Восточные рабочие
Организация Заукеля и ее руководитель
Тесно связанной с некоторыми особенностями партизанской войны была обширная вербовочная организация, выкачивавшая людские рабочие ресурсы из оккупированных территорий Советского Союза. Через материалы совещаний и постановлений, постоянных импровизаций перед лицом растущей угрозы поражения мелькает расплывчатая фигура комиссара по рабочей силе в управлении четырехлетнего плана (1942–1945. — Ред.) Фрица Заукеля. Как и у столь многих нацистских функционеров военного времени, роль Заукеля была двойственной и запутанной. Почти каждый считал его ответственным за рост партизанского движения, и тем не менее Заукель часто пытался снизить масштабы репрессий в надежде на использование местного населения в качестве источника рабочей силы.
Огромный спрос Заукеля на людей, который в основном пал на Украину как житницу продовольствия, поставил его в конфликт с «аграрными лидерами» экономического штаба «Восток», занятыми обеспечением огромных поставок зерна, которые Гитлер не переставал требовать. Поэтому в то время как в целом история германского правления на оккупированных советских территориях — это история конфликта между ярыми сторонниками Гитлера и либеральными группами ост-политиков, то история «восточных рабочих» Заукеля — это история конфликта между самими сторонниками Гитлера.
Нелегко выбрать курс между существующими черной и белой версиями одной и той же истории. Для советских и польских рабочих трудовая повинность и депортация в рейх означали некую форму рабства с концентрационными лагерями, маячившими на горизонте. Эти обстоятельства облегчались лишь тем, что условия жизни и труда в Германии были иногда не хуже, чем в их собственных разрушенных домах. И все же германскому гражданскому населению эта форма труда казалась некоей привилегией. Немцам советовали верить, что они оказывают благодеяние бедным варварам, предоставляя им немецкий рацион и одежду и обучая их немецкому образу жизни. Нацистская позиция была схожа с той, что занимали ранние викторианские правящие классы по отношению к вопросам облегчения бремени бедности, длинного рабочего дня, к умытым лицам и нудной, неудовлетворительной пище, которые рассматривались как целебные блага сами по себе. Некоторые из докладов об условиях жизни остарбайтеров и попытки улучшить их читаются как какой-нибудь социологический роман Чарлза Рида или Чарлза Кингсли.
Так что же стояло за этим невероятным анахронизмом? На Нюрнбергском процессе Геринг, Шпеер и Заукель, которые по справедливости несли основное бремя обвинений в организации рабского труда, оправдывались, что были вынуждены пойти на это по необходимости. Требования тотальной войны были неистощимы. Даже миллионов иностранных рабочих в Германии никогда не было достаточно. Перед вторжением в Советский Союз их уже было три с половиной миллиона, и два миллиона из них были гражданскими лицами. Как только пришло осознание, что кампания против Советского Союза — вовсе не блицкриг, что она поглотит больше человеческих жизней и материальных ценностей, чем какая-либо другая война в истории мира, трудовая повинность советского населения стала, как утверждали немцы, неизбежной. Тем не менее это уверение в неизбежности было сверхупрощением. В той пропорции, с какой немецкая оккупация снижала уровень жизни, находилось немалое количество жителей оккупированных стран, готовых согласиться на работу в Германии. Так, например, работа в Германии была более привлекательной для французов и итальянцев, чем для датчан или бельгийцев. Для русских такая занятость действительно могла бы быть весьма привлекательной. При огромном количестве насильно угнанных рабочих из Советского Союза многих из них можно было получить и добровольно. И ценность добровольного труда была бы выше просто потому, что он добровольный. Ведь это же факт, что германская военная экономика, находившаяся в зависимости от трудовой повинности, давала более низкую производительность на одного работника, чем военная экономика Британии. Несмотря на трудовую повинность, британский рабочий существенно увеличил свой заработок в условиях войны. Хотя в теории существовали ограничения на переговоры о заработной плате, а также на право на забастовки, они так и не были применены. Какими бы вредными ни оказались послевоенные последствия в форме денежной инфляции, такая политика в военное время себя оправдала. По сравнению с Германией от каждого работника в отдельности было получено больше.
Дело в том, что германская политика в отношении советской трудовой силы диктовалась не неизбежностью трудовой повинности, а тремя фатальными заблуждениями. Первое — страх распространения марксистской пропаганды. В 1941 г. он привел к разбазариванию 2800 тыс. советских жизней в удушавших голодом шталагах и дулагах за линией фронта в то время, когда для очень большой части военнопленных имелись и лагеря, и продовольствие в Германии и Польше. (В 1941 г. пропало без вести и попало в плен 2335,5 тыс. советских военнослужащих. Кроме того, пропало без вести 500 тыс. человек пополнения, не зачисленных в списки войск. Из этого общего числа 2835 тыс. примерно 500 тыс. можно считать погибшими. Следовательно, в плен в 1941 г. попало около 2,3–2,4 млн. 2,8 млн образовалось потому, что немцы хватали всех «подозрительных лиц», записывая их потом в военнопленные. — Ред.) Потом он привел к заключению и изоляции восточных рабочих в охраняемых лагерях и бараках или к суровому домашнему аресту на фермах даже тогда, когда эти люди добровольно приезжали на работу в Германию. Это была бессмысленная озабоченность. Учитывая то, что восточные рабочие могли зарабатывать больше, чем дома, и возможность попробовать западноевропейскую жизнь на свободе, очень немногие из восточных рабочих остались бы поборниками идей Карла Маркса. Даже если бы некоторые квалифицированные работники, мужчины и женщины и сохранили бы верность основоположнику научного коммунизма, то они вряд ли смогли бы нанести больше вреда, чем орды добровольных агентов коммунизма в гитлеровской Европе, которые описывались общим названием «Красная капелла». С другой стороны, возвращение в Советский Союз в 1945 г. миллионов советских подданных, если бы с ними обращались лучше, чем когда-либо до этого, могло бы удивительным образом изменить послевоенную историю Европы.
Второе фатальное заблуждение состояло в применении теории «недочеловека» по отношению к восточным рабочим. Убеждение, что славяне — низкоразвитые человеческие существа, которые откликаются только на крик, тычки и побои, похоже, получило очень широкое распространение среди мелкой нацистской рыбешки, которая действовала в роли надзирателей, хотя даже большинство немецких фермеров, которых по природе называли практичными и расчетливыми людьми, оказались под влиянием этого безумия. Многочисленные уцелевшие директивы из партийных канцелярий написаны совершенно неубедительным языком. И все-таки у немцев, как жителей Европы, было меньше всего оснований для того, чтобы согласиться с этим языком. Ведь в то время должно было быть два или три миллиона немцев и австрийцев, воевавших на Русском фронте в 1914–1918 гг., которые видели, что русские солдаты во многом такие же, как и они сами. (Из более 25 млн солдат и офицеров Германии и ее союзников (Австро-Венгрии, Турции и Болгарии) через Русский фронт прошло более половины. На Западе предпочитают замалчивать, что Русский фронт, державшийся до марта 1918 г., это 2 тыс. км (до 1916 г., вступления Румынии в войну, несколько меньше), а также 1100 км Кавказского фронта. Западный же фронт Первой мировой войны — это 630 км от Ла-Манша до Швейцарии. Были также второстепенные Итальянский и Сербский, позже Салоникский, фронты. — Ред.) Сотни тысяч немцев побывали в плену, пробираясь домой после революции (в русском плену оказалось 2,9 млн австро-венгерских, германских и турецких солдат из общего числа пленных Тройственного союза в 3,36 млн. — Ред.). Эти мужчины средних лет и уже пожилые познакомились с русской жизнью куда менее поверхностно, чем те, кто приезжал в Советскую Россию в межвоенные годы. У них был реальный контакт с русскими и их мировоззрением, которого страшно недоставало западным союзникам. Огромное число этих ветеранов работали в оккупированной России или отвечали за восточных рабочих в Германии. И все-таки их влияние на политику было пренебрежимо мало. Менталитет «недочеловека», распространявшийся политическими боссами мелких городков и их подхалимами, оказался для них слишком прочен.
Третье, и самое фатальное из всех, заблуждение — искушение получить что-то ни за что. До самого последнего конца продолжалась суровая дискриминация восточных рабочих в сравнении с рабочими из других европейских стран. До самого последнего дня войны символом веры было то, что восточные рабочие могут выполнять ту же работу за меньшую оплату, что им надо меньше пищи, что комфорт немецкого дома для них — лишняя вещь, что они будут довольны своей судьбой, если решительно сохранять такой же низкий уровень жизни, какой был у них дома. Немцы относились так к лояльно настроенным людям, возможно, потому, что при образе жизни, основанном на подозрении, который навязало правление нацистской партии, они уже не могли отличить, кто друг, а кто враг. Дружеское и заискивающее поведение по отношению к Германии вызывало только глубокое отвращение, так что жестоко обращались с каждым — и чем легче это было сделать, тем больше. Намерение получить максимум от остарбайтера, не давая ничего ему взамен, было частью общего упадка в человеческих отношениях при господстве нацизма. Но вопрос этот — деликатный, ибо примеру, который подали немцы, следовали с энтузиазмом, и все союзники удерживали своих пленных в качестве «рабов» в течение ряда лет после войны, русские, в частности, по десять лет, а в некоторых случаях и больше. Но только немцы использовали гражданских лиц в качестве рабской силы в то время, когда и практически, и политически это меньше всего служило их собственным интересам.
Трудовая повинность гражданского населения в оккупированной (вплоть до линии фронта) части Советского Союза являлась частью первоначальных директив Геринга — так называемого «Зеленого досье» от 23 мая 1941 г., но «Зеленое досье» не давало никаких полномочий на депортацию гражданских лиц в Германию. И только после разгрома под Москвой был намечен такой шаг. На совещании в управлении по четырехлетнему плану 17 ноября 1941 г. Геринг сделал первые предложения. Объявив, что советские военнопленные обязаны работать на Германию, он добавил, что также будет задействовано и определенное количество гражданских лиц. Геринг дал весьма глуповатое объяснение, что эта мера предусматривается для того, чтобы меньше трудились германские женщины, чье место — дома, а также чтобы меньше были заняты иностранцы с Запада, которые работают слишком мало, а едят слишком много. С русскими надо обращаться точно так же, как и с военнопленными. Их труд будет продаваться государством работодателям, а им самим будет разрешено иметь лишь небольшую сумму карманных денег.
На тот момент в данном отношении делалось слишком мало. В течение следующих десяти недель из Советского Союза не приходили никакие поезда, кроме тех, что были заняты перевозкой военнослужащих. Но русские, как обычно, были прекрасно информированы о немецких планах. Молотов в своей ноте союзникам от 6 января 1942 г. не преминул обвинить немцев в депортации гражданских лиц под тем предлогом, что они являются военнопленными, при этом включая их в свои завышенные победные военные сводки (и это было абсолютной правдой. — Ред.).
В начале февраля, когда в Германию из Советского Союза прибыли первые работники, Гитлер потерял человека, который мог бы предотвратить некоторые из ошибок, последовавших далее. 8 февраля министр вооружений и боеприпасов доктор Фриц Тодт погиб в пассажирском самолете, который взорвался в воздухе в районе ставки Гитлера в Восточной Пруссии. Говорили, что доктор Тодт оперся на кнопку, посредством которой сдетонировала бомба с часовым механизмом, помещенная под одним из сидений, — устройство, предназначенное для случаев, когда может потребоваться уничтожить машину на земле. Тодт являлся основателем ОТ, или Организации Тодта, которая построила автобаны и линию Зигфрида и которая должна была построить оборонительные системы по всей Германии. Находясь в близких отношениях с Гитлером, Тодт не являлся демагогом, но был удивительным организатором. В отличие от своего преемника, Альберта Шпеера, он был рад делать работу с теми людскими ресурсами, которые ему предоставляли. Тодт не стремился быть министром труда и министром боеприпасов одновременно. Альберт Шпеер, однако, не довольствовался таким состоянием дел и брал на себя личные решения, касающиеся трудовой повинности, как об этом свидетельствуют стенограммы его совещаний. Он был много моложе, но значительно больше удален от жизни, чем дружелюбный Тодт. Для Шпеера человеческие существа были всего лишь деталями в машине, а его личное хладнокровие доминировало во всей трудовой программе. (Шпеер оказался отличным организатором, и производство вооружений в рейхе выросло в несколько раз, достигнув максимума в 1944 г., но было уже поздно. — Ред.)
Одним из недостатков гитлеровской администрации военного периода было отсутствие у министров достаточной независимости для решения особых задач. Сам Тодт служил сразу трем хозяевам — министерству экономики рейха, управлению вооружений сухопутных сил вермахта и управлению по четырехлетнему плану Геринга. Причем Герингу и управлению четырехлетного плана был подчинен не только Тодт, но и доктор Фридрих Сироп — глава управления труда. Через полмесяца после смерти Тодта Сироп ушел в отставку по причине плохого здоровья, и следующие шесть недель управлением труда руководил доктор Эрвин Мансфельд — подчиненное официальное лицо. Мансфельд был слишком гуманным, чтобы проводить гигантскую операцию «охоты за рабами», которую Гитлер спланировал вместе с Альбертом Шпеером, хотя указания, которые он дал на своем штабном совещании 20 и 24 февраля, предусматривали вербовку 627 тыс. русских почти сразу же. Мансфельд весьма критично относился к методам, которые уже использовались в России, и безуспешно надеялся получить эти количества без трудовой повинности, без выкручивания рук и без вербовки с помощью лживых обещаний.
Поэтому надо было срочно отыскать постоянного полномочного представителя по занятости, чтобы заменить слишком мягкого Мансфельда. Шпеер предложил кандидатуру партийного консерватора с наиболее проверенной жесткостью — гаулейтера Ханке из Бреслау. Причина для этого странного выбора, как это Шпеер объяснял на своем процессе, состояла в том, что постоянные чиновники управления труда были аполитичны и что гаулейтеры поэтому поступали по-своему и отказывались сотрудничать в планах трудового распределения. Поэтому Шпеер на пост полномочного представителя по труду предложил этого волевого гаулейтера. Геринг дал согласие, но назначение гаулейтера Ханке требовало утверждения его Мартином Борманом — начальником партийной канцелярии НСДАП. Борман предложил гаулейтера Тюрингии Фрица Заукеля, которого он предпочел Ханке. Гитлер, как обычно, послушал Бормана и распорядился об этом назначении. Хотя Геринг не имел никакого отношения к выбору Заукеля, юридическая фикция была продолжена, и Заукель находился под командой Геринга в совете военной экономики. На деле же Геринг был настолько взбешен, что больше никогда не посещал совет военной экономики, а Заукель так и оставался, бесспорно, человеком Шпеера.
Возникла еще одна «ситуация Эриха Коха». Чиновники экономического штаба «Восток» Геринга работали против чиновников Заукеля, чтобы не дать тем отобрать все их источники рабочей силы. Сам Геринг превратился в подобие (правда, более спокойное) Розенберга, не то чтобы неспособного, но не желающего вмешиваться. Хотя и относясь к Коху с ревностью, Заукель иногда объединял усилия с ним как против Розенберга, так и против экономического штаба «Восток». Там, где должен был быть проведен четкий баланс между рабочей силой для выращивания продовольствия на месте и рабочей силой для Германии, вместо этого разгоралась война канцелярских приоритетов. Как и Кох, Заукель погружался в язвительную переписку, иногда он пользовался тем же языком, потому что был членом партии, который постоянно находился на ножах с экспертами, профессиональными бюрократами и офицерской кастой.
Но на этом, к сожалению, сходство между Заукелем и Эриком Кохом заканчивается. Заукель был демагогом, но не до такой возмутительной степени. Во время назначения ему было сорок семь лет. Заукель родился в Хасфурте, возле Бамберга (скорее возле Швайнфурта. — Ред.), будучи единственным ребенком в семье почтальона. В юности он провел пять лет матросом на флоте, начав юнгой за пять шиллингов в неделю и проходя службу главным образом в плавании; в 1914 г., когда ему было двадцать лет, он был интернирован во Франции, когда его корабль направлялся в Австралию. После возвращения в Германию в 1919 г. Заукель был слишком беден, чтобы сдать экзамен на помощника капитана, поэтому стал работать возле своего дома на заводе шарикоподшипников Фишера в Швайнфурте. Это место было центром красного радикализма, и политика его коллег по работе привела Заукеля в лоно национал-социалистической партии. Заукель был настоящим рабочим, что было редкостью в группах нацистских агитаторов, которые стали впоследствии министрами у Гитлера. В 1923 г., когда Заукель вступил в партию, он женился на дочери товарища по работе, который оставался социал-демократом и членом профсоюза. Весьма примечательно, что Заукель находил время для политики, хотя ему приходилось работать на заводе, чтобы прокормить семью, в которой было десять детей. В 1927 г. Гитлер назначил его гаулейтером партии в Тюрингии, а в 1932 г. Заукель был одним из первых нацистов, ставших министрами в федеральных провинциях, когда его назначили министром внутренних дел в той же самой Тюрингии.
Таким образом, Заукель, как и Эрих Кох, имел профсоюзное прошлое и принадлежал левому крылу партии. Но, в отличие от Коха, должность Заукеля не испортила. В октябре 1944 г., когда он получил чек от Гитлера на свой пятидесятый день рождения, его зарплата составляла 30 тыс. марок, но вряд ли это был его единственный источник доходов, ибо в 1935 г. Заукеля назначили управляющим двух заводов в его гау (округ), перешедших под контроль партии.
Заукель не считался какой-то важной персоной. Оставаться во время войны гаулейтером в Тюрингии было равнозначно тому, что его задвинули в долгий ящик, ибо штат гаулейтеров состоял в основном из некогда значимых партийных личностей, которые уже не считались достойными правительственных постов. Заукель понимал, что конец его пригодности пришел 16 июля 1941 г., когда Розенберг предложил его кандидатуру на пост рейхскомиссара Украины вместо Герберта Бакке, отказавшегося от этой должности. Из протокола не очевидно, что это предложение даже обсуждалось. Геринг уже решил протолкнуть кандидатуру Эрика Коха. Убитый этим провалом, Заукель пробрался тайком на подводную лодку, как нелегальный матрос, но адмирал Дёниц отдал приказ, чтобы капитан Зальман пересадил этого гаулейтера на борт первого встречного корабля, направлявшегося домой.
Из этого короткого отчета возникают два впечатления. Первое — что это простой, трудолюбивый, патриотически настроенный человек, а второе — что это сверхамбициозный босс захолустья, ничтожество, обязанное своим положением только тому факту, что он олицетворял национал-социализм в том регионе, который когда-то считался красным. Есть сведения, что Гитлер считал Заукеля слишком слабым. Заукель кончил свою жизнь в петле палача, потому что без раздумий выполнял грязные задания. Он умер за то, что был подпевалой, в то время как Альберт Шпеер, устанавливавший трудовые квоты, которые Заукелю необходимо было выполнить, обошелся пожизненным заключением. (Альберт Шпеер был приговорен к 20 годам заключения, которые он отсидел полностью, выйдя на свободу в 1966 г. Умер в 1981 г. в возрасте 76 лет. — Ред.) За шумными тирадами Заукель выглядел в своих служебных записках человеком, остро осознающим факторы, которые делают человеческий труд приемлемым и за которые он сам боролся в свои дни. Но он был слишком одержим идеей расовых различий. Будучи малообразованным человеком, он восхищался тем, чем было положено восхищаться национал-социалисту, а одной из его неосуществившихся амбиций было создание исследовательского института Ницше в Веймаре.
Новая должность Заукеля была необычной. Когда декретом Гитлера от 21 марта он стал комиссаром по рабочей силе, у него не было ни персонала, ни канцелярии. Он не стал преемником Эрвина Мансфельда, от которого не принял никаких документов. Также его новое управление не заменило постоянного министерства труда под началом Франца Зельдте — точно так же, как и германского трудового фронта Роберта Лея или трудовой службы рейха Константина Хирля. Заукелю пришлось одалживать свой персонал отовсюду, где он мог это сделать. В Германии — из региональных управлений труда и трудового фронта, на оккупированных немцами территориях СССР — из министерства Розенберга и военного и гражданского персонала экономической администрации. У него так и не было никакого министерского здания. Заукель оставался в своей собственной берлинской канцелярии — «Тюрингия-Хаус», которую он содержал в качестве «регента Тюрингии». Его чиновников приютило министерство труда на Саарландштрассе. Из всего этого Заукель сделал слишком мало, ибо в том, что касалось действительной трудовой повинности, единственным «вето» на его действия были бездействующие полномочия управления четырехлетнего плана Геринга, в то время как по личному указанию Гитлера Заукель мог использовать любые методы принуждения, которые ему нравились.
21 марта 1942 г. Заукель прибыл в рейхсканцелярию со своими планами, которые были слишком помпезны для столь ранней стадии войны, поскольку они предусматривали массовое обучение немецких женщин и подростков обоих полов. Эти планы Гитлер сразу же скорректировал, отметив, что у него нет времени на обучение стольких людей. Ему нужны квалифицированные работники немедленно. Высокопарным языком Гитлер описал первую русскую зиму, которая вывела из строя почти каждую деталь германской техники, включая танки и локомотивы. Если не выиграть сейчас битву за новое оружие, то Сталин уже следующей зимой будет на берегу Ла-Манша. Гитлер заявил, что он освободил половину взятой в плен французской армии, большинство пленных бельгийцев и всех голландцев. Он может вновь их вернуть за колючую проволоку и заставить работать, и, возможно, это когда-нибудь и понадобится сделать, но в настоящее время борьба против большевизма требует объединенного европейского фронта. Поэтому основная масса новой рабочей силы должна прийти с Востока. Гитлер успокоил юридические тревоги Заукеля, заявив, что Советский Союз не подписывался под Женевской конвенцией. Далее фюрер сказал, что Сталин, мол, в свое время ввел трудовую повинность в оккупированной Бессарабии и [Северной] Буковине (вошли в состав СССР в 1940 г., до этого Бессарабия была с 1918 г. оккупирована Румынией. — Ред.), а сейчас «около трех миллионов китайцев работают в Советской России».
Этого было слишком много для воспоминаний Заукеля на Нюрнбергском процессе более чем через четыре года после этого события. Петер Клейст, однако, говорит, что он присутствовал на совещании персонала в министерстве Розенберга, на котором Заукель выступил сразу же после своего разговора с Гитлером. Его речь длилась целый час, и, как утверждает Клейст, совещание было односторонним, как заседание рейхстага. Если и был какой-либо конфликт идей между Заукелем и Гитлером, то сейчас он ничем не проявился. Заукель объявил, что, поскольку не предполагалось заниматься восстановлением каких-либо отраслей промышленности на оккупированной территории Советского Союза, то там будет бездонный резерв рабочей силы, дешевой и легкой для прокорма, а политически она не будет опасна, если ее разделять и властвовать. Клейст ухитрился вставить здесь, что весь этот акцент на принуждение не нужен. Большинство русских только и мечтают о том, чтобы оказаться за границей. Русскую страсть к путешествиям следует поддерживать через доброе отношение и справедливое вознаграждение. Ответ Заукеля, однако, был выдержан в истинной традиции Эрика Коха.
«То, что Вы говорите, — все это хорошо и прекрасно. И если люди с Востока захотят поехать добровольно, они смогут это сделать. Но у меня нет ни времени, ни настроения заниматься вопросами вкусовых предпочтений русских или духовной жизни мужиков. Я получил свои указания от Адольфа Гитлера, и я привезу миллионы восточных рабочих в Германию, невзирая на то, нравится им это или нет, хотят они этого или не хотят».
Клейст также заявляет, что Заукель сообщил на своем совещании причину, по которой Гитлер не собирается повторять пример Британии и призывать германских молодых женщин на заводы. Он помнил тяготы и моральные угрозы, которым подвергались молодые женщины из хороших семей на заводах в Первую мировую войну. Если германским женщинам опять позволить подвергаться таким моральным опасностям, это станет оскорблением для воюющих мужчин, возвращающихся с фронта. И мысль о том, чем занимаются их женщины, может нанести вред их боевому духу.
Это не было намеренным вымыслом Клейста, потому что месяц спустя Заукель сам упомянул в докладной в министерство Розенберга возражение Гитлера от имени матерей нации и его опасения, что такие действия могут нанести моральный ущерб.
Таким образом, судьбоносное решение Гитлера об организации работорговли вместо немецкого призыва было вызвано крестьянской расчетливостью, которую он, должно быть, унаследовал от своих предков в австрийском Вальдвертеле. Но, даже вынося столь важное и столь опасное решение, как это, Гитлер не сумел остаться логичным. 3 сентября он уже потребовал импорта полумиллиона крепких украинских женщин для того, чтобы освободить германских женщин от домашнего хозяйства — чтобы последние могли отслужить положенный срок в системе обязательной трудовой повинности.
Торговля рабами в разгаре
Произнеся свою жесткую речь 21 марта, Заукель столкнулся с хаосом. Пока его представители на оккупированной русской территории успешно набирали квоты на человеческие головы, в последующий процесс перемещения этих людей и подключения их к работе было вовлечено столь много учреждений и агентств, что аппарат сломался в самом начале. Заукеля касалась лишь вербовка, и ничего больше. Он, например, не мог диктовать условия начальнику железнодорожной администрации Дорпмюллеру, или Бакке из министерства продовольствия, или начальнику Главного управления имперской безопасности (РСХА) Гейдриху. Заукель постоянно обещал улучшения в продовольственном рационе восточных рабочих и прочее, публично хвастая, что они получают ту же самую пищу, что и немцы. На деле же Герберт Бакке, «фактический продовольственный диктатор» рейха, отказался внести изменения в шкалу, которую ввел 4 апреля 1942 г. В августе и сентябре того же года Бакке потребовал, чтобы не производилось никакого увеличения рационов восточных рабочих, за которое выступал Заукель, до тех пор, пока общая продовольственная ситуация не улучшится. На совещании у Геринга 6 августа Бакке дошел до того, что потребовал, чтобы ввоз восточных рабочих был ограничен наличным излишком продовольствия. Но отказ происходил в выдаче продовольствия, а не в поставках рабочих. В докладной записке от отдела социального обеспечения Заукеля от 30 сентября говорится, что рабочих из России в Германии по-прежнему кормят хуже, чем польских рабочих. Хлеб для русских рабочих по-прежнему выпекают из репы, и поголовно наблюдается голодная отечность.
При Гиммлере и Гейдрихе пришлось вновь обратиться к вопросу безопасности, который был так легко проигнорирован Герингом на его совещании 17 ноября 1941 г.
20 февраля 1942 г. были разосланы новые правила за подписью Гиммлера. В результате Заукель, которому в первые несколько недель приходилось иметь дело как с добровольцами, так и с рекрутами, обнаружил, что этих людей он отправляет практически в концентрационный лагерь. Гестапо должно было стать их единственной законной властью. Повешение было наказанием почти за любое нарушение, которое они могли совершить. Если не выносился смертный приговор, Гиммлер мог затребовать документы обвинения. По докладу любого охранника недисциплинированных могли отправить в настоящий концентрационный лагерь. Повешение должно проводиться в самом лагере и публично.
Через несколько недель после своего назначения Заукелю пришлось столкнуться по этому поводу с Гейдрихом. Гейдрих по привычке не стеснялся критиковать распоряжения Гитлера. Он счел программу «Остарбайтер» фантастической и объявил, что Заукель только усложняет ему работу. Он отказался снять колючую проволоку или вооруженных часовых, а также унизительные повязки, которые были предназначены для того, чтобы не допустить «расового» заражения немцев. Через несколько недель после этого разговора Гейдрих был убит в результате покушения, но должно было пройти еще долгое время, пока в правилах произошли какие-то заметные изменения. В первоначальном приказе Гиммлера получила ослабление только малая часть суровой карательной дисциплины. Счастливому советскому исследователю западной утопии разрешалось в течение одного часа в две недели «ходить без ошейника» при условии, что он не будет приближаться к точкам общественного питания или развлекательным заведениям или пользоваться любым общественным транспортом.
Из России в министерство Розенберга шли потоком жалобы чиновников военной администрации, аграрных лидеров Рикке, от гражданских комиссаров. 8 мая у Розенберга состоялась его последняя по-настоящему благоприятная беседа с Гитлером, на которой большинство его жалоб было выслушано с симпатией, даже более чем те, что были против Коха. Розенберг жаловался, что агенты Заукеля игнорируют приказы генеральных комиссаров, что молодые русские бегут в партизаны. И что депортируемые выпрыгивают из поездов, которые прибывают на польскую границу полупустыми. Розенберг отказывался брать на себя какую-либо дальнейшую ответственность за долю своих чиновников в этом вопросе, если Заукель будет получать указания от Альберта Шпеера. Гитлер пообещал разобраться в этом. Ламмерсу поручено составить проект приказа с обозначением соответствующих сфер влияния министерства Розенберга и ведомства Шпеера. Но от Ламмерса ничего не было слышно, и в следующем месяце Розенберг послал Гитлеру так называемую Grosse Denkschrift — огромную таблицу обвинений против Коха и Заукеля, которая была подготовлена политическим управлением. Последовало зловещее молчание, и Розенберг отозвал свою подпись с Denkschrift. На деле же Ламмерс и не приступал к подготовке разграничительного указа, и вплоть до самого конца Лозе и Кох предоставляли Заукелю свободу действий.
Заукелю наконец-то пришлось отправиться в поездку по России. В июне или июле он добрался до Смоленска, где фельдмаршал фон Клюге поддержал многие из жалоб своего командующего тыловым районом фон Шенкендорфа. От фон Клюге Заукель также узнал о неприятном инциденте, который, предположительно, произошел в Ровно, в собственной «столице» Эриха Коха. Как рассказывали, все находившиеся в кинотеатре были окружены вооруженными людьми с поджидавшими грузовиками и вывезены в Германию, не имея при себе ничего, кроме одежды, в которой они были. Заукель говорил, что потребовалось три месяца, чтобы докопаться до истины. Аудитория состояла из вербовщиков, отмечавших завершение контракта. Их бесцеремонно увезли на новое задание посреди представления, а руководитель работами использовал полицию, чтобы заставить их двигаться.
Но не так легко было Заукелю отбиться от жалоб на ужасающие условия, в которых перевозились его «рабы». 20 июля Заукель разослал циркуляр, отмечая плохое состояние подвижного состава — старых французских вагонов с выбитыми окнами. Но истина была еще хуже. Железные дороги на оккупированных территориях прямо до самого фронта эксплуатировались персоналом «Дойче Рейхсбан» (Государственная имперская железная дорога), носившим особую синюю форму, но которые не были ни под юрисдикцией вермахта, ни под чьей-либо еще. Испытывая нехватку подвижного состава в Германии, которая была еще острее на оккупированной территории Советского Союза, «Рейхсбан» находился в опале по сравнению с автодорогами около десяти лет и превратился в ахиллесову пяту гитлеровской Германии. Министр «Рейхсбана» Дорпмюллер умирал, его помощники Ганценмюллер и Кляйнмюллер — все эти мюллеры — были закоснелыми бюрократами с ограниченным кругозором. На условия, которые Заукель поставил в отношении вагонов, которые должны быть не забитыми людьми, оснащенными отоплением, питанием и водой на время поездки, никто не обращал никакого внимания.
Сохранилось несколько докладов о немыслимых условиях в поездах, идущих из оккупированных территорий Советского Союза, какими они были весной и, возможно, все лето 1942 г. В министерстве Розенберга доктор Брайтигам организовал центральное агентство по оказанию помощи восточным рабочим — Zentralstelle Ost или ZAVO доктора Гутткельха. Из доклада Гутткельха от 30 сентября 1942 г. видно, что обычно 5 процентов от общего количества восточных рабочих прибывало в Германию в течение последних шести месяцев в таком состоянии, что им приходилось направляться в «Обратный лагерь» в Берлине, в Бланкенфельде (Бланкенфельде находится на севере территории, входящей в городскую черту Берлина. — Ред.), из которого их увозили назад в Россию как непригодных. Вскоре после того, как составы депортации заработали, Гутткельх организовал визит в этот лагерь делегатов из различных министерств. Видимо, в ходе осмотра какой-то советский заключенный попытался опорожнить свой желудок прямо на землю, и в него немедленно выстрелил охранник и ранил. Обучение обращению с «недочеловеками» теперь достигло такого совершенства, что президент управления занятости Бранденбурга наблюдал этот инцидент не произнеся ни слова. Вскоре после этого ряд заключенных были отправлены назад в Россию, но в таких ужасающих условиях, что Гутткельх организовал группу, чтобы догнать этот поезд и задержать его, пока он не достиг Бреста. Добровольцам удалось снять с поезда самых тяжелых больных, но одна из добровольцев — некая фрау Мюллер — сообщила, что видела в запертых крытых товарных вагонах несколько трупов. Венерические и туберкулезные больные лежали вместе, не имея даже соломы для подстилки, женщины выбрасывали своих мертвых детей из окон. Одно тело было брошено на насыпь на виду у другого поезда с восточными рабочими, направлявшимися в Германию.
В течение недели в министерство Розенберга пришло сообщение о таком же инциденте от лейтенанта Терера, офицера службы трудовой повинности в Харькове. Иногда поезд вроде того, что описывался в этих докладах, тащился часами вдоль эшелона с веселыми, здоровыми добровольцами — квалифицированными рабочими. При загрузке по шестьдесят человек в каждый товарный вагон такой поезд вполне мог увезти две-три тысячи пассажиров. И он мог находиться в пути несколько дней, притом большую часть времени с запертыми дверями и затянутыми колючей проволокой окнами, а на дежурстве находились только три или четыре охранника.
Терер также приложил рапорт коменданта сборного центра Харькова, которому пришлось вернуть большое число рабочих в их деревни, потому что их доставили в этот центр в состоянии полной нищеты. Украинская полиция вытаскивала этих людей из их домов, не дав даже возможности собраться в дорогу. В своей докладной от 25 октября, упоминавшейся много раз, Брайтигам считает, что количество людей, вернувшихся в Россию по причине непригодности, уже достигло 100 тыс. Эти методы, одобренные Заукелем, напоминали «самый черный период работорговли».
Заукель, со своей стороны, утверждает, что в первые шесть месяцев пребывания в должности, в течение которых из Советского Союза был вывезен миллион человек, он вовсе не сидел сложа руки, не волнуясь за судьбу восточных рабочих. Он отдал распоряжение, чтобы возвращающиеся составы с забракованными рабочими сопровождал персонал Красного Креста, и на своем суде объяснял, что докладная Терера и Гутткельха имеет отношение только к самым первым неделям программы. Все было налажено к лету 1942 г.
Уже в июне Заукель увеличил сумму на карманные расходы восточных рабочих до девяти марок в неделю. Он сделал их богаче, чем немцев. А что касается больных, то Заукель создал в своем гау во Франкенхаузене центр. Тем не менее Гутткельх заметил, что после назначения Заукеля лагерь во Франкенхаузене в течение шести месяцев все еще пребывал в стадии планирования. А в конце 1942 г. Розенберг все еще мог жаловаться, что региональными трудовыми управлениями не предусматривались никакие лагеря для больных.
Несмотря на хаос и плохие результаты, Гитлер потребовал второй, и еще большей квоты на восточных рабочих. В конце августа 1942 г. он совершил один из своих непредсказуемых и внезапных разворотов, первое проявление которого было замечено в одной из его бесед у камина. В своих инструкциях Заукелю Гитлер стал разглагольствовать о германской (арийской. — Ред.) расе на Украине, о целомудрии крестьянской морали украинских женщин. Он менял один бред на другой. (В генезисе восточного славянства, особенно в Приднепровье, приняли участие и иранские элементы (скифы и др.), и германские (готы и др.). Как и не секрет, что в этногенезе немцев, помимо германцев, участвовали кельтские и славянские (особенно на востоке Германии и в Австрии) племена. — Ред.) Несколько коротких картин во время поездки по окраинам Винницы напомнили ему смеющихся австрийских девушек с золотыми косами его детства, занимавшихся сенокосом в длинных черных юбках. Из таких женщин любой может сделать немцев. Только нужна комиссия из правильно мыслящих членов партии. Полмиллиона крепких украинских девушек не только освободят немецких женщин от их домашних забот, но они будут и германизированы. Но ход германизации обязательно будет трудным. На своем рабочем совещании 3 сентября и в последующих письменных указаниях Заукель распорядился, чтобы вербовка проводилась на неограниченный период, чтобы не было домашних отпусков и что три часа выходного времени в неделю, заканчивающихся как минимум в восемь часов вечера, — это самое большое, что могут предоставить наниматели.
Поскольку здесь был вопрос расового отбора, для чего Гиммлеру предстояло принять необходимые меры, набор работников должен был происходить добровольно. А так как девушкам предстояло получать полный германский продовольственный рацион, сейчас такое право предоставлялось всем восточным рабочим. Но также, вероятно, решение Гитлера было состыковано с планом сокращения рационов для западноевропейских рабочих, если их производительность труда упадет ниже восточноевропейских норм. Это, как заявил Заукель, был прямой приказ фюрера, и Герберт Бакке имел опрометчивость оспаривать его. Но на Заукеля не произвело никакого впечатления, когда Бакке стал настаивать на трудностях получения дополнительного продовольствия. Заукель найдет способы и средства, «даже если это потребует построить всех евреев Европы в человеческую цепочку, чтобы передавать продовольственные посылки из рук в руки на всем пути от Украины к Германии».
Побуждающих стимулов для будущих германцев было немного. Язвительный Брайтигам заметил, что им не будет разрешено ходить в кино, как это предсказывали немецкие газеты. В марте следующего года полномочия Заукеля были урезаны до предложения восточным рабочим контрактов сроком на два года вместо прежнего найма на работу в Германии на неограниченный срок. Но он признался, что план вербовки рабочей силы полностью провалился. За весь период в Германию в качестве домработниц приехало не более 13–15 тыс. украинских девушек.
Помимо этого полумиллиона девушек, от Украины ожидалось, что она предоставит 450 тыс. рабочих для военной промышленности. Объявление Заукеля Розенбергу, датированное 3 октября 1942 г., гласит: в течение следующих четырех месяцев должна быть получена квота как часть кампании по обеспечению для Германии двух миллионов иностранных рабочих. Ожидалось, что Розенберг станет гоняться за Эриком Кохом, который к этому времени исчез из вида. Рейхскомиссару необходимо было втолковать, что 450 тыс. рабочих можно будет заполучить только «беспощадным использованием всех средств». Розенберг вовсе не был намерен вмешиваться. Он рассматривал миссию Заукеля как рычаг для того, чтобы оторвать Коха от его власти. В начале ноября после ознакомления с докладной запиской Брайтигама он открыто разразился критикой в адрес лидеров Трудового фронта Роберта Лея. Миллионы русских, утверждал Розенберг, дрожащих от страха, сейчас считают Германию второй Сибирью. Будет неверным доставлять их в Германию в замороженном состоянии.
У миллионов русских было бы еще больше причин дрожать от страха, если б они знали о соглашении, заключенном 18 сентября между Гиммлером и министерством юстиции. С этого момента восточных рабочих можно было отправлять в концентрационные лагеря по расплывчатому обвинению в том, что они являются «антиобщественными типами». Открывалась дорога к массовой депортации советских граждан в Аушвиц (Освенцим) и Бухенвальд, которая произошла после отступлений на фронте в 1943 г. Условия этого секретного соглашения с исключительной прямотой оговаривали работу до смерти, и это относилось к десяткам тысяч восточных рабочих. Это ставило их на одну планку с евреями и подтверждало все наихудшие опасения, которые возникли после массовых побоищ, устроенных немцами.
В основе этого ошеломляющего соглашения лежал спор между Гиммлером и Шпеером, который возражал против права СС на производство своих собственных вооружений. Несмотря на возражения Шпеера, Гиммлер производил оружие в концентрационных лагерях. Чтобы вернуть это производство под свой контроль, Шпеер пошел на компромисс. Он был достигнут после ряда совещаний между Шпеером, Гиммлером и Гитлером, проходивших в том же сентябре 1942 г. Была достигнута договоренность, что концентрационные лагеря будут поставлять рабочую силу для гражданских предприятий, контролируемых Шпеером, и что СС будет получать пропорциональную долю вооружений, произведенных таким образом. Поэтому от Гиммлера требовалось найти какой-то упрощенный механизм, по которому концентрационные лагеря могли бы заполняться и расширяться. Заукель не проявил нежелания помочь Гиммлеру. Например, у Гиммлера были планы расчистки обширной части Восточной Польши для германских поселений. 26 ноября Заукель дал указания управлениям по найму, чтобы изгнанные поляки были отделены от своих семей и отправлены на берлинские заводы вооружений. Криминальные и антиобщественные элементы из среды этих поляков должны отправляться прямиком в концентрационные лагеря. Три недели спустя, 17 декабря, в управления по найму пришло еще одно распоряжение, на этот раз от Мюллера (то есть гестапо). В ходе следующих шести недель все беглецы и отсутствующие среди рабочих из вражеских государств должны быть отловлены. К 1 февраля 1943 г. Гиммлеру требовалось 35 тыс. свежих заключенных для его учреждений, где уровень смертности уже превысил уровень восполнения. Официальные отчеты показывают, что в первые две недели было получено 12 тыс. человек.
На суде Заукель возражал, что доля восточных рабочих, понесших уголовные наказания, была очень мала — меньше одной десятой процента. К сожалению, это заявление может относится только к тем делам, которые рассматривались в суде. В конце войны, когда были освобождены те, кто уцелел в концентрационных лагерях, стало очевидно, что многие из них — просто одичавшие люди, не имевшие понятия, как они здесь очутились. В первые шесть месяцев 1943 г. 193 тыс. иностранных рабочих были отправлены в концентрационные лагеря — официально за отсутствие на своем рабочем месте, но настоящие дезертиры и прогульщики составляли лишь долю этой величины. Это означало, что тот же уровень отправки в концлагеря поддерживался с выхода циркуляра Мюллера 17 декабря 1942 г. Наконец, в мае 1944 г. Шпеер сам пожаловался, что его рабочая сила из восточных рабочих тает на глазах из-за такой отправки в концлагеря по 40 тыс. человек в месяц. С большой неохотой Гиммлеру пришлось пообещать Шпееру, что нарушители, получившие короткие сроки заключения, будут выпускаться после отбывания своих сроков на свободу.
Не стоит описывать значение заключения под стражу в концентрационном лагере. Подтекст этих цифр понятен. Очень большое число восточных рабочих, приехавших в Германию либо добровольно, либо по принуждению — возможно, сотни тысяч их, а может, и больше, — не воспользовались никакими реформами. Они умерли в тюремно-трудовых лагерях от эпидемий, перенапряжения и просто голода.
В декабре 1942 г. Розенберга опять уговорили принять участие в кампании против Заукеля, которую возглавлял Отто Брайтигам в политическом управлении. В результате полученного пространного письма с жалобами Розенберга пригласили присутствовать на совещании в Веймаре, где Заукель выступил перед 800 чиновниками министерства Розенберга и экономического штаба «Восток», оторванными с большими трудностями и затратами от их задачи трудовой вербовки в Советском Союзе. Заукель перечислил ряд ханжеских общих принципов, среди которых было интересно прочесть, что всякий, «кто трудится в Германии, может жить в Германии, даже если он является большевиком». Главная цель этого сборища — очистить имя Заукеля, но протесты типа «Заукель не потерпит, чтобы с человеческими существами плохо обращались» могли восприниматься аудиторией как блеф, оправданный требованием гигантских трудовых квот.
Возникала новая трудность. После падения Сталинграда (после ликвидации 2 февраля 1943 г. окруженной 23 ноября 1942 г. под Сталинградом группировки Паулюса. — Ред.) восточная часть рейхскомиссариата Украины перешла под военное управление. Фельдмаршалу фон Клейсту для строительства оборонительных рубежей требовалась вся наличная рабочая сила. При правлении командующего тыловым районом Карла фон Рокеса у Заукеля не было причин жаловаться на военную администрацию Украины больше, чем на Эрика Коха. Но теперь впервые его трудовые комиссары-вербовщики на Украине столкнулись с оппозицией вермахта. И фон Клейст, командующий группой армий «А», и Фредерици из командования тыловым районом группы армий «Юг» запретили трудовой набор на своей территории. 10 марта 1943 г. Заукель отправил Гитлеру телеграмму, объявляя, что с начала года не получил из России трудовых рекрутов, потому что вермахт не выделяет железнодорожный транспорт. Эрих Кох сказал ему, что некоторые политически мыслящие армейские командиры препятствуют вербовке. Он попросил Гитлера отменить все приказы, мешающие депортации рабочих в Германию. Генералы, заявил Заукель, слишком много верят рассказам о жестокости и пропагандистской кампании партизан. Как обычно, Заукель загрузил свою телеграмму помпезными фразами, которые не вызывали отклика. На Гитлера вряд ли произвело впечатление заявление, что никогда в мире с иностранными рабочими не обращались так корректно, как в военной Германии. Вмешательство генералов, однако, было делом более серьезным. После стычек между ОКВ и командующими армиями запрет на деятельность Заукеля был снят по указанию Кейтеля.
Внутри Германии позиции Заукеля были укреплены приказом Гитлера от 17 марта, который появился, возможно, в результате визита Геббельса в ставку Гитлера под Винницей 9-го числа. Впервые Заукелю предоставлялся абсолютный контроль над региональными управлениями министерства труда. Вмешательство гаулейтеров было урезано. И все-таки министр труда Франц Зельдте продолжал оставаться на своей должности, а он был ветераном «Стального шлема» (монархический военизированный союз, созданный в ноябре 1918 г. бывшими солдатами и офицерами кайзеровской армии. Выступал против Версальского договора и репараций. В начале 1930-х гг. «Стальной шлем» (ок. 500 тыс. членов) слился с нацистским движением. — Ред.) и даже не настоящим нацистом. Это была полумера, от которой Геббельс не получил удовольствия. Он писал в своем дневнике: «Вот еще один случай министерства, которое мало-помалу уничтожено, а его глава не уволен». В тот же день в докладной Заукеля Розенбергу была объявлена новая квота на восточных рабочих. Она составила миллион мужчин и женщин в течение четырех месяцев, пять тысяч в день первые две недели, а потом 10 тыс. в день. Две трети и более от квоты должны быть поставлены с Украины.
Даже Гитлер был достаточно напуган этими цифрами, чтобы задуматься о новом обращении с «недочеловеками». Из Винницы Геббельс телеграфировал своему первому заместителю Леопольду Гуттереру, что Гитлер поручил ему задачу обсуждения одинакового обращения со всеми иностранными рабочими «ввиду того, что дискриминация восточных рабочих создает трудности для войск, а также ведет к сокращению производства». В большой спешке 12 марта Гуттерером было созвано совещание в министерстве пропаганды. И все-таки, как гаулейтер Берлина, Геббельс не имел компетенции в этих вопросах. Сокращенные договоренности такого рода, достигавшиеся лично с фюрером, всегда вызывали негодование и возмущение. Поэтому предложения Геббельса горячо оспаривались. И РСХА, и рейхсканцелярия возражали против предложения о том, что лагерное руководство необходимо наказывать за избиения или плохое обращение с восточными рабочими. Представитель Бакке считал, что восточные рабочие уже стали слишком наглыми. Выступавшие на совещании возражали даже против родильных отделений для женщин-работниц, хотя отмечалось, что возвращение беременных женщин-работниц на оккупированные территории будет плохой пропагандой.
Но звезда Геббельса восходила. Через пять недель он завоевал большинство своих очков. 16 апреля Мартин Борман разослал новый кодекс обращения с иностранными рабочими, согласованный с РСХА и министерством пропаганды. Борману не доставило большого удовольствия сделать такое замечание: «Нельзя требовать никаких великих успехов от людей, которых считают животными, варварами и недочеловеками». Дополнительное определение к приказу Гиммлера от 20 февраля 1942 г. отменяло колючую проволоку вокруг лагерей для рабочих, хотя эту точку зрения Заукель отстаивал целый год. Также подтверждались стандартные рационы и родильные отделения. Для заключенных предусматривались даже книги и развлечения.
Все еще оставались унизительные повязки с надписью «Ост», отсутствие отпусков и вечерних пропусков, а также запрещение пользоваться общественным транспортом и посещать места развлечений. Один вечер с неким остарбайтером через несколько месяцев после Сталинграда с юмором описан Карлом Михелем. Он взял с собой в Берлин одного из украинских добровольцев, который захотел встретиться со своей девушкой — тоже добровольной рабочей, жившей на юге Берлина в районе Мариендорф. Даже как офицер вермахта, капитан Михель столкнулся с проблемами в этом строго охраняемом и жутком заведении, находившемся по соседству со свалкой. Директором являлся бывший тюремный надзиратель, инспектором — партийный фанатик, устанавливавший свои собственные правила. Потребовалось много дипломатии, чтобы получить увольнительную на вечер. Когда, наконец, радостная группа отправилась на прогулку, оказалось, что нельзя сесть за столик даже в рабочем ресторане, хотя владелец послушно предоставил господину капитану отдельный кабинет. Попытка посетить кинотеатр в компании с девушками — работницами с востока с отличительной повязкой на руке была пресечена администратором, хотя некоторая часть аудитории проявила признаки симпатии.
Теперь Заукель должен был поставлять из Советского Союза 10 тыс. рабочих в день. Он намеревался послать своего заместителя — государственного советника Руди Пойкерта в Россию, но огромной важности задание потребовало его личного участия. Фактически в 1943 г. Заукель ездил три раза. В первом случае он побывал в Ровно, Житомире, Киеве, Днепропетровске, Запорожье, Симферополе, Минске и Риге — все это в течение апреля. В июне он побывал во второй раз в Польше и на Украине, также заехав в Мелитополь. Во время первой поездки 20 апреля Заукель отправил телеграфом длинный манифест — поздравление Гитлеру по случаю его дня рождения, находясь на борту самолета по пути из Минска в Ригу. Заукель был так доволен своим произведением, что распорядился размножить его и распространить в 150 тыс. экземплярах. В избитости фраз и помпезности оно превосходило все, что до сих пор было написано Заукелем. Если Эрих Кох, когда писал, всегда старался выглядеть свирепым, а Заукель всегда стремился выглядеть мягким человеком, то, по крайней мере, одно было для них общим — туманность формулировок, какую могут породить только двадцать лет партийной риторики.
Основной акцент в манифесте Заукеля был сделан на равенстве всех иностранных рабочих и единообразии обращения с ними. Тем самым Заукель присваивал большую часть заслуг, полагавшихся Геббельсу. Как утверждал Заукель, Геббельс был против печатания этого манифеста, потому что такой документ мог быть издан лишь самим фюрером. Замечания Геббельса сохранились в его «Дневнике». Манифест, писал он, был отвратительным и раздражал его. Заукель страдал манией величия даже после того, как ему уже подрезали крылышки. Его следует отучить от безответственного пользования словами. На каждой странице было от семи до десяти прилагательных или наречий в превосходной степени. И все-таки Заукель от ревности Геббельса не пострадал. На деле он заключил с ним мир. В июне 1944 г. Заукель становится членом группы Геббельса «Среда». И в августе, когда Геббельс был назначен Гитлером «главным уполномоченным по тотальной войне», Заукель сохранил за собой свою должность. Большинство знавших его людей считало «ветерана партии» Заукеля образцом бестактного и плохо воспитанного чиновника. Но тем не менее никто не проявил достаточно нелюбви к нему, чтобы занять его место.
Торговля рабами идет на спад
Во время второй поездки Заукеля на Украину в июне 1943 г. великое отступление вермахта еще не началось, и даже ожидалось, что начнется новое германское летнее наступление (под Курском. — Ред.), но уже было ясно, что новые рабочие квоты недостижимы. Даже несмотря на то, что возражения командующих армиями против использования трудовой повинности были преодолены прямым приказом фюрера, получить миллион мужчин и женщин в течение четырех месяцев, начиная с середины марта, было невозможно. 21 апреля в Риге Заукель объявил, что Латвия и Эстония освобождаются от рабочей квоты из-за того, что увеличившиеся депортации могут оказать плохое влияние на кампанию вербовки в войска СС. Но Литва была обязана поставить 40 тыс., а Белоруссия 130 тыс. рабочих, хотя и временной предел выполнения таких квот был увеличен до конца августа. 28 июня, пока Заукель находился на Украине, Рикке в экономическом штабе «Восток» доложили, что во многих районах генерального комиссариата Белоруссии в результате антипартизанской кампании не осталось людей для сбора урожая. Из 183 тыс. рабочих, которых требовали Заукель и Лозе в апреле от Белоруссии и Литвы, было получено лишь 50 тыс., а половина срока уже истекла. 18 июля Заукель снова приехал в Каунас в Литве, призывая ускорить вербовку и требуя поставки 30 тыс. рабочих до конца года. Но Литва уже стала таким же партизанским районом, как и Белоруссия. 2 февраля 1944 г. комиссар города Каунаса доложил, что за прошедшие шесть месяцев было выловлено лишь 8200 трудовых рекрутов.
Кроме Украины, вся показуха якобы упорядоченного гражданского набора была отброшена. Установленная в марте 1943 г. квота была основана на ожиданиях от предстоящих экспедиций против партизан с целью отлова «рабов». Как мы уже видели, командирам полицейских формирований было дано указание сохранять живыми максимум людей. Инструкции Кейтеля от 5 июля пошли еще дальше. Комиссия Заукеля должна была принять всех пленных мужчин в возрасте от шестнадцати до сорока пяти лет, схваченных в ходе контрпартизанских операций в Польше, на Балканах и в восточных комиссариатах. Спустя пять дней к этому Гитлер добавил поправку, которую уже предлагал генерал Варлимонт; в организации Заукеля должны оставаться только женщины. Мужчины из партизанских районов обязаны работать в Германии «в тех же условиях, что и военнопленные». То есть они должны направляться в концентрационные лагеря.
Но было слишком поздно. От некоторых привычек в партизанской войне уже трудно было отказаться. Мужчин-сельчан неизменно убивали. Выигрыш в трудовых рекрутах, в большинстве своем женщинах, был смехотворно мал по сравнению с моральным воздействием таких методов. Немецкие гражданские чиновники на оккупированных территориях СССР не были уверены в том, что эта система сработает. Генеральный комиссар Ляйзер, докладывая Розенбергу 17 июня, заявил, что со времени приезда Заукеля в апреле его собственные чиновники вынуждены прибегать к самым суровым мерам. Признавая, что трудовую проблему в лайковых перчатках не решить, он тем не менее сетовал по поводу падения морали.
Заукель переживал провал вербовки 1943 г. Люди Геринга, особенно аграрные лидеры экономического штаба «Восток», обвиняли его в способствовании росту партизанского движения. Ответ Заукеля своим критикам 1 марта 1944 г. был, однако, не лишен находчивости. В Киеве, где за два года германской оккупации не было никаких партизан, он получил 100 тыс. рекрутов. В Минске, где ему было запрещено вербовать людей, партизанское движение было настолько мощным, что был убит сам генеральный комиссар. Поэтому Заукель предположил, что партизан было бы еще больше, если бы его методы не «снижали русскую безработицу». Сам Геринг на этом совещании центральной плановой комиссии не присутствовал, но неожиданную поддержку Заукель получил от его представителя. Как человек люфтваффе, фельдмаршал Эрвин Мильх не мог не видеть, что бегство трудовых рекрутов происходило по вине армии — этого прибежища безграмотности, — которая держит регулярные войска в каждом захолустном городке, но ничего не делает, чтобы предотвратить происходящее. Мильх заявил, что обвинения против Заукеля — идиотизм.
В августе 1943 г. началось великое отступление от Северского Донца вплоть до линии Прут — Карпаты. В это время за три недели до публикации приказа о выжженной земле политика угона взрослого населения вместе с разгромленным вермахтом уже была приведена в действие простым расширением программы Заукеля. С одобрения Альберта Шпеера Заукель приказал 17 августа всем чиновникам военной администрации в зоне группы армий «Юг» хватать для этих целей всех юношей в возрасте шестнадцати и семнадцати лет. Зачисление должно быть завершено к 30 сентября.
Инициатива вербовки рабской рабочей силы, однако, перешла от Заукеля к СС и вермахту. 14 марта Вальтер Варлимонт приказал, чтобы в партизанских районах вермахт мог передавать гражданских лиц под юрисдикцию СС. Потом этих людей можно было автоматически отправлять в немецкие концентрационные лагеря. Не всем командующим армиями это понравилось, но среди них всегда находились ультранацисты вроде Ганса Рейнгардта, командовавшего 3-й танковой армией под Витебском (в начале августа занимала фронт к северу от Смоленска, но под ударами советских войск откатилась ко 2 октября ближе к Витебску. — Ред.). В августе Рейнгардт выловил все активное население в окрестностях своего штаба и держал людей в лагерях до тех пор, пока не поступил транспорт для их отправки в Германию. В сентябре СД согласилась взять их. Движение, названное в честь Гиммлера операцией «Генрих», началось только 30 октября, когда Рейнгардт сам подписал приказ о том, что все лица, пригодные для военной службы, подлежат отправке СД в Аушвиц (Освенцим) и Люблин (Майданек). Ни при каких обстоятельствах они не подлежат передаче для свободного труда в Германии. Там было от двух до трех тысяч человек.
Кто-то — то ли командир СД, то ли начальник рабочей группы в экономической администрации Витебска — пошел даже дальше рамок приказа Рейнгардта. Поэтому были отправлены также и иждивенцы, жены, дети и старики. Никто не знает, какова была окончательная судьба этих семей, против которых не было никаких жалоб. Какое-то короткое время младенцев и маленьких детей видели в жутком в Аушвице (Освенциме), где до этого времени никто из детей не миновал крематория. Для большинства людей выживание в этом лагере измерялось месяцами.
Как ни парадоксально, пока методы вербовки на оккупированных территориях СССР становились хуже, в Германии наметилось улучшение в судьбе восточных рабочих, которым выплачивали деньги на карманные расходы, у которых были трудовые контракты и которые, во всяком случае юридически, не были ни рабами, ни пленными. Новая «Хартия прав», разосланная Мартином Борманом в конце апреля 1943 г., была дополнена разрешением восточным рабочим жениться на русских девушках-добровольцах, которые служили в немецкой униформе. Этот этап можно было преодолеть только после известного штабного совещания 8 июня, во время которого Гитлер проявил безразличие. В июле управление по делам «восточных войск», наблюдая молчание Гитлера, осмелилось подготовить проект нового и еще более либерального свода правил для русских солдат-добровольцев. Но одним из главных противников стал Заукель, жаловавшийся, что добровольцы помогут своим женщинам-рабочим забеременеть и тем самым последние будут потеряны для германской промышленности.
В вопросе об унизительных эмблемах Гиммлер все еще оставался непреклонен. Если Заукель когда-то заявил, что русский рабочий имеет право жить в Германии, даже если он большевик, то Гиммлер был, по крайней мере, настроен на то, чтобы каждый мог выделить этого человека в толпе. В течение 1943 г. Готтлоб Бергер и даже Кейтель уступали под давлением критиков метки «Ост», но никаких перемен не произошло вплоть до начала 1944 г., когда Гиммлер приказал, чтобы большой квадратный знак с синей каймой, носившийся на груди, мог быть заменен по выбору на нарукавную повязку с обозначением расовой группы его обладателя. Было предложение о новой повязке в национальных цветах, но только с созданием полупризрачной освободительной армии Власова в самом конце 1944 г. нарукавные повязки утратили их унижающий характер и стали, по теории, формой военного обмундирования союзников. На кону стояли и другие, помимо национальной безопасности, интересы. Полагая, что унижающий характер нарукавной повязки не позволит немецким мужчинам прогуливаться с восточными работницами, Reichsfrauenfuehrung (управление женщинами рейха. — Пер.) потребовало сохранения нарукавной повязки.
Если депортация рабочей силы из России в Германию в значительных размерах все еще наблюдалась в 1944 г., то это происходило потому, что командиры соединений вермахта основательно упростили эту процедуру. На фронте группы армий «Юг» отступление вермахта продолжалось и в апреле, в результате чего заполучить рабочую силу можно было лишь в Литве и западных районах Белоруссии. Тем не менее на большом совещании в рейхсканцелярии 11 июля 1944 г. Заукель доложил, что, хотя за последние шесть месяцев в оккупированной Европе в целом в вербовке рабочих наблюдался провал, из восточных территорий поступило 420 тыс. человек от общего количества в 560 тыс. рекрутов.
На этом совещании Вальтер Варлимонт, как всегда извергавший пламя, предложил вермахту увеличить и так уже значительный вклад, перемещая все население из больших городов и заставляя его работать. Варлимонт заявил, что солдатам не следует пытаться защитить этих людей. Они должны копировать большевиков, которые, куда бы они ни пришли, заставляют работать каждого. Заукель был благодарен за этот намек из правильного круга власти, за этот урок, полученный от самих «недочеловеков». Но это предложение уже не имело смысла, потому что в тот самый день пали Минск и Вильнюс (Минск был освобожден 3 июля, Вильнюс — 13 июля. — Ред.). В следующие несколько дней были утрачены последние клочки предвоенной советской территории. (В ходе Белорусской операции Красная армия освободила практически всю довоенную (на 22 июня 1941 г.) территорию Белоруссии, на южном фланге фронта наступления вышла к Висле, но на северном фланге, в Советской Прибалтике, еще многое предстояло освободить. — Ред.) А через девять дней после совещания Заукеля сорвался «бомбовый заговор» Штауффенберга, и в высших эшелонах власти рейха началась генеральная пересортировка. Те фрагменты депортированной рабочей силы, которые все еще можно было тщательно набрать в Голландии, Италии, Польше, Венгрии и Западных Балканах, были интегрированы в великие планы Геббельса по тотальной мобилизации. Должность Заукеля стала неясной и почти излишней. И опять он стал всего лишь гаулейтером Тюрингии.
Но перед тем, как покончить с самой неприятной частью своего задания, Заукель оказался затронутым серьезными обвинениями в широкомасштабной краже детей. Такова уж работа тоталитарного режима, что положение, в котором очутился Заукель, было в первую очередь вызвано филантропической концепцией, вроде эвтаназии душевнобольных, которая предусматривала аппарат для истребления народов. Проблема детей в партизанских районах встала в октябре 1942 г., когда Геринг предложил создать детские лагеря. Во время антипартизанской кампании в последующие восемь месяцев ничего в этом плане не делалось. Детей просто расстреливали, чтобы избежать возникновения ответственности со стороны солдат и полицейских сил. Тогда действительно не было предела тому, что творили члены советских национальных меньшинств (прибалты, в основном латыши и эстонцы. — Ред.), когда им давали германскую униформу и показывали немецкий пример.
Новое предложение по детям появилось лишь 10 июля 1943 г., когда у Гиммлера возник план. Хотя план был абсолютно идиотским, у близких к нему людей удивления он не вызвал. Гиммлер предложил своим начальникам полиции и аграрным лидерам Бакке на землях, откуда были эвакуированы партизаны, выращивать одуванчик, могущий служить сырьем для получения подобия каучука. Это растение появляется в докладных записках Гиммлера и в речах как особая навязчивая идея, уходящая корнями в его студенческие дни в сельскохозяйственном институте. Детей депортированных сельских жителей, говорил Гиммлер, можно держать на краю района в лагерях в готовности собирать одуванчики. Но детей нельзя оставлять на сбор одуванчиков на неопределенное время, потому что в этот район могут прийти другие партизаны или германские войска начнут отступать, как это они сделали на Ленинградском фронте 21 сентября 1943 г. (Видимо, имеется в виду Таллинская операция Ленинградского фронта и Балтфлота 17–26 сентября, завершившаяся поражением оперативной группы противника «Нарва», освобождением Таллина и всей материковой части Эстонской ССР. — Ред.) Для таких случаев предлагалось более подходящее решение. Командующие тыловыми районами позволили представителям Заукеля вместе с экономическими инспекторами группы армий отбирать трудоспособных работников до того, как начнется эвакуация. Их решение проблемы детей, по правде говоря, было половинчатым, но похвально простым. «Дети в возрасте свыше десяти лет считаются работниками».
Они не только считались работниками, но и вывозились в Германию как работники, хотя в первую очередь это была привилегия детей коллаборационистов, которые созрели для германизации. В Минске генеральный комиссар Вильгельм Кубе создал подобие гитлерюгенда (гитлеровского молодежного движения) — белорусский югендхильфе (молодежная помощь). После смерти Кубе эту организацию передали человеку СС и бывшему лидеру гитлерюгенда Зигфриду Никелю, который занимал должность главы по делам молодежи в министерстве Розенберга. В марте 1944 г., когда отступление немцев с Украины было в полном разгаре, а Готтлоб Бергер руководил политическим управлением у Розенберга, работавшему с неохотой Никелю было приказано поставить юношей в возрасте от пятнадцати до двадцати лет для службы в Германии в качестве вспомогательного персонала в центрах подготовки СС и в противовоздушной артиллерии. 19 октября 1944 г. Никель смог доложить впечатляющие цифры — 28 117 детей и подростков, но среди них 3700 были девочками, а 6700 были посланы не в СС и люфтваффе, а на германские заводы Рура, подвергавшиеся жестоким бомбежкам вражеской авиации.
Это была, как заявлял Розенберг в свою защиту на Нюрнбергском процессе, форма образования, возможность для молодежи Советского Союза взглянуть на Запад. Но по ходу Нюрнбергского процесса выяснилось, что молодежь, которую предстояло перевоспитать в такой ускоренной форме, была всего лишь десяти лет от роду — в возрасте, в котором комиссары Заукеля классифицировали детей как работников.
Факты запутанные, но очевидно, что 10 июня 1944 г. Бергер передал Розенбергу план депортации еще от 40 до 50 тыс. мальчиков в возрасте от десяти до пятнадцати лет. Говорят, план разработал еще один солдафон — командующий 9-й армией на Белорусском фронте (фронте группы армий «Центр». — Ред.), а цель плана — лишить Советский Союз будущих трудовых ресурсов. Розенберг возражал, что десятилетние мальчики не будут ценным завоеванием для врага и что мир сочтет это просто похищением силой. Тогда представитель Бергера при министерстве сообщил Розенбергу, что Заукель уже принял этот план. Командующий 9-й армией (генерал Н. Форман. — Ред.) был готов приступить к его выполнению независимо от того, утвердит его Розенберг или нет, но опасался, что без помощи министерства нельзя будет обеспечить правильного обращения с детьми. И на этом Розенберг сдался, но 23 июня, как потоп, на немцев обрушилось советское летнее наступление. Штаб группы армий «Центр» был вынужден бросить все силы на борьбу с ним. Тем не менее 11 июля Розенберг проинформировал Заукеля через Альфреда Майера, что по-прежнему в компетенции специальной группы по трудовой повинности, ранее находившейся в Минске, остается вопрос «сопровождения в рейх молодежи в возрасте от десяти до четырнадцати лет».
Бергер сам отправился в зону боевых действий группы армий «Центр» в специальном поезде Гиммлера Goetenland, из которого он в тот же день телеграфировал Брайтигаму о том, что спецгруппа Никеля должна продолжать свою деятельность. Спецгруппа с ее мальчиками была эвакуирована из Минска вовремя и сейчас находилась в районе Белостока. Белосток вскоре пал (27 июля. — Ред.), и детей отправили в Германию. 20 июля Розенберг написал Ламмерсу, что дети в возрасте от десяти до четырнадцати лет обучаются ремеслу для работы на Германию. Министерство сотрудничало с Заукелем в рамках хорошо известной «белорусской молодежной службы».
Розенберг дал две ясные причины для принятия плана, опасности которого для себя самого он отчетливо предвидел. В Нюрнберге он заявил, что боялся, что предложения 9-й армии без его сотрудничества будут осуществляться негуманно. Но в своих мемуарах, написанных в камере смертника, Розенберг объяснял, что сделал это, чтобы оказать услугу своему старому другу фельдмаршалу фон Клюге. Фактически в июне 1944 г. фон Клюге уже не командовал группой армий «Центр», но до своего назначения на должность главнокомандующего войсками на Западе 4 июля 1944 г. он часто бывал в Берхтесгадене на ежедневных штабных совещаниях, где неофициально давал советы Гитлеру. Возложение вины на Клюге во время суда над Розенбергом давало дополнительное преимущество, поскольку Клюге уже был мертв.
Во всяком случае, Розенберг утверждал, что чувствовал себя удовлетворенным тем, что дети там прекрасно себя чувствовали. Он побывал в детском лагере в Дессау, где находилось 4500 детей. Белорусские женщины из персонала лагеря благодарили его со слезами на глазах за проявленную им заботу. Что касается Заукеля, то тот был более осмотрителен. Он просто заявлял, что не видел никакой корреспонденции либо ничего об этом не знал.
В ноябре 1944 г. произошел курьезный фарс с отправкой представителей восточных рабочих в Прагу для участия во власовском «национальном комитете освобождения» под видом депутатов от рабочих, а на деле — гестаповских агентов, отобранных гестапо в трудовых лагерях. В Берлине состоялся гигантский митинг восточных рабочих, которые слушали слова «освободителя» в Europahaus возле железнодорожного вокзала Анхальтер. Все эти вещи были лишь тонкой маскировкой факта, что статус «остарбайтера» изменился только на бумаге. Те, кому не посчастливилось жить на фермах, по-прежнему возвращались с работы в мрачные, лишенные удобств лагеря, где дисциплина все еще поддерживалась с помощью угрозы отсылки в концентрационные лагеря с их битьем, карцером и лишением пищи, в лагеря, откуда было мало шансов выйти.
Недовольство восточных рабочих было очевидно, и в обстановке краха на полях сражений это наполняло Германию страхом. Цифры были просто пугающими. Помимо поляков с начала войны было завербовано около 2800 тыс. восточных рабочих из оккупированных территорий Советского Союза. В октябре 1944 г. в Германии их было два с четвертью миллиона и почти два миллиона — в конце войны. Говорят, сам Гитлер был под таким впечатлением от мысли о «восстании рабов» (восточных рабочих), что в конце 1942 г. позволил себя уговорить Канарису и издал секретные приказы, известные под названием «Валькирия». Эти приказы, применения которых требовали мятежные генералы для своего государственного переворота 20 июля 1944 г. с целью свержения Гитлера, были предназначены для совершенно иной ситуации.
После провала заговора Гиммлер в своей речи в Познани отметил, что мятежники открыли бы ворота концентрационных лагерей, выпустив на свободу 450 тыс. иностранцев. «Это означало бы, что полмиллиона самых злобных политических и криминальных элементов, политических врагов рейха и преступных врагов всякого человеческого и социального порядка распространились бы по всей Германии». Естественно, страх, который порождали приказы «Валькирии», не уменьшился. 21 января 1945 г., когда прозвучала ложная тревога, что русские танки переправились через Одер (передовые отряды 1-й и 2-й гвардейских танковых армий, а также 5-й ударной и 8-й гвардейской армий с ходу форсировали Одер и овладели двумя небольшими плацдармами на левом берегу в районе Кюстрина 31 января — 3 февраля 1945 г. — Ред.), Геббельс приказал подать сигнал «Гнейзенау». По получении этого приказа берлинские отряды местной обороны должны были собраться и быть готовыми к возможному восстанию «остарбайтеров». В последние недели войны немецкие домовладельцы в малонаселенных местах или в небольших селениях жили в постоянном страхе из-за налетов бродячих банд восточных рабочих, которые уже начали пользоваться хаосом и жить, используя награбленное.
Когда восточные рабочие со своими давними обидами объединили силы с советскими захватчиками (на совести автора. — Ред.), месть приняла формы, которые, хотя и страшные, и отталкивающие, вполне естественно было ожидать. И тем не менее многие, в большинстве своем на фермах, оставались верными своим нанимателям (просто в обстановке хаоса проще было переждать. — Ред.). Большое количество людей пытались скрыть свою личность, чтобы избежать репатриации. Другие, пользуясь специальной шкалой рационов, которые установили для них оккупационные власти, похоже, совсем не торопились покинуть эту неволю. В случае украинцев там существовало нечто вроде национальной диаспоры. Более 120 тыс. зарегистрировались в западной зоне оккупации в качестве перемещенных лиц на том основании, что они родились в Польше или где-либо еще и не являются советскими гражданами. Господин Георг Фишер, видимо, прав, считая, что большинство из них были советскими гражданами, подлежащими репатриации.
Перемещенные лица (DP) перестали быть жертвами и героями, когда стали обузой для оккупационных властей. Уже во время вступления в Германию в апреле британская военная команда правительства Британии открыла огонь по русским грабителям в Оснабрюке. Прошло много месяцев, пока было покончено с грабежами, а еще больше — пока немцы расстались с привычками, которые они обрели в обращении с «недочеловеками». Еще в конце июня 1945 г. бывший немецкий полковник был казнен британцами в Киле за то, что застрелил русского остарбайтера, который украл у него часы. В целом воспоминания солдат-союзников, когда-то служивших в оккупированной Германии, говорят не в пользу бывших «рабов-рабочих». Жаль, если это стало вердиктом истории. Во всяком случае, мы знаем, что лежит за ликованием 1945 г.