ему было приказано отправиться в Остланд и принять дела у Лозе. Но над последний сценой трагикомедии «Розенберг — Кох» уже медленно и неуклонно опускался занавес.
Выжженная земля
5 июля 1943 г., за две недели до возвращения Розенберга с Украины, Гитлер начал свою третью летнюю военную кампанию в Советском Союзе. Операция «Цитадель» не была заявкой на окончание войны, а стала попыткой перехватить инициативу у русских, срезав Курский выступ. Данная попытка провалилась, и месяц спустя советские войска использовали этот выступ для нанесения глубокого и неудержимого танкового удара в направлении Киева и Днепра. В середине августа (23 августа. — Ред.) Харьков был немцами сдан во второй и последний раз. Затем последовал стратегический и, на данный момент, контролируемый отход группы армий «Юг» и группы армий «А». К началу октября вся Украина к востоку от Днепра была оставлена, кроме части степи, прикрывавшей Крым. Спустя месяц пал Киев, и к концу декабря русские прорвали оборону по линии Днепра. Теперь Крым был изолирован от германского фронта, и связь с ним могла быть только по морю. Давление советских войск продолжало нарастать до середины апреля, и к этому времени Красная армия дошла до Днестра и Карпат. 5 февраля (2 февраля, взят внезапным ударом кавалерийских частей 6-го гвардейского кавкорпуса совместно с наступавшими с фронта 76-м и 24-м стрелковыми корпусами. — Ред.) 1944 г. Ровно — «столица» Коха — перешел в руки русских. К середине марта от рейхскомисариата Украины осталось лишь название.
То, что все это произойдет в течение нескольких месяцев, должно было быть очевидным для реалистов в германском Верховном командовании еще в августе 1943 г. Чиновники гражданской и военной администрации, однако, жили в мире грез. В то время когда пал Харьков, они были заняты тривиальными событиями. Сардоник Брайтигам, у которого было чутье на такие вещи, рассуждал об украинской грамматике для начальных школ, изданной в этом же месяце. Выпущенная восточным министерством, но запрещенная Кохом, она была напечатана на латинице, которую украинские дети читать не могли. Потом прошло совещание между министерством и Верховным командованием по вопросу расселения германских солдат, которым, как римским легионерам, предназначалось колонизовать Украину. Вермахт был озабочен тем, чтобы министр не забыл о его (вермахта) доле перед тем, как вернет колхозы крестьянам. В Советском Союзе находилось примерно три миллиона немецких солдат (к началу 1944 г. на советско-германском фронте находилось 4906 тыс. солдат и офицеров Германии и ее союзников против 6354 тыс. личного состава советских войск. — Ред.), но, как сообщил офицер по заселению, менее 200 человек согласились на «украинские укрепленные границы» (подобные тем, что были во времена Римской империи). Сложнее было с малолетними детьми — единственным напоминанием, которое вермахт, скорее всего, оставит после себя. Следует ли их оставлять, чтобы они выросли маленькими славянами? Расовое политическое управление партии приняло решение, что, если они (дети) проявляют германские характеристики, их необходимо взять в Германию. Но как различить, кто — марксист, а кто — национал-социалист, если самые старшие в этой группе редко достигали четырнадцати месяцев от роду? (Характерный образчик авторской болтовни. «Марксизм» и «национал-социализм» здесь не учитывались. — Ред.) В такой ситуации возможно было только одно решение. Малютки остались.
В эти восемь месяцев непрерывного отступления были и более насущные проблемы. Некоторые из них можно было бы упростить, если бы вермахту было позволено взять на себя управление оставшейся частью рейхскомиссариата. Но Кох и Борман получили от Гитлера указания, что вермахт может взять у гражданской администрации ровно столько территории, сколько он отдал ее врагу. Когда отступление стало слишком стремительным, чтобы уделять время таким землемерным операциям, было решено, что военное управление простирается только на 10 км позади линии фронта. Когда фронта вообще не стало, это уже было невыполнимо (советские войска осуществляли глубокие операции, но сплошной фронт немцы каждый раз восстанавливали — все дальше и дальше к западу. — Ред.), потому что солдатам приходилось воевать в районах, где власть, если ее можно было назвать таковой, была гражданской, а не военной. Доклады в ходе отступления показывают, что на немецкого солдата эта власть впечатления не производила.
Но рассуждать о гражданской и военной власти было просто эвфемизмом. Совершенно исчезла размытая граница между гитлеровским государством эксплуатации и беспорядочного грабежа всего и вся. В большой степени это было вызвано приказом о тактике выжженной земли, которую русские сами впервые применили в 1941–1942 гг., когда была их очередь отступать. Немцы ввели в действие «Приказ о выжженной земле» на Украине до того, как отступление докатилось до Днепра, ибо указания Гиммлера полицейским частям Прютцмана и инструкции Геринга экономическому штабу «Восток» были изданы 7 сентября 1943 г. — через день (за день. — Ред.) после объявления Сталиным о взятии г. Сталино (ныне Донецк, освобожден 8 сентября. — Ред.) в Донецком бассейне. Приказ Гиммлера гласил:
«Ни один человек, ни одна голова скота, ни один процент урожая и ни одна железнодорожная линия не должны остаться позади. Не должно остаться ни одного целого дома, ни одной шахты, не разрушенной на много лет вперед, и ни одного колодца, который не отравлен».
Между приказом и практикой — целый мир различий. Если бы это было не так, большинство населения Азии исчезло бы во времена Чингисхана. При выполнении «Приказа о выжженной земле» существовали бесчисленные препятствия, хотя и можно сомневаться в заявлениях некоторых послевоенных мемуаристов о том, что всегда именно вермахт выступал против него и что всегда этот приказ выполняли гражданские лица. Например, командующий военным тыловым районом сообщил на Рождество 1943 г. гебитскомиссару в г. Казатин, что все мужское население в возрасте от пятнадцати до шестидесяти пяти лет переправлено вместе со скотом за указанный рубеж. Четырнадцатью днями ранее газета Berliner Boersenzeitung сообщила, что в этом угрожаемом секторе фронта работало восемьдесят эвакуационных составов и было уведено 400 тыс. голов скота.
Но в большинстве мест было просто невозможно выполнить ни одного из положений «Приказа о выжженной земле». Не только потому, что партизаны контролировали большую часть сельской местности между городами с немецкими гарнизонами, но и потому, что та масса полицейских сил, что имелась у немцев, состояла из украинцев и была ненадежной. Поначалу эти украинские части использовались исключительно для истребления евреев. Позднее они воевали с партизанами, когда еще считалось, что Красная армия не вернется, и даже помогали в немецких облавах в своих собственных деревнях для депортации людей на работу в Германию. Но какой был стимул в выполнении немецких приказов осенью 1943 г.? Кох уже отметил возрождение активности ОУН в своей огромной докладной от 16 марта, когда сообщил об аресте в рейхскомиссариате некоторых ее агентов. В то время банды УПА под началом Тараса Боровца отняли у рейхскомиссариата немалую часть Волыни-Подолии. В мае Варлимонт получил рапорт из группы армий «Юг», в котором рекомендовалось попробовать зачислить эти банды в контрпартизанские формирования. В докладе признавалось, что члены УПА нападают на немецких гражданских чиновников, но предполагается, что эти члены могут стать покладистее, если рейхскомиссариат будет отдан в военное управление. Варлимонт заявил инспектору «восточных войск» генералу Гельмиху, что было бы лучше перебить всю УПА и «всех так называемых добровольцев, которые создают проблемы». Карл Михель, который сопровождал Гельмиха в этот раз, подумал, что ему удалось отговорить Варлимонта от этого, отметив, что было бы лучше, если бы их перебили в бою. Но после «Приказа о выжженной земле» от 7 сентября 1943 г. такая рекомендация имела бы смысл, если бы добровольцы сражались совсем на других фронтах. Спустя пять недель Гитлер решил перебросить всех волонтеров на западное побережье Европы, а также в Италию и на Балканы.
Даже вывод добровольцев не смог воспрепятствовать росту третьей силы на Украине, силы, которая в одно и то же время воевала и против России (Красной армии), и против Германии — точно так же, как это было в 1918 г. Питающей средой для этой третьей силы (более чем когда-либо) была Галиция, где администрация Ганса Франка все еще терпела контролируемые УПА группы в качестве противовеса польским группам Сопротивления. В Галиции бандеровцы существовали открыто, хотя их лидер Степан Бандера томился в концентрационном лагере Заксенхаузен. Когда германское отступление докатилось до Галиции, третья сила вышла на арену. В конце июля 1944 г., когда Львов оказался в руках русских (27 июля. — Ред.), там произошла драматическая череда событий, схожих с теми, что были при провозглашении независимости в июле 1941 г. Когда остатки XIV (автор перепутал XIII армейский корпус с 14-й дивизией СС «Галичина». — Ред.) германского армейского корпуса перебирались через Карпаты в Венгрию, с ними были 3 тыс. уцелевших из сформированной Гиммлером дивизии СС «Галичина». (Эта дивизия была почти полностью уничтожена под Бродами, как и другие дивизии XIII армейского корпуса немцев (всего было окружено до 8 дивизий врага). Из котла вырвалось около 500 галицийцев из 15 300, к которым присоединились 1200 человек из тыловых подразделений. Вместе с остальными жалкими остатками XIII АК они пробирались в Венгрию. — Ред.) Перевалы были в руках бандеровцев, отбиравших у немцев оружие, но не трогавших своих соотечественников. Это оружие предназначалось для использования в дальнейшем против любой оккупирующей Украину державы, будь то Германия, Советский Союз или Польша.
Эти последние из партизан определенно все еще были активны даже в сентябре 1947 г., когда поступили сообщения о том, что бывшие бандеровцы и члены дивизии СС «Галичина» перешли границу из Польши в Словакию (Чехословакию. — Ред.). Многие из этих беглецов добрались до Германии, где были интернированы в американской зоне. (Пересечь страну, занятую в то время Красной армией, смогли, быть может, единицы преступников. — Ред.) Очевидно, что они действовали по обе стороны советско-польской границы. С тех пор бандеровцы исчезли из скупых сводок новостей, поступавших из аннексированной Советами (на совести автора. — Ред.) Галиции. Было бы неразумным предполагать, что они исчезли из истории. Принимая во внимание повторное появление казачьих атаманов в 1942 г., скрывавшихся со времен Гражданской войны 1918–1921 гг., не следует забывать об этой особенной форме украинского индивидуализма, пережившего сталинское правление силы в 1930–1934 гг. и Эриха Коха в 1941–1943 гг.
Пока промосковские партизаны и антисоветские националисты спасали огромные участки Украины от действия «Приказа о выжженной земле», разногласия и отсутствие дисциплины среди немцев также вносили свой вклад. После месяцев деморализующих арьегардных боев и отступления легенде о прусской дисциплине были нанесены суровые удары. Рассказывают, что германские части, которым не хватило места при эвакуации из Крыма в мае 1944 г., будто бы открывали огонь по отплывающим кораблям, перед тем как сдаться русским. Были и румыны, управлявшие полосой Советского Союза — суверенной, независимой и не потревоженной этим армагеддоном. В ноябре 1943 г. румынская Одесса была сказочным местом, где без тревог жили немецкие дезертиры и где у черного рынка были клиенты как среди германских полевых командиров, так и среди советских партизан.
Во многих украинских городах немецкие солдаты грабили склады и сборные пункты, в течение последних двух лет служившие политике эксплуатации этой территории. Германские чиновники, отвечавшие за это, либо разбежались, либо были беспомощны в результате развала администрации в Ровно. С другой стороны, солдат не так активно отговаривали не брать того, что они были обязаны по службе уничтожить, если нельзя увезти. Это был последний урожай, рожденный приказом о юрисдикции «Барбароссы», который за подписью Кейтеля был разослан 14 мая 1941 г. и повторен в более поздние даты.
3 ноября 1943 г. советские войска начали свое мощное наступление на Киев, который пал 6-го. К 11-му здесь возник зловещий танковый клин, угрожавший двум последним Generalbezirk Коха: Волыни-Подолии и Житомиру. Сам город Житомир уже был в русских руках, но 20 ноября его отбила 4-я танковая армия в последнем германском контрнаступлении на Восточном фронте. Еще 5 недель фронт на Украине был действительно стабилен. (Уже 24 декабря Красная армия начала Житомирско-Бердичевскую наступательную операцию, 31 декабря 1944 г. снова взяла Житомир и 14 января 1944 г. вышла на подступы к Ровно. — Ред.) Когда кризис миновал, гебитскомиссар Житомира послал рапорт уже известному Эрнсту Ляйзеру. Он обвинял отступающие германские войска в грабежах домов и рабочих помещений немецких чиновников еще до того, как администрация их покинула. За девять дней советской оккупации (7 дней — Красная армия взяла город 13 ноября, оставила 20 ноября. — Ред.) грабежей в городе было немного, но они возобновились, когда немцы вернулись. Подобный рапорт пришел и из Коростышева, где нестроевые части разворовали склады с зерном и семенами. Здесь же 10 ноября посреди города украинское население имело удовольствие наблюдать, как германские солдаты грабили германский корпоративный склад — солдаты жуткого внешнего вида, нагруженные поросятами и гусями, как герои Тридцатилетней войны 1618–1648 гг. В Казатине гебитскомиссар был вынужден под дулом пистолета сдать зернохранилище ефрейтору.
В этих сценах анархии «Приказ о выжженной земле» потерпел неудачу, но у Розенберга все же было исправительное средство по его вкусу. Надо было освободить чиновников экономического штаба «Восток» от двойного контроля со стороны Геринга и вермахта и подчинить их своему собственному министерству. В тот день, когда Житомир был отбит, Розенберг послал Кернеру в экономический штаб «Восток» подробный меморандум. В декабре, когда вермахт отчетливо показывал, что отступление вовсе не лишит его своей доли в грабеже, Розенберг составил второй меморандум. Наконец, 24 января 1944 г. он пишет Герингу лично, требуя ликвидировать экономический штаб «Восток». Геринг дождался падения Ровно (2 февраля. — Ред.), а потому смог ответить 14 февраля в негативном ключе. Геринг сообщил Розенбергу, что конференция по будущей экономической администрации должна быть отложена, так как сейчас «рейхскомиссариат Украина» почти полностью находится под военным управлением. Геринг мог бы при этом уточнить, что военное управление осуществляется Красной армией.
Несломленный Розенберг перенес свои притязания с Украины на Белоруссию, где некоторые осколки гражданского управления сохранялись до июня 1944 г. В течение марта и апреля шла переписка, и Геринг не хотел уступать, а Розенберг был бессилен, несмотря на сильного человека из СС у себя в команде. Соответственно, германское управление на оккупированных территориях Советского Союза приказало долго жить в тот момент, когда Розенберг ввязался в еще одну бессмысленную схватку за главенство, на этот раз с Герингом вместо Эрика Коха, который уже много месяцев назад вернулся в Кенигсберг.
Заключительные приключения Коха должны завершить историю этой эпической ссоры, несмотря на то что они происходили далеко от Украины. 18 июля 1944 г., то есть за два дня до заговора с целью убийства Гитлера, Кох был в Вольфшанце, докладывая о своих планах обороны Восточной Пруссии, чьей границы русские уже достигли в одной точке (к довоенным границам Восточной Пруссии советские войска вышли только в августе 1944 г. — Ред.). Когда фельдмаршал Модель раскритиковал этот план как дилетантский, Гитлер выступил в защиту Коха, принадлежавшего к той неизмеримо малой группе лиц, которым фюрер еще доверял. Как комиссар обороны Восточной Пруссии, Кох вербовал свою собственную внутреннюю гвардию рекрутов. Это была модель будущего фольксштурма, но в то же время такой источник головной боли, что преемник Моделя генерал Ганс Рейнгардт жаловался на то, что Кох заворачивает поезда с боеприпасами группы армий «Центр» для нужд своей собственной «армии».
Настолько велик был кредит доверия Коху у Гитлера, что в дополнение к обороне Восточной Пруссии ему был дан еще один рейхскомиссариат. 8 сентября 1944 г. Кох разослал телетайпом сообщение, гласившее, что Гитлер доверил ему использование местных ресурсов в частях рейхскомиссариата «Остланд», еще занятых войсками группы армий «Центр». Коху предстояло особо позаботиться о конфискации экономических ресурсов, и для этой цели все германские административные органы были подчинены ему. Это был приказ об эвакуации, ибо в середине июля 1944 г. русские просто раскололи фронт, выйдя к морю к западу от Риги. (К морю (Рижский залив) советские войска вышли 31 июля, но затем немцам удалось восстановить сухопутный коридор. — Ред.) Дни Остланда были сочтены, но риторика Коха оставалась прежней. Утверждают, что он заявил, что ликвидирует всякого «остидиота», который попытается вести переговоры с латышами, литовцами и эстонцами как с независимыми нациями. Он введет «испытанные и проверенные методы работы рейхскомиссариата на Украине».
Но Кох этого не сделал. Через неделю после его назначения советские войска вновь перешли в наступление, и к началу октября вся Эстония была им отдана вместе с большей частью Латвии. Рига и Курляндия остались в кольце окружения далеко позади Русского фронта, который протягивался от устья Немана и далее на юг вдоль границы Восточной Пруссии. К концу месяца потеря Риги (взята Красной армией 15 октября. — Ред.) сократила мешок в размерах до района у порта Лиепая (Курляндская группировка немцев оборонялась до конца войны на фронте от Лиепаи до Тукумса. — Ред.), на защите которого Гитлер настаивал вплоть до капитуляции Германии из-за его якобы огромной важности как базы для подводных лодок (здесь автор, как водится, придумал. — Ред.). Что касается Коха, он никогда не бывал и рядом с Остландом. С начала ноября, когда русские укрепились в его собственном гау Восточной Пруссии, даже Кенигсберг находился слишком близко от линии фронта, и Кох держался как можно ближе к отелю «Адлон» в Берлине. (В Берлине, возможно, было опаснее — из-за постоянных бомбардировок союзной авиации. — Ред.) В конце января, когда Кенигсберг был уже отрезан от рейха, Кох устроил свой штаб в Пиллау на Балтике, дав клятву Гитлеру, что будет защищать Восточную Пруссию, если понадобится, с одним фольксштурмом. Кох открыто обвинял командующих армиями Хоссбаха и Рейнгардта в заговоре с целью сдачи западным союзникам. И он посодействовал падению этих генералов и сделает то же самое с каждым, кто отдаст хотя бы метр Восточной Пруссии.
9 апреля капитулировал генерал Лаш. (В ходе Кенигсбергской операции 6–9 апреля советские войска (130 тыс., но превосходящие немцев в технике) вышли 9 апреля в центр города. Командир гарнизона Кенигсберга Лаш, потерявший за эти дни 42 тыс. своих только убитыми, приказал еще живым 92 тыс. сложить оружие. — Ред.) И Кенигсберг Иммануила Канта начал свою историю в качестве русского города Калининграда — унылой агломерации, которую не рекомендуется посещать туристам — искателям приключений даже журналистами воскресных газет, охотящимися за сенсациями. Во время предсмертной агонии Кенигсберга Коха не было даже рядом, но он послал Гитлеру еще одну телеграмму, заявляя, что Лаш воспользовался его кратковременным отсутствием, чтобы совершить акт предательства. Кох снова повидал Гитлера в его бункере и отбыл в Пиллау, проливая обильные слезы и клянясь защищать свой объект до конца. 23 апреля Пиллау уже горел, а русские приближались (Пиллау пал 25 апреля. — Ред.). Для отъезда Эриха Коха, его персонала и вывоза личного имущества понадобился целый ледокол (шхуна ледокольного класса. — Ред.) Ostpreussen. Ostpreussen плыл по Балтике восемь дней, пока на траверзе Копенгагена Кох не узнал о смерти Гитлера. Понимая, что теперь его никто не защитит, он проник на берег во Фленсбурге, вооруженный фальшивыми документами на имя майора Рольфа Бергера. Под этим именем Кох провел почти год в лагере для беженцев из Восточной Пруссии в Зедеберге, Шлезвиг. Он отрастил усы огромных размеров и проходил как лишившийся собственности землевладелец из Гумбиннена. Вынырнул он в начале 1946 г., чтобы устроиться в Хааземор в 27 км от Гамбурга. Кох работал поденщиком, снимал комнату в коттедже, а на заднем дворе держал домашнюю птицу для черного рынка.
Кох нарушал камуфляж, который был почти невероятным, чтобы присутствовать на местных собраниях беженцев из Восточной Пруссии, где, как Рольф Бергер, он рассказывал о том, что с Эриком Кохом попал под бомбежку и был потоплен русскими, считая, что таким образом удостоверяет смерть личности, которую все беженцы явно проклинали. Но однажды в 1949 г. один армейский офицер из Кенигсберга заговорил с ним, пристально вглядываясь. Этот офицер когда-то попросил у Коха разрешения эвакуировать свою жену и дочь. На эту просьбу, как и на все ей подобные, последовал отказ, и женщина пропала без следа. Через несколько дней после этой встречи Кох был в руках гамбургской полиции.
Британские оккупационные власти намеревались передать Коха германскому правосудию. Когда польское правительство потребовало экстрадиции Коха, было отмечено, что по статуту союзнического контроля истек срок давности. 8 июня советский журнал «Новое время» возмущенно потребовал суда над Кохом в Советском Союзе. Но за статьей требования об экстрадиции не последовало. Тут загадочного было меньше, чем казалось. В Москве не имели ничего против того, как обращался Кох с украинскими националистами, но было много причин для того, чтобы не предавать гласности сведения о жертвах Коха.
Поляки продолжали настаивать на своем требовании. Когда успех уже был в пределах досягаемости, обреченный человек начал бесполезную голодовку в тюрьме Дюссельдорфа. В феврале 1950 г. Коха переправили самолетом в Варшаву, и тут начался пробел в жизни Коха длиной почти в девять лет. В первые месяцы своего заключения в тюрьме Мокотов он составил «политический набросок» своей жизни, который собирался зачитать на процессе. Это породило в Западной Германии слух, что его выпустили, чтобы он написал книгу с обвинениями государственных деятелей союзников. Были еще два других слуха: в марте 1952 г. о том, что его экстрадировали в Советский Союз, а в сентябре 1956 г. — что поляки сняли свои обвинения и отправили его в Западную Германию. Никаких официальных сообщений об одиночном узнике Мокотова не появлялось до начала 1957 г., когда процесс над Эриком Кохом был назначен на 28 января. Но он был отложен на неопределенный срок по причине состояния здоровья Коха.
Когда в конце сентября 1958 г. Кох предстал перед своими обвинителями, началась новая полоса в его жизни, не имевшая ничего общего с известной нам карьерой рейхско-миссара Украины. Обвинение ограничивалось правлением Коха в Generalbezirk Белостока и включенных в него польских районов. В этой части старой Польши неслыханные и неописуемые вещи творились под личиной этнических чисток и контрпартизанской борьбы. То, что тогда были умерщвлены 7200 поляков и 21 тыс. евреев, вероятно, не преувеличение. Но Кох в акции СС такого рода не вмешивался. После нескольких недель до мелочей справедливого и открытого процесса стало очевидно, что ни тома доказательств, ни цепочки свидетелей не могут установить меру ответственности Коха. Суд стал театральный действом, причем прекрасно поставленным, чтобы показать Западу, что польское правосудие в Польше Гомулки (1-й секретарь ЦК правящей тогда в Польше ПОРП в 1956–1970 гг. — Ред.) избавилось от сталинизма. И хотя в марте 1959 г. Коху был вынесен смертный приговор, было не похоже, что его приведут в исполнение.
Еще более театральным было последнее появление на публике изнуренного, преждевременно постаревшего гаулейтера — умирающего в шестьдесят девять лет человека (Кох умер в 1986 г., дожив до 90 лет. — Ред.). Его фотографировали, когда его несли под руки крепкие, сильные полицейские, и он лихорадочно переводил взгляды на изящных польских медсестер, которые ухаживали за ним на скамье подсудимых. Следы. Мало осталось в нем от тех качеств, что когда-то поражали Гитлера и Геринга, и все же они были очевидны даже сейчас. Но загадка осталась.