Первая и последняя глава об армии Власова
«Комитет освобождения народов России»
За решение нерадостной задачи создания «Армии освобождения» сначала взялся генерал Эрнст Август Кестринг за неделю до конференции в Праге. 7 ноября он вызвал с Итальянского фронта Херре и поручил ему создание первой власовской дивизии в старом учебном лагере в Мюнзингене, западнее Ульма в Вюртемберге. Там Херре подготовил казармы для первых солдат-«добровольцев», которых должен был направить ему Гиммлер как командующий Резервной армией.
Гиммлер счел самым простым решением направить солдат войск СС. Выбор был невелик. Кроме растерзанной в боях 14-й пехотной дивизии СС «Галичина», которая в любом случае не приняла бы Власова, было всего два не рассредоточенных формирования войск СС из «добровольцев» из Советского Союза: так называемая дивизия и отдельная бригада. Первой из этих формирований была 30-я пехотная дивизия СС «Рутения» (она же «1-я белорусская»), которая была сформирована полковником Зиглингом из белорусских антипартизанских отрядов добровольцев. Второй имевшейся в наличии частью была не что иное, как личная армия Бронислава Каминского, бывшего «локотского царя», которая весной 1944 г. была включена в состав войск СС.
Худшего выбора было невозможно сделать. Послужной список и репутация обоих этих формирований были отвратительными. 3 августа в Познани сам Гиммлер перед совещанием гаулейтеров радовался тому, что люди и Каминского, и Зиглинга при разгроме группы армий «Центр» оказались в новой германской униформе, которую они похитили со складов. Что до людей Каминского, то в то время планировалось направить их воевать в Венгрию вместе со столь же шокирующим «независимым соединением» — германской бригадой, сформированной из преступников, под командованием Оскара Дирлевангера (зондеркоманда СС «Дирлевангер», карательное подразделение СС под командованием Оскара Дирлевангера, комплектовалась из заключенных немецких тюрем, концлагерей и военных тюрем СС, а также из т. н. «восточных добровольцев», в т. ч. и из числа бывших советских военнопленных. Изначально имела размер батальона, затем полка и, наконец, бригады. В конце войны на основе бригады была создана 36-я гренадерская дивизия СС «Дирлевангер» (Waffen-Grenadier-Division der SS). — Пер.) Две бригады были отозваны из Восточной Польши и сосредоточены в Нойхаммере в Силезии, но дорога в Венгрию была перекрыта в результате восстания, вспыхнувшего в Словакии. Гаулейтер Верхней Силезии Брехт отказался дополнительно обременять свою гражданскую систему продовольственного снабжения еще и удовлетворением аппетитов «унтерменшей», так что здесь, посреди тюлевых занавесок германского рейха, люди Каминского вернулись к своим старинным обычаям жизни на природе. Спешно и тайно Гитлер отправил бригады и Каминского, и Дирлевангера в Варшаву, где с 1 августа по 31 октября подавлением большого восстания руководил фон дем Бах-Зелевски — глава антипартизанских сил Гиммлера. Славянские наемники, известно, не были ни с кем столь безжалостны, как с другими славянами. Варшава стала падением Бронислава Каминского и концом его армии как автономной боевой единицы. Хотя и разрушенная и погруженная в ужас, Варшава все еще содержала богатства, неизвестные в брянских лесах, богатства, достаточные для того, чтобы сделать солдат Каминского полностью неуправляемыми.
Неправомерные действия частей СС, которые для германского командования не имели никакого значения во время восстания в Варшавском гетто в 1943 г., создавали неловкое положение, когда это происходило на глазах у солдат из боевых частей. Долгое время после того, как организованное сопротивление в Варшаве уже прекратилось, Каминский отказывался остановить мародерство, и, пользуясь покровительством Гиммлера, его люди могли без помех продолжать заниматься грабежами, насилиями и убийствами. Но случилось так, что в свое время генерал Бур, руководитель польского восстания, в бытность свою наездником дружил с жокеем Германом Фегелейном. Как адъютант Гиммлера, прикомандированный к ставке Гитлера, Фегелейн добавил веса на чашу, изменив общий баланс против Каминского.
Но Каминский скрылся от ареста и бежал в Карпаты, укрывшись среди прогермански настроенных партизан южнее Тарнува. Там его заманили в засаду и убили сотрудники полиции безопасности полковника Биркампа, бывшего «эксперта по детским домам» на «веселом Кавказе». В начале ноября «личная армия» Каминского была отправлена из Варшавы в Мюнзинген, не желая верить официальному сообщению об убийстве их главаря польскими партизанами, сражавшимися против немцев.
Командование 1-й власовской дивизией (она же 600-я пехотная дивизия вермахта) Гитлер поручил украинскому полковнику Сергею Буняченко, который так хорошо зарекомендовал себя в Нормандии.
Буняченко обладал одновременно хитроумием украинского крестьянина и безжалостностью казачьего атамана. Оба эти качества ему понадобились, поскольку поезда, прибывшие из Польши, исторгали из себя жуткое оборванное «войско» из вооруженных и безоружных людей в обмундировании всех видов, женщин, увешанных драгоценностями, офицеров, которых можно было отличить от солдат только по трем или четырем наручным часам. При прибытии в Мюнзинген Буняченко окинул их взглядом и уехал. По всей видимости, он перепоручил задачу майору Кейлингу, который действовал как заместитель Херре. Кейлинг командовал батареей русских добровольцев и был свидетелем отступления «личной армии» Каминского из Локоти в сентябре 1943 г., так что нельзя сказать, что он совсем уж был непривычен к такого рода вещам. Он старался как мог, но два дня спустя он был удивлен, когда Буняченко вернулся в Мюнзинген. Буняченко круто обошелся с «частной армией»: он уволил всех офицеров Каминского, а некоторых из них арестовал.
Ситуация стала менее безнадежной, но все еще оставалась очень тяжелой, когда с Пражской конференции в Мюнзинген приехал Херре. Лишенные всяких удобств из-за безразличного отношения германских военных и гражданских властей, солдаты Власова рыскали по сельской местности в поисках недозволенного спиртного и русских девушек из лагерей для восточных рабочих. Продолжал прибывать дополнительный личный состав, но не оружие, постельные принадлежности, топливо или продукты. Тем не менее к январю формирования Зиглинга и Каминского были увеличены посредством добавления некоторого числа военнопленных до 20 тыс. человек, требуемых для формирования дивизии. Теперь Херре мог проследовать в Хейберг и приступить к подготовке 2-й власовской дивизии, которой должен был командовать недавно произведенный в это звание генерал-майор Зверев. Также было предложено передислоцировать штаб генерала Власова из Далема в Хейберг — операция, которая заняла три недели. Семь генералов в Кибитцвеге, которые раньше с комфортом располагались в одной вилле, теперь обзавелись штабным персоналом численностью 700 человек. Это, конечно, было в традициях Второй мировой войны, которые соблюдались обеими сторонами и которые, в свою очередь, все еще не знали, что и они подчиняются законам Паркинсона.
В то же самое время было принято решение эвакуировать КОНР из Далема в Карлсбад (Карлови-Вари) вместе с несколькими коллаборационистскими правительствами в изгнании, которые загромоздили столь дефицитные в разрушенном Берлине помещения. Даже этот не имеющий значения акт не смог избежать нападок. В январе и феврале 1945 г. КОНР все еще мог вызывать раздражение и полемику, хотя конец рейха казался вопросом почти нескольких дней. Розенберг продолжал осуждать КОНР как «ядро нового русского империализма», в то время как Гиммлер суетился над включением армии КОНР в структуру войск СС вместе с его украинскими дивизиями. В конце концов было решено не присваивать двум власовским дивизиям эмблем и номеров СС просто потому, что даже до Гиммлера наконец дошло, что руны СС — это не те символы, которые могли бы привлечь русских рекрутов.
Тем не менее в качестве пустого пропагандистского жеста Гитлер разрешил объявить 28 января фальшивку, что солдаты Власова не являются частью вермахта, Верховным главнокомандующим которого был он сам, но находятся под управлением суверенного правительства КОНР. Если Гитлер действительно знал, что он разрешил это, он бы вернулся к своим собственным решениям июня и июля 1943 г., гласящим, что ни одному русскому генералу не должно быть дозволено использовать пропагандистскую машину для своей собственной выгоды. Приказ был вдвойне пагубным. Он избавлял германские службы от обязанности наблюдать за тем, чтобы власовские дивизии получили свою долю военного снаряжения, и он также избавлял совесть Буняченко от того, чтобы получать приказы от германских военачальников. Кажется весьма непохожим, что Гитлер хоть что-то знал об этом, если мы кратко проанализируем взгляды Гитлера именно в тот момент, когда Власов был объявлен независимым союзным командующим. Сохранился Lagebesprechung (стенограммы оперативных совещаний) за вечер 27 января 1945 г. на 63 печатных листах. Большая часть двухчасовой дискуссии относилась к призыву в армию уволенных германских офицеров и решения вспомогательных задач в последних отчаянных усилиях по обороне рейха. Нужно прочесть это, чтобы наглядно убедиться в недостатке ясности в этом бесконечном споре, в котором участвовал Гитлер с Герингом, Бургдорфом и Фегелейном. Власов прибыл в самом начале препирательств. Гитлер грубо заявил, что Власов — никто, и горько пожаловался на то, что солдаты Власова обмундированы как немцы. Немецкие генералы не понимали этих вещей. В то время как британцы обмундировали свои индийские войска, туземцев, «господин Сект» (Ханс фон Сект (1866–1936) — германский военачальник и политический деятель, в 1934–1935 гг. работал в Китае военным советником Чан Кайши. — Пер.) показал полное отсутствие чувства чести, продавая германские стальные шлемы китайцам. Но Гудериан хотел знать, следует ли доукомплектовать дивизию Буняченко, и Гитлер коротко согласился. Тогда Фегелейн вставил слово за своего шефа — Гиммлера, который хотел удержать обе дивизии Власова в составе СС, но Гитлер, казалось, исходил из того, что в этом нет необходимости, потому что, несмотря на сомнения Геринга, Власов не дезертирует. Не генерал, а солдаты будут дезертировать, потому что именно так случилось во Франции. Фегелейн заметил на это, что если они поступят так, то русские казнят их, и что у него есть достоверная информация, что Красная армия казнит даже русских рабочих (имеются в виду угнанные на работы в Германию — остарбайтеры). Подкрепленный этим аргументом, Геринг отозвал свои возражения, как будто бы это на самом деле имело хоть какое-то значение. Через шесть дней Власову было разрешено нанести визит «понизившемуся в цене» рейхсмаршалу в «Каринхалле» (резиденция Геринга, названная в честь его любимой первой жены — шведской аристократки Карин фон Фок (в первом замужестве фон Кантцов), умершей в 1931 г. — Ред.).
Позже тем же вечером Гитлер предпринял схожую атаку, на этот раз уже на казаков Паннвица, служивших в Югославии, но и Гудериан, и Йодль уверили его, что эти солдаты не носят немецкую форму. Они носили красные папахи и красные брюки с серебряными лампасами. Гитлер пришел в хорошее расположение духа и с удовольствием слушал, когда Бургдорф рассказывал ему, что Паннвиц инспектировал своих солдат, сам одетый в эту форму, держал перед собой саблю и «выглядел форменным безумцем». После этой короткой вспышки интереса к возвращению традиции одевать солдат в яркую форму разговор перешел к более грустной теме. Было неизвестно, настигла ли Красная армия в Млаве семьи казаков. На самом деле они были в Толмеццо, в итальянских Доломитовых Альпах. Неосведомленность относительно «добровольцев» сохранялась до конца; в конце концов, из протоколов всех совещаний ставки Гитлера за март 1945 г. видно, что фюреру было неизвестно о существовании какой-либо украинской дивизии СС.
В феврале 1945 г. пять власовских командиров были произведены в звание генерал-майоров германской армии и была сформирована 2-я дивизия КОНР, она же 650-я пехотная дивизия вермахта, в Хейберге. 2-я дивизия была сформирована большей частью из подразделений добровольцев, которые были возвращены из Норвегии, а также из вновь освобожденных военнопленных. Но предложение сформировать еще три дивизии КОНР из казаков Паннвица и из других русских и казачьих частей в Австрии и Словении положили в долгий ящик, согласно всегдашним желаниям Гиммлера. В этот момент число солдат в формированиях Власова составляло менее 50 тыс. человек. Выше это число никогда не поднималось, хотя были и 800 тыс. дезертиров в немецкой униформе, в то время как военнопленных и восточных рабочих, годных по состоянию здоровья для службы, в Германии должно было быть более 2 млн. Среди послевоенных немецких писателей наблюдается тенденция винить в этом провале только безразличие и беспорядок, установившиеся в нацистском государстве ввиду близящегося поражения. Но самой главной среди всех причин неудачи была неправота самого дела. Пропагандисты из Дабендорфа («Восточный отдел пропаганды особого назначения», созданный в феврале 1943 г. в Дабендорфе под Берлином, занимался разработкой теоретических основ «освободительного движения» и подготовкой кадров «РОА». — Пер.) толпами наводнили лагеря военнопленных, но без всякого успеха. Власовские генералы наносили широко освещаемые прессой визиты, но сейчас, когда уже была известна политика западных союзников, результат был ничтожен. Хотя и жестокая, и лишенная воображения, но западная политика срывала дивиденды. Если она отпугивала русских от дезертирства на Запад, она также останавливала их и от того, чтобы брать в руки оружие на стороне немцев.
Как командующий Резервной армией, Гиммлер был сменен Готтлобом Бергером, который оставался настроенным враждебно ко всем политическим амбициям Власова. Все же, как человек СС, он должен был найти средство поправить положение с привлечением добровольцев из числа русских пленных. Он писал в конце января, что подрывные элементы среди заключенных, противодействующие набору в части Власова, должны передаваться в СД. Другими словами, первоначальный «приказ о комиссарах» 1941 г., который никогда не отменялся, должен был быть снова введен в практику. Но условия, создавшие эпоху террора в русских лагерях в 1941 году, уже не могли быть вновь воспроизведены. Пленный британский офицер, который имел исключительные возможности для наблюдений в Stalag IV B в Мюльберге (от нем. Stammlager, один из самых больших лагерей для военнопленных во Второй мировой войне. — Пер.), писал следующее: «Немцы всегда организовывали наблюдение за всеми развлечениями военнопленных силами своих людей, и в случае таких представлений для русских там всегда присутствовал власовский капитан с сержантом. С восхитительным чувством юмора русские пленные отказывались усаживать их в зале и сделали сбоку от сцены маленькую ложу из фанеры, окрашенную в малиновый цвет „под бархат“. Двое людей Власова обычно заходили в барак одновременно и стыдливо крадучись, и с видом жалкого самодовольства и садились в „ложу“. Мой друг объяснил мне, что в диалог на сцене вплетено много двусмысленностей, намеков на некие двуликие создания из мифологии, определенных людей, которым дали поиграть с веревкой, на которой они в конце концов и повесятся, и так далее. Люди Власова принимали все это с каменными лицами, иногда прикрывая свое смущение, когда „шпильки“ становились слишком очевидными, тем, что прикуривали сигареты, после чего какой-нибудь комический персонаж на сцене подходил к ложе и принюхивался к дыму с видом „малыша Бисто“». («М а л ы ш и Б и с т о» — «Bis-to kids» — персонажи комиксов, рекламирующих продукцию британской компании Bisto (большей частью соусы) — мальчик и девочка в рваной одежде, принюхивающиеся к доносящемуся запаху еды. — Пер.)
Но майор Кейлинг сообщал из Мюнзингена, что люди Буняченко, которые слушали радиостанции всего мира, вновь обратили свои надежды к Западу. Для них было загадкой, почему британцы и американцы не бомбят район их обучения. Один из офицеров Буняченко разговаривал на железнодорожном вокзале в Берлине с пленным британским летчиком. Из этого «берлицевского разговора» (Б е р л и ц — основатель метода обучения иностранным языкам, одним из основных принципов которого была первоочередность обучения устной речи по сравнению с навыками чтения и письма. — Пер.) он заключил, что передача пленных добровольцев из Советского Союза — только временная уступка Сталину, которая прекратит свое действие с окончанием войны. Тогда уже западным союзникам понадобятся добровольцы для борьбы против большевизма.
В конце января (31 января — 3 февраля. — Ред.) русские форсировали Одер у Кюстрина, в шестидесяти с небольшим километрах от Берлина. Кестринг был убежден, что только успешные действия на фронте побудят командование экипировать две дивизии КОНР. Армия Власова должна «заслужить свои шпоры» (по аналогии с вручением шпор вновь посвященным рыцарям. — Пер.) или быть преданной забвению. 7 февраля Херре было приказано подготовить к отправке на фронт к Одеру несколько рот истребителей танков. Буняченко изо всех сил сопротивлялся этому, и люди были выделены из независимого батальона «добровольцев», расквартированного в Штеттине. Довольно неожиданно Гиммлер, как командующий группой армий «Висла», телеграфировал Власову, что бой увенчался большим успехом, и позднее рассказал Херре, что «солдаты Красной армии фактически переходили на сторону этого подразделения» — доказательство того, что русские все еще могут низвергнуть Сталина. (Вожди Третьего рейха перед концом потеряли чувство реальности. — Ред.) Руководил подразделением личный адъютант Власова полковник Сахаров, который присутствовал при встрече Власова и Гиммлера.
Благоволящий теперь, хотя и неверующий, Эрнст Кестринг решил, что для Власова настало время посетить своих солдат, и с определенной помпезностью он 15 февраля привез Власова в Мюнзинген. Здесь под снегопадом Власов инспектировал 1-ю дивизию КОНР и наблюдал дисциплинированное прохождение парадным маршем строя солдат, очищенного как от лагерных прихлебателей, так и от офицеров, красовавшихся тремя или четырьмя наручными часами. Но с течением времени, которое Власов провел в Мюнзингене и Хейберге, он становился все более мрачным, все более сознающим реальную ситуацию. Херре ободрял Власова поверить в то, что, создавая армию КОНР, он может создать силу, с которой придется идти на сделку западным союзникам. Херре указывал, что успешные действия даже на рухнувшем фронте могут убедить союзников, что «свободные русские» — это сила, которую следует принимать в расчет. Таков был призрачный мир, существовавший отдельно от реальности, в котором германский остполитик (восточный политик) жил с 1941 по 1945 г.
Решительно настроенный вывести солдат Власова на первые полосы газет, Херре получил аудиенцию у Гиммлера 23 февраля в его штаб-квартире в лесу у Пренцлау. В это время гиммлеровская группа армий «Висла» была расположена тонким заслоном от Одера к югу от Штеттина до окрестностей Данцига, с растянутым до нелепости флангом, который просто растаял бы, измени русские направление главного удара (он и растаял в ходе Восточно-Померанской операции Красной армии 10 февраля — 4 апреля 1945 г., которая ликвидировала угрозу флангового удара немцев с севера по советским войскам, готовившим Берлинскую операцию. — Ред.), но который Гитлер требовал удерживать, потому что адмиралу Редеру были нужны базы подводных лодок на Балтике. Гиммлер только что предпринял так называемое «наступление на Арнсвальде», которое жалким образом сошло на нет (16 февраля немцы силами шести дивизий нанесли контрудар южнее Штаргарда и продвинулись на 8–12 км, овладев городами Пиритц (Пыжице), и Бан (Банг). Подтянув силы, Красная армия 24 февраля снова перешла в наступление, разгромив врага. — Ред.). Гиммлер был перепуган до смерти, но скрывал это за показной бравадой, и 19 февраля он уже начал свой знаменитый диалог со шведским графом Бернадоттом. Гиммлер собирался лечь спать и не хотел ни слышать о «добровольцах», ни выслушивать безумные идеи этого полковника-«русофила». В течение последних нескольких дней Герман Фегелейн, адъютант Гиммлера в ставке Гитлера, сообщал ему, что «добровольцы» Власова дезертируют при каждой возможности и что они категорически отказались воевать на Восточном фронте.
Гиммлер равнодушно согласился с тем, что подразделению из дивизии Власова следует предоставить справедливый шанс зарекомендовать себя на фронте, а не быть брошенным, чтобы попасть в руки Красной армии в какой-нибудь непригодной для обороны крепости, которую невозможно удержать. Он тупо слушал доклад Херре о несбывшихся надеждах и неуспокоенных страхах, но, когда Херре заговорил о том, что власовская армия могла бы стать козырной картой, если бы только Германия смогла продержаться до момента, когда между западными союзниками и Россией появится брешь, Гиммлер ответил с большим здравомыслием, нежели обычно ему приписывали: «Это cura posteriora» (дело будущего, будущие заботы — лат.).
Тем не менее было примечательно то, что, пока Гитлер хвастался заключенными, глухими и немыми, стариками и школьниками, поставленными в строй (фольксштурма. — Ред.) «импровизаторами», такими как его старые, выжившие из ума вожди СА Петерсдорф и фон Пфеффер (Ф р а н ц ф о н П ф е ф ф е р ф о н С а л о м о н — верховный фюрер гитлеровских штурмовых отрядов СА до 1926 г.; с 5 декабря 1926 г. также верховный фюрер молодежной организации НСДАП гитлерюгенд), Гиммлер должен был проявлять такое безразличие к армии Власова. Как обычно, закулисные политики играли свою роль. В этот момент Власову оказывали знаки внимания высшие персоны партии. Его принимали Геринг, Риббентроп и Геббельс. Но Гиммлер даже не увиделся с Власовым повторно, потому что боялся слишком открыто показывать свой интерес. Все считали, что звезда Гиммлера на закате и что Борман обеспечил себе назначение на должность командующего группой армий, чтобы уничтожить его. Борман, личный секретарь, был теперь наиболее могущественным человеком в Германии и одним из наиболее упертых. Похоже, у него не было никакого реального плана действий, кроме как держать умирающего фюрера в абсолютной изоляции от рассыпающейся нации. И он был все еще тем же Борманом, который был потрясен большим количеством здоровых детей на Украине. Чтобы контролировать плетущих интриги остполитиков, Борман прикомандировал к КОНР мрачную фигуру — Пауля Даргеля, бывшего заместителя Эриха Коха. Скорее страх перед этим «сторожевым псом», а не проделки Розенберга и комитетов сепаратистов заставил фанфары Пражской конференции умолкнуть. Но все же правительство КОНР было организовано на бывшей (была и есть. — Ред.) славянской земле, даже если гаулейтер Конрад Генлейн и пытался выселить его из отеля «Ричмонд» в Карлсбаде. Любые дальнейшие шаги в сторону панславизма порицались самим Гиммлером. Например, в феврале 1945 г. должна была состояться конференция в Братиславе. В этом прифронтовом городе должны были встретиться представители всех союзных (Гитлеру. — Ред.) славянских правительств, Хорватии, Сербии, Словакии и КОНР.
Легко понять, почему такие упрямцы, как Борман, боялись такой конференции. Они опасались, что добровольцы дезертируют от них, чтобы создать «третью силу» среди славян на юге. Такая «третья сила» была бы смехотворна в Германии, где восточные и западные армии двигались с таким стремительным натиском, что у них не было времени на раздоры. На Балканах дело обстояло по-другому. От Карпат до Адриатики союзные правительства Тисо (в Словакии), Салаши (в Венгрии), Недича (в марионеточном обрубке, оставшемся от Сербии) и Павелича (в Хорватии) были только прогерманскими, потому что они были антисоветскими. Если бы для 800 тыс. русских, которые не могли вернуться домой, было возможным соединиться с этими элементами, это добавило бы проблем Красной армии. Чтобы умиротворить Балканы, ей потребовалось бы столько же времени, сколько ушло на очистку Украины и Галиции от банд ОУН. Лишь немногим слабее стояла эта проблема на западе Балканского полуострова, хотя много месяцев после войны в горах к востоку от Триеста рыскали казаки и бывшие члены «туркестанских» подразделений СС (вероятно, имеется в виду дивизия СС «Новый Туркестан», сформированная в январе 1944 г. — Пер.) вместе с уцелевшими сербскими «четниками» Михайловича и «усташами» Павелича.
То, что Власов был не способен извлечь выгоду из этой ситуации, было большей частью результатом его собственного фатализма и инерции, но это также могло быть результатом подозрений Гиммлера, который до самого последнего момента держал две власовские дивизии в Германии. В Словении и Хорватии фон Паннвиц хотел перейти со своим армейским казачьим корпусом под командование Власова. Если бы Власов прибыл на Балканский фронт лично, казаки провозгласили бы его своим вождем. Его признавали даже такие казачьи сепаратисты, как атаман Доманов, который набирал добровольцев в 1942 г. на Дону. Примирение было результатом трудов эсэсовца Одило Глобочника, высшего руководителя СС и полиции в Далмации и Триесте (О д и л о Л о т а р и о Г л о б о ч н и к (1904–1945) — государственный и политический деятель нацистской Германии австрийского происхождения (со словенскими корнями), группенфюрер СС и генерал-лейтенант полиции. — Пер.). Используя несколько казачьих подразделений в антипартизанских операциях, Глобочник ушел вместе с ними после войны в горы. 31 мая 1945 г. он был схвачен англичанами в Каринтии (Австрия). Глобочник, палач двух миллионов польских евреев, сделал выбор в пользу цианида. Но в СС этот род деятельности не так уж редко сочетался с либеральной «восточной политикой».
Анабасис[10] без надежды
Когда Буняченко наконец получил в начале марта 1945 г. приказ выступать на фронт к Одеру, он, может быть, планировал это выступление на юг как меру спасения, но при этом не получал никаких указаний от Власова, занятого еще одной бесполезной сессией КОНР в Карлсбаде (Карлови-Вари). 27 февраля на одной из встреч казачий офицер объявил, что на сторону корпуса Паннвица на западе Балканского полуострова перебежали 803 казака из Красной армии, прилетев в угнанных транспортных самолетах. История вряд ли могла быть правдивой, и если она имела целью увлечь Власова на юг, то своей цели она не достигла. Власов был переполнен радостью от успехов его солдат на Восточном фронте (не имевшее значения локальное боестолкновение. — Ред.). В явном противоречии была мрачная речь бывшего бургомистра Киева, подчиненного Эриха Коха, бывшего священника Леонтия Форостовского, который сейчас проживает в Южной Америке в качестве беженца (умер в 1974 г. в США. — Ред.). Даже этот коллаборационист из коллаборационистов, не колеблясь, заявил немцам, что они предали дело борьбы со сталинизмом и что пробил двенадцатый час.
Буняченко отказался выступать без разрешения своего собственного командующего, так что Власову пришлось лично подтвердить приказы Гиммлера, прежде чем первая дивизия начала свой громыхающий марш без использования железнодорожного транспорта или автомобилей через Вюртемберг и Баварию. Две недели колонны тащились вперед, часто встречая на пути беглецов из числа восточных рабочих или узников лагерей для военнопленных. Германским руководителям трудовых лагерей для того, чтобы предотвратить дальнейшее дезертирство, пришлось вновь натянуть колючую проволоку и прекратить действие немногих послаблений, которые были разрешены ранее. Восточные рабочие рассказывали добровольцам свои истории о постоянном угнетении, и мораль последних от этого не улучшалась. Около 18 тыс. раздраженных и недисциплинированных людей брели, сутулясь, сквозь сердце преуспевающей, неразоренной сельской Германии. Гаулейтеры, крейслейтеры и весь аппарат партийных властей взволновался, протестуя против этой страшной угрозы. Наконец, марш остановился в районе Нюрнберга, и была предпринята попытка получить железнодорожный транспорт для проезда через Богемию (Чехию). Только к 26 марта дивизия собралась в учебном центре Либерозе, севернее Котбуса, рядом с линией фронта у Одера.
Группой армий «Висла» командовал преемник Гиммлера, Готхард Хайнрици. Он ни в коем случае не был нацистским генералом, и его деловой образ мыслей и отсутствие симпатии к менталитету Goetterdaemmerung («Сумерки богов» — принятое в основном в немецкой историографии название периода агонии Третьего рейха конца апреля 1945 г., когда нацистское руководство последнего оказалось в бункере рейхсканцелярии в Берлине. Термин происходит от названия финала оперы Рихарда Вагнера «Кольцо нибелунгов», одной из любимых Гитлером, и часто применяется в переносном смысле. — Пер.) Гитлера и Геббельса спасли, возможно, десятки тысяч жизней в последние дни Гитлера. Хайнрици был последним человеком, который поверил бы в такую чушь, как русские, сражающиеся против Сталина в 1945 г. Он скептически слушал майора Швеннингера, начальника штаба 1-й дивизии Власова. Затем грубо сказал, что Гиммлер, который послал дивизию к Одеру, должен сам определиться, что с ней делать дальше. Итак, Швеннингер должен был разыскать Гиммлера, который, как говорили, находился в Берлине, но на самом деле был в госпитале «Хоенлихен». Гиммлер бы не принял его, но у Готтлоба Бергера, который крутился вокруг госпиталя, как верный спаниель, был один полезный контакт на фронте у Одера. Это был генерал-майор (в российских источниках — полковник. — Пер.) Хольц, начальник штаба 9-й армии генерала Буссе.
В конце марта два полка, сформированные из кадетов офицерских училищ, потерпели неудачу в попытке отбить плацдарм русских в Эрленхофе, южнее Франкфурта-на-Одере. В результате этот плацдарм был усилен новыми укреплениями, и было ясно, что русские используют его как плацдарм для большого наступления. И Хольц, и Буссе готовились использовать солдат Власова, но Буняченко было нелегко убедить предпринять новую атаку. Он считал, что его люди будут просто принесены в жертву в бесполезной бойне. Буссе потратил много времени, договариваясь с бывшим врагом. Буняченко требовал полномасштабной артиллерийской подготовки и сопровождения. С совершенно зверским выражением на пьяном лице и позабыв о тщательно отработанной восточной методе изображать непонимание, он показал необычайную хваткость в оценке тактической ситуации. Но в конце концов Буняченко согласился предпринять атаку 13 апреля после лишь кратковременной артподготовки.
Власов появился в Либерозе 11 апреля. Он скрывал захлестывающий его пессимизм и напутствовал свои части, одну за другой, со всем красноречием, которое только мог в себе отыскать. Даже Хайнрици был завоеван им в достаточной степени, чтобы принять Власова за столом. Но атака на Эрленхоф стала боем, напомнившим самые неудачно спланированные сражения Первой мировой войны. Без соответствующей артиллерийской подготовки и без поддержки бомбардировщиков пехота была послана на поврежденную линию колючей проволоки. Не имея у себя за спиной абсолютно никаких резервов, люди беспорядочно отступили, оставив сотни убитых, и через четыре часа Буняченко дал команду прекратить атаку.
Той же ночью Швеннингер, вернувшийся из поездки в Цоссен к Кестрингу, нашел Буняченко ведущим своих людей назад в учебный центр в Либерозе. Буняченко решил двигаться на юг, оставив между своей дивизией и Красной армией горы, чтобы выиграть время в каком-нибудь прифронтовом районе, которому непосредственно еще ничего не угрожало. Так начался более чем трехсоткилометровый марш из Либерозе до Праги, в ходе которого Красная армия была на расстоянии от 30 до 100 км от его маршрута, а германское Верховное командование висело у него на хвосте.
Сначала трудностей не было. Хайнрици был рад от него избавиться, а Йодль разрешил перевод дивизии на фронт в Чехословакию. Но при выходе из района сосредоточения группы армий «Висла» Буняченко было приказано оставить его артиллерию. Последовал долгий спор, в ходе которого Буняченко требовал свою артиллерию так же твердо, как знаменитые «десять тысяч» требовали свой завтрак после битвы при Кунаксе близ Вавилона в Месопотамии в 401 г. до н. э. (Битва при Кунаксе — кульминационный момент восстания Кира-младшего против своего брата Артаксеркса II (оба — сыновья Дария II). На стороне Кира в составе его малоазийского войска в битве участвовали и 13 тыс. греческих наемников. После проигранной Киром битвы (где он был убит) уцелевшие 10 тыс. греков, отбив атаки противника, оказались в центре незнакомой и враждебной страны. Пять командиров греков опрометчиво приняли приглашение на переговоры и пир, где были вероломно убиты. Но греки выбрали новых командиров (в их числе будущий историк Ксенофонт). С боями они отступили на север, к Черному морю, и возвратились в Грецию. Всего за 1 год и 3 месяца отряд греков с боями прошел около 4 тыс. км. — Ред.) Чтобы избавиться от этого «источника неприятностей», Буссе отпустил Буняченко с артиллерией.
Но теперь Швеннингер столкнулся с новой проблемой. Буняченко получил приказ передать своих людей в качестве резерва в распоряжение командира 275-й пехотной дивизии, что было возвратом в презренный статус Hiwi.
Дивизия входила в группу армий «Центр» фельдмаршала Шернера, самого непопулярного германского военачальника. Буняченко подчинялся Йодлю, но не Шернеру. Сильно обеспокоенный Швеннингер отправился в штаб 5-го корпуса, чтобы объяснить ситуацию Шернеру, который должен был туда прибыть. Шернер, имевший прозвища Bloodhound (ищейка — порода собак, также кровожадный человек. — Пер.) и «Сила через страх», был жуткой личностью. Как многие люди питают веру в эффективность лекарств, так Шернер верил в расстрелы офицеров. Даже и в 1958 г. все еще предпринимались попытки привлечь его к ответственности за некоторые казни по его произволу, и в настоящее время (1958 г. — Ред.) он отбывает небольшой срок тюремного заключения.
Шернер оправдал свою репутацию. Он сказал Швеннингеру, что 17 тыс. человек Буняченко будут расстреляны из пулеметов с воздуха эскадрильей истребителей, если они откажутся выдать на расстрел своего генерала. Но на дворе было 14 апреля 1945 г. У фельдмаршала Шернера, который ехал в Берлин в последний раз посетить Гитлера в его бункере в рейхсканцелярии, не было под рукой эскадрильи истребителей. (Даже к началу проведения Пражской операции Красной армией (6–11 мая 1945 г.) у Шернера имелось, помимо свыше 900 тыс. солдат, 9700 орудий и 1900 танков и штурмовых орудий, также и 1000 самолетов. — Ред.)
В качестве ответа — сразу напомнившего о все тех же «десяти тысячах» — Буняченко организовал для своей дивизии опорный пункт, защищенный танками, артиллерией и средствами противовоздушной обороны: всем, что с такой неохотой было выдано с немецких артиллерийских складов. Но эта демонстрация была напрасной. Красная армия прорвала фронт Шернера между Мускау и Губеном. Берлин был под угрозой с севера, востока и юга, и никого уже не волновал мятеж русского коллаборациониста.
16 апреля дивизии Буняченко пришел приказ отступить к городу Хойерсверда (город в Саксонии, около 50 км к северо-востоку от Дрездена. — Пер.), то есть примерно на 30 км к югу, в сторону Судет. Это Буняченко устраивало. Следующий приказ — отступить к Радебергу близ Дрездена — был выполнен, так как это был шаг все еще в нужном направлении. Но когда дело дошло до погрузки в поезда для отправки в неизвестный пункт назначения в Богемии (Чехии), Буняченко снова восстал. Этот приказ на погрузку возбудил в нем подозрения. Зачем это нужно Шернеру, когда Красная армия уже всего в 30–40 км от Радеберга? Буняченко продолжил марш мимо Дрездена, примерно в 30 км к юго-востоку, к фантастическим скалам Бад-Шандау в Саксонской Швейцарии. Здесь он получил приказ явиться к Шернеру, последнее месторасположение штаба которого было совсем близко, но в полдень 24 апреля он отправил к Шернеру офицера штаба с объяснениями, что он не может двигаться из-за автомобильной аварии. Тем временем Буняченко вел своих людей маршем на юг через чешскую границу и разместил их на горе к западу от Дечина.
Наконец, 27 апреля, через два дня после того, как американцы и русские встретились в Торгау, и за три дня до самоубийства Гитлера, «Магомет решил пойти к горе». Командующий миллионом человек объявил, что лично прилетит на «Физелер-Шторьхе» в Хоен-Шнейбург, чтобы встретиться с «унтерменшем». Но в последний момент Шернер изменил свои планы. Почетный караул и военный оркестр выстроились только для того, чтобы приветствовать начальника штаба Шернера генерал-майора фон Натцмера. Буняченко, драматично обмотанный бинтами, согласился погрузить своих людей в вагоны для отправки в Брно, к северу от Вены. Как только Натцмер отбыл, Буняченко отменил приказы. Он понимал, что Шернер хочет отправить дивизию туда, где ее можно снова оснастить новым вооружением для отправки на фронт. Поэтому марш на юг продолжался. Днем 29 апреля штаб-квартира Буняченко находилась в Козоеде, всего в 50 км от Праги. На этот раз Шернер на самом деле посетил неуловимого «недочеловека», рядом с Лобковицем, полем одного из сражений Фридриха II Великого. Это был спектакль показного гостеприимства и сердечности. Буняченко сменил грязную белую рубашку с короткими рукавами на свою лучшую парадную форму. «Ищейка» приближался, размахивая бутылкой водки и коробкой сигар, но Буняченко не мог удержаться и не напомнить Шернеру, что прошла всего пара недель с тех пор, как фельдмаршал «обращался со мной совсем по-другому». Скрепление отношений заново проходило нелегко. Шернер повторял снова и снова: «Вы поведете вашу дивизию в бой или нет?» — «Разумеется», — ответил Буняченко, не связывая себя точным ответом — где и когда. Наконец Шернер отбыл, питая слабую надежду, что Буняченко все же приведет своих людей в Брно собственным маршрутом. Несмотря на всю эту помпу, это не могло иметь для Шернера такого уж большого значения. Шесть дней спустя он бежал к американцам, оставив свою группу армий «Центр» спасаться от русских, как ей самой заблагорассудится. (Шернер был взят в плен американцами 15 мая, но выдан советской стороне. Группировка Шернера была почти полностью (860 тыс.) пленена Красной армией. — Ред.)
Два дня спустя после визита Шернера в штаб Буняченко прибыл Власов. К этому моменту прошло уже несколько дней, как дивизия потихоньку избавилась от немногих прикомандированных к ней немцев, в то время как Буняченко принимал сотрудников чешской жандармерии и нескольких таинственных гражданских. Теперь он раскрыл свой план Власову. Уже было слишком поздно думать о воссоединении с казаками и славянскими коллаборационистами в Словении и Хорватии. Там уже был хозяином Тито, в то время как Павелич, Недич и Михайлович оставались только теневыми правителями. Но здесь, на месте, все еще оставалась возможность стать «третьей силой». В Ялте не было принято решение об остановке американского наступления на чешской границе. Теперь уже известно, что Сталин настоял на этом только 4 мая, когда Эйзенхауэр проинформировал Москву, что его солдаты готовы занять позиции в Чехии на всем протяжении Эльбы и Влтавы.
Таким образом, русские «добровольцы» были не одиноки в вере, что Чехия должна стать американской оккупационной зоной. Конечно, были чешские коммунисты, которые собирались отдать страну Красной армии, но если бы «добровольцы» поддержали легитимистскую фракцию Бенеша и Масарика и приветствовали бы приход американцев, они должны были бы получить признание (до определенной степени). Буняченко верил, что в течение недели он смог бы избавиться от всех коммунистов и немцев в Чехии, если бы ему оказала помощь 2-я власовская дивизия под командованием Зверева, которая, однако, находилась в Линце, в 200 км южнее Праги.
В этот момент поступило известие о смерти Гитлера. Для Власова эта новость не усиливала аргументы Буняченко. Он уже слышал новости и считал, что дезертировать от немцев в этот момент означало показать миру, что добровольцы являются обычными авантюристами, предавшими обе стороны и не заслуживающими милосердия, — трактовка, которую подтвердили последовавшие события. Тем не менее Власов не запретил Буняченко его предприятия. Он просто объявил, что не будет ему препятствовать.
Власов уже не раздумывал над возможностью добиться милосердия со стороны западных союзников. Он уже сделал попытку в этом направлении, и она была безуспешна. Наша история возвращается к 19 апреля, когда учебные лагеря Хейберг и Мюнзинген должны были экстренно эвакуироваться перед лицом наступающих американцев. 2-я власовская дивизия, насчитывавшая вместе со штабом Власова, резервом и учебным персоналом около 22 тыс. человек, была вынуждена отправиться в сторону Восточного фронта. Без тяжелого вооружения и средств противовоздушной обороны, имея всего лишь винтовки и другое легкое оружие, это крупное соединение направилось по дороге на Фюрстенфельдбрукк, чтобы погрузиться в эшелоны и отправиться в Линц. Ожидалось, что в Линце группой армий «Юг» генерала Рендулича ей будет выдано кое-какое вооружение.
Марш был направлен не в сторону лояльных Власову казаков или дружески настроенных славянских коллаборационистов, но у Власова в запасе оставалась одна уловка — обращение к американским генералам Патчу и Паттону, чьи танковые колонны двигались через Южную Германию почти по пятам за ним самим. В 160 км на юго-восток от Мюнзингена на австрийской границе находится альпийская деревня Зигим-Алльгой. Здесь в богатстве и спокойствии в своем поместье Хедвигсхоф, среди разломов и трещин разрушавшегося рейха, жил Эрих Двингер, попавший в опалу у Гиммлера после выхода его статьи Wille und Macht («Жажда и власть») в 1943 г. Власов слышал, что его старый наставник Штрик-Штрикфельд, сейчас не занятый делами, остановился у Двингера. 24 апреля, через пять дней после того, как 2-я дивизия покинула Мюнзинген, Власов вместе со своими генералами появился в Хедвигсхофе.
Кроме плана относительно «третьей силы» и остановки или в Словении, или в Чехии, в доме Двингера обсуждались два новых проекта. Автором первого был сам Двингер. В 30 км от Хедвигсхофа, рядом с городом Фюссен (город на юге Баварии, Восточный Алльгой. — Пер.), находился лагерь для интернированных, в котором содержались видные иностранцы, среди которых был Пьер Лаваль. Двингер предложил отрядом добровольцев освободить лагерь и забрать с собой видных заключенных. Части добровольцев прекратили бы тогда движение на Линц и повернули на юг, в Тироль, где на легко защищаемой позиции они могли бы использовать своих заложников в торге с западными союзниками. Власов резко отверг этот план, хотя Двингер объявил, что он готов освободить Фюссен лично с помощью одного грузовика с русскими, обещанного ему Трухиным. Двингер рассказывает, что на следующий день, когда СС уловила суть передвижений Власова, Трухин отказался от этого проекта как слишком опасного.
Странно, но именно глава РСХА Эрнст Кальтенбруннер, который так пристально следил за Власовым, и претворил в жизнь этот план. Через несколько дней он забрал видных пленников, которые были эвакуированы на юг из различных концентрационных лагерей, и двинулся в Тироль с намерением поторговаться и выкупить их жизнью свою собственную. Готтлоб Бергер, однако, освободил пленников без всяких условий — поступок, который спас его от виселицы, ставшей участью Кальтенбруннера.
Второе предложение поступило от генерал-майора Ашенбреннера, офицера люфтваффе, который был прикомандирован к Власову Герингом. Ашенбреннер предложил послать Штрик-Штрикфельда, талантливого лингвиста, в штаб ближайшего американского генерала вместе с бывшим заместителем Власова, генерал-майором Малышкиным. Они должны были предложить капитуляцию частей Власова взамен на гарантии того, что их не выдадут России. Но то, что случилось далее, имело все горестные свойства очевидного и неизбежного. В то время как 2-я власовская дивизия и несколько других власовских частей продолжали марш на восток, Штрик-Штрикфельд и Малышкин поехали на северо-запад и через несколько часов сдались американскому подразделению. Их доставили к генералу Патчу, командующему 7-й армией. Патч был готов принять капитуляцию добровольцев, но не мог предложить никаких условий. Они должны были быть одобрены Эйзенхауэром, а может быть, даже Белым домом. Штрик-Штрикфельду и Малышкину сообщили, что они могут доставить это сообщение обратно, но с помощью различных хитростей нижестоящие офицеры затягивали их отъезд, пока наконец им не сообщили, что они больше не парламентеры, но пленные. Для Малышкина это означало выдачу и виселицу. Для Штрик-Штрикфельда — самое горькое разочарование во всем.
Прошло пять или шесть дней, Власов достиг Линца, но никакого ответа до сих пор не поступало. Тем временем Ашенбреннер попытался отправить другого агента, не кого иного, как Теодора Оберлендера, к командующему 3-й американской армией генералу Паттону. Паттон, который мягче относился к коллаборационистам, сотрудничавшим с нацистами, разрешил Оберлендеру вернуться с сообщением, что вопрос с Власовым он будет решать лично. Было нелегко передать эту новость Власову, сохранив это в тайне. Проведя два дня с женой в деревне Рейт-им-Винкель на австрийской границе (с немецкой стороны), Власов 29 апреля прибыл в Линц. Даже тогда, чтобы скрыться из поля зрения доктора Крюгера и его штаба СД, преданному немцу-охраннику Власова Сергею Фролиху с Викторияштрассе пришлось передавать сообщение Ашенбреннера в туалете. Власов последовал переданным ему инструкциям и встретил Ашенбреннера на следующий день в Шпицберге в Бохмервальде, но теперь информация о миссии Штрик-Штрикфельда и Малышкина уже дошла до Вашингтона. Были высланы инструкции, что с русскими коллаборационистами не должно вестись никаких переговоров. Ашенбреннеру было сказано, что поездка Власова будет бесплодной.
Так и получилось, Власов не принимал участия в совещании с Буняченко 1 мая и в драме, разыгравшейся в Праге, как и германские офицеры связи под руководством майора Швеннингера. 5 мая они были внезапно арестованы в предместье Праги. Там они узнали, что провозглашено национальное чешское правительство и что Буняченко согласился с чешскими эмиссарами оказать им помощь в борьбе как с фашизмом, так и коммунизмом.
Тем же самым днем после полудня чешские националисты взяли под контроль большую часть города, кроме Градчанского и Чернинского дворцов и некоторых немецких опорных пунктов в пригородах. Сопротивлялись только полицейские подразделения СС, самые фанатичные из самых отчаянных. Так бы поступили и другие немцы, знай они, как жестока будет месть чехов. Однако на следующий день, не получая приказов от Шернера, который уже ушел «в подполье», некоторые подразделения СС прорвались в город и создали критическую ситуацию в районе Градчан (в центре Праги). По пражскому радио был послан призыв к Буняченко, и, наконец, после разоружения последних из числа прикомандированных к ней немцев, 1-я власовская дивизия утром 7 мая вышла из Бероуна (город на западе центральной части Чехии, в 30 км к юго-западу от Праги. — Пер.) и двинулась в Прагу. К пяти часам дня Буняченко уже был хозяином Праги, и Карл Франк, видевший в КОНР угрозу панславизма, был передан своим бывшим гостем чехам. Год спустя Франк был повешен у Градчанского дворца.
Тем временем 2-я власовская дивизия под командованием Зверева, сопровождаемая Трухиным как начальником власовского штаба, направилась от Дуная и Линца на север к Праге — вместо того, чтобы направиться на советско-германский фронт, который проходил к северу от Вены. К 4 мая войска растянулись от Будвайза (Ческе-Будеевице. — Пер.) до Страконице, почти на полпути между Линцем и Прагой. Всего в 30 км от них был американский армейский корпус, но передовые американские подразделения, казалось, намеренно остановились, едва перейдя чешскую границу. По совету Херре Зверев послал парламентеров и на следующий день узнал, что американский командующий готов принять дивизию в качестве военнопленных западных союзников при условии, что она достигнет требуемого места в течение тридцати шести часов.
Трухин медлил в нерешительности. Ему не было обещано невыдачи Советскому Союзу. И пока он мешкал, прибыл Боярский с известием, что Буняченко движется маршем на Прагу. Власов прислал Боярского вызвать 2-ю дивизию на помощь Буняченко. Трухин, зная об апатии и духовном упадке, владевших Власовым, а также зная о своеволии Буняченко, отказался признать приказ подлинным. Он потребовал письменных распоряжений. К полудню 6 мая Боярский еще не вернулся с приказом, в то время как вовсю циркулировали тревожные слухи о восстании в Праге. Для выполнения ультиматума американцев оставалось только двадцать четыре часа. Трухин решил прибыть в Прагу сам.
Трухин отправился в путь, взяв с собой только своего водителя и Ромашкина, своего адъютанта. По мере приближения к Праге они наблюдали численное преобладание красных партизан над националистами. Наконец в Пршибраме, в 50 км юго-западнее Праги, проехав только половину пути, они наткнулись на дорожную заставу. Двое русских были арестованы и доставлены в штаб командира десанта Красной армии, который распознал их личности, днем ранее схватив Боярского и его адъютанта Шаповалова и повесив их на месте. Ромашкин через три дня был спасен, но Трухин уцелел в плену, чтобы через пятнадцать месяцев (1 августа 1946 г.) встретиться в Москве с виселицей.
Эта засада имела место 6 мая — за целый день до того, как центр Праги был захвачен националистами. Она стала неким предзнаменованием. 8 мая Буняченко узнал о капитуляции 7 мая в Реймсе (признана предварительной, после чего 8 мая в пригороде Берлина Карлсхорсте был подписан Акт о безоговорочной капитуляции вооруженных сил Германии. — Ред.), в соответствии с условиями которой американцы должны были отойти к германской границе, позволяя Красной армии занять всю Чехию. Срок действия ультиматума, предъявленного 2-й власовской дивизии, теперь истек. Последовал невообразимый хаос. Толпы солдат Шернера хлынули в Прагу, стремясь добраться до американских позиций. Условия перемирия, согласно которым чешские националисты согласились не мешать этому передвижению, не были признаны партизанами, с которыми вновь завязались бои. Тем временем по всей Праге портреты с изображением Власова и плакаты были заменены портретами Сталина и серпом с молотом. Буняченко сделал ставку и проиграл.
Красная месть
Рано утром 9 мая Буняченко узнал, что в Прагу с парашютом был сброшен советский комиссар. Он передал офицеру разведки, служившему у Буняченко, сообщение, в котором выражалась саркастическая надежда Сталина, что дивизия возвратится на родину. Буняченко, который накануне отступил в Бероун, избежал этого соблазна. Репортер, раньше всех других прибывший к месту событий, Айвен Петерман из Saturday Evening Post, сообщал, что генерал Власов и его люди растворились так же загадочно, как и появились. На самом деле точно неизвестно, был ли Власов вообще в Праге. Национальный совет, который призвал на помощь Буняченко, теперь получал приказы от членов правительства Бенеша в изгнании, которые, разумеется, не хотели делать ничего такого, что бы раздражало Красную армию. Они объявили, что Буняченко должен или направиться к русским позициям и сдаться, или немедленно покинуть страну.
Это был жуткий марш. Немецкие солдаты, эсэсовцы, гражданское немецкое население и русские «добровольцы» держались поближе друг к другу, несмотря на их взаимную ненависть, из-за страха перед страшными коммунистическими бандами. В одной деревне многие из офицеров Буняченко были предательски похищены из-за обеденного стола вновь избранного мэра. Но тем не менее из-за курьезного инцидента дивизии Буняченко было разрешено пересечь в ночь на 10 мая американскую демаркационную линию. Американский младший офицер решил, что это дивизия Красной армии, которая поспешила с перемещением из-за недостатка информации о сталинских договоренностях. Он гостеприимно пригласил Буняченко пообедать на следующий день вместе с американским командующим корпусом. Когда ошибка вскрылась, дивизии было приказано сдать оружие, но американцы проследили за тем, чтобы в ситуацию не вмешивались красные партизаны. То же случилось и днем раньше с самим Власовым, когда он пересек границу с минимальным количеством своих личных сотрудников. В штабе американского корпуса уже появился советский офицер связи с требованием выдачи дезертиров. Отказано было не только в этом требовании, но и американский капитан защитил Власова от многочисленных чешских партизан и спрятал его в комнате замка Шлюссельберг в Бомервальде.
На 12 мая Власов все еще не получал никаких известий о двух своих дивизиях. Американцы оставили Шлюссельберг и отошли назад к окончательной демаркационной линии, разделявшей зоны оккупации. О присутствии Власова было все еще неизвестно русским (советским. — Ред.) солдатам, которых он мог видеть из окон в замке. Американский капитан разрешил Власову следовать вместе с американской дивизией в гражданской одежде в джипе, за которым ехала немецкая машина Власова, и в ней находились его адъютант и машинистка. Едва ли не в 5 км от Шлюссельберга машина была остановлена колонной советской техники. Русский командир ошибочно принял Власова за немецкого гражданина, находящегося под охраной американцев, и не стал вмешиваться. Но наказание постоянно поджидало Власова. Его узнал солдат Красной армии. Американцы в джипе начали спорить. Это был их пленник, за которого они несли ответственность. Русские солдаты окружили толпой американцев, и ситуация выглядела опасной, когда появился другой американский офицер. Как только он узнал, что пленник не немец, а русский, этот офицер отдал приказ. Международные инциденты были недопустимы. Джип должен продолжать движение, а его пассажиры не должны вмешиваться в конфликты русских между собой. Так машина была оставлена. Власова больше не видели. Кроме краткой заметки в «Правде» в августе 1946 г. о судебном процессе и казни Власова, никаких сведений о нем больше не было сообщено. Такова версия Торвальда, основанная на устном рассказе спасшейся женщины — секретаря Власова.
Таков был загадочный конец необычайно загадочного человека. Двингер и Торвальд сделали из Власова героя, но они не нарисовали узнаваемого портрета живого человека. Это притом, что у Торвальда в распоряжении были дневники и воспоминания Штрик-Штрикфельда и Хайнца Херре, Вурксена, фон Гроте и Казанцева, людей, которые часто видели Власова и которые могли близко знать его. Что же это было — то, что ускользнуло от всех них? «Русский де Голль» — это выражение легко слетело с языка остполитиков, но, кроме высокого роста, общего меланхолического настроя, одиночества и страстной искренности, Власов имел мало общего с де Голлем — этой более крупной по масштабу личностью и сильным человеком. Разочарованное создание, персонаж из пьесы Чехова, вечно стремящийся в Москву, спасавшийся от отчаянной скуки повышенной падкостью на женщин и спиртное, тем не менее привлекательный и легко завоевывающий симпатии незнакомых людей — но ради какой цели?
Если пленение Власова и было коварной уловкой рока, он от этого ничего не потерял. Он не мог избежать судьбы, которая ожидала его ближайших товарищей, хотя некоторые из них месяцами сопротивлялись своей выдаче. 15 тыс. людей из дивизии Буняченко оставались в Биркендорфе с ночи 10 до второй половины дня 12 мая. Многие прислушивались к уговорам советских офицеров-агитаторов, которые кружили по бивакам, несмотря на стоявшие вокруг американские танки. Считается, что люди, ушедшие с пропагандистами, были сразу расстреляны или повешены. Большая часть дивизии дожидалась сообщений о результатах предполагаемых переговоров Власова с ближайшим американским армейским штабом. Наконец, когда американцы оставили Биркендорф, Буняченко осталось только сделать свой собственный выбор. Американский командир в этом вопросе мог просто умыть руки, поскольку преднамеренная выдача больших количеств русских, в соответствии со строгой политикой «умиротворения», еще не началась. Буняченко показал себя находчивым командиром, обладающим навыками и сметкой лидера в партизанской войне. Его марш из Либерозе в Прагу — нечто выдающееся в анналах войны. Но даже сметка Буняченко не могла справиться со сложившейся ситуацией. Он пренебрегал бритьем и не менял одежду, непрерывно пил и метался по своей комнате, как зверь в клетке. Был только один приказ, который он мог отдать. Узнав, что этот район должен быть передан Красной армии, он освободил своих людей от солдатской присяги. Они могли идти куда угодно. Но чего им было ожидать во враждебной, раздробленной Германии, иностранцам и мятежникам, которыми они стали бы, да еще и отвыкшим за время войны заботиться о себе индивидуально? Большая часть первой власовской дивизии ждала прихода Красной армии, отказавшись от попыток спастись. Лучше в сибирском трудовом лагере вместе с товарищами-русскими, чем волком рыскать по лесам Баварии. Немногие, спрятавшие оружие, сопротивлялись, около двух тысяч ушло в Южную Германию, но большинство из них только оттянули свою выдачу на несколько месяцев. Что касается самого Буняченко, обстоятельства его пленения и выдачи Красной армии неизвестны (сдался американцам, которые 15 мая выдали его советской стороне. — Ред.).
«Разложение на составляющие» 2-й власовской дивизии, которая находилась в 100 км южнее Праги, шло более сложным образом. Начальник власовского штаба генерал-майор Меандров принял американский ультиматум, срок действия которого был продлен до 9 мая, но не мог установить связь со Зверевым и командованием дивизии. Как действующий заместитель Власова, Меандров поэтому повел резервные подразделения, штаб и власовскую офицерскую школу в американский лагерь в Крумау. С ними отправились также Херре и Кейлинг. Тем временем Зверев оставался в Каплице, добрых 15 км в глубь Чехии, пьянствуя и живя со своей русской любовницей, полностью безразличный к собственной судьбе и к судьбе своих людей. По инициативе его собственных офицеров один полк направился назад как раз вовремя, чтобы быть интернированным в Крумау. Зверев не отдавал дальнейших приказов. Когда его любовница отравилась, он отказался разлучиться с ее телом. 12 мая, когда за ним пришла Красная армия, имела место какая-то стрельба, во время которой Зверев был ранен, но он тоже, как Буняченко и Трухин, дожил до того, чтобы разделить участь Власова (на виселице. — Ред.) 1 августа 1946 г. Большая часть дивизии сдалась, хотя некоторые группы прорвались в Баварию, чтобы быть интернированными в Ландау вместе с людьми Меандрова.
Казачьим и туркестанским дивизиям выпала судьба сдаться англичанам. Казаки Паннвица объединились в общем отступлении германских сил с Балкан через Словению в Австрию, и в конце апреля они сражались на реке Драва. Новости о смерти Гитлера создали трещину между планами казачьих и германских офицеров — хотя и те и другие вряд ли могли называться планами. Казачьи командиры думали об объединении с власовскими дивизиями в «третью силу», в то время как Паннвиц, хотя и не выступая против этого, верил в достижение договоренности с британцами. В начале апреля он безрезультатно направил миссию под руководством графа Шварценбурга в 8-ю английскую армию в Италии. План казаков был доверен командиру бригады полковнику Кононову, который сформировал казачий батальон для немцев в Белоруссии еще зимой 1941 г. 5 мая, накануне марша в Прагу, Кононов видел Власова в предместьях города. Это была самая низкая точка падения жизни Власова. Он больше не питал интереса к планам Меандрова или Буняченко, но сделал бесполезный жест принятия казаков в свою армию. Тщеславие Кононова было вознаграждено титулом «полевого атамана всех казачьих войск». Этому была ровно такая же цена, как и столько обсуждаемым планам относительно «третьей силы».
Три дня спустя, когда корпуса сражались западнее Вараждина (город на севере Хорватии. — Пер.), офицер маршала Тито по телефону передал условия перемирия в Реймсе. Теперь Паннвиц решился ускорить движение в Австрию, разбрасывая беженцев, партизан и мешая движению германским подразделениям на дорогах. Отправившись вперед вместе с небольшим штабом, он организовал сдачу своих частей британской 2-й танковой дивизии, занимавшей район между Клагенфуртом и границей. Сдача в плен происходила 9 и 10 мая в парадном строю с превосходной дисциплиной, и две дивизии были размещены в лагере для интернированных между Клагенфуртом и городом Сент-Файт-ан-дер-Глан, где они могли передвигаться свободно, хотя и без оружия.
История повторялась. Британские офицеры на местах не осознавали, что это почетное интернирование означало выдачу Советскому Союзу. По данному предмету не было формального договора до 23 мая, когда специальными британскими и советскими делегатами в Вене была обсуждена репатриация. Британская делегация с тем большей готовностью уступала требованиям русских, поскольку корпус Паннвица был обозначен русскими как «специальные партизанские части немецких СС». Это было результатом двойной путаницы. Существовали планы по включению корпуса Паннвица в СС в виде «15-го кавалерийского корпуса СС», поскольку Паннвиц считал, что таким способом он сможет добиться лучшего обеспечения оружием и снаряжением. Несмотря на заявление в книге Фишера со ссылкой на сотрудника СД Фридриха Бухардта (в 1943 г. командовал эйнзацкомандой-9, карательным подразделением, действовавшим в зоне ответственности группы армий «Центр», уничтожившим более 11 тыс. человек. — Пер.), это внесение корпуса в число частей СС так и не было утверждено. «15-й кавалерийский корпус СС» не упоминается ни в книге об СС генерала Хауссера, ни в справочнике о героях СС Эрнста Кречмера. Кроме полицейских частей атамана Доманова, служившего у легендарного Глобочника, не похоже, что казачьи войска включали в себя «специальные части» в смысле «карательные подразделения». Поэтому представляется, что некая доля несправедливости была в соглашении, по которому русским выдавались люди, никогда не поднимавшие оружия против русского народа. Престарелые генералы Шкуро и Краснов, которые были выданы в мае 1945 г. и повешены в марте (16 января. — Ред.) 1947 г., никогда не были советскими гражданами, в то же время трудно увидеть какое-либо обоснование того, что русские повесили Паннвица (16 января. — Ред.), который уж точно не совершал преступлений на советской территории.
Но одно должно быть сказано в оправдание немецких писателей, апологетов власовцев, обличающих британцев и американцев. Конечная участь казачьих дезертиров была как минимум не более жестока, чем тот вид военных действий, который они вели последние восемнадцать месяцев. Германское Верховное командование считало, что на фронте действий против балканских партизан требуются особенно лихие подразделения, такие как части из осужденных преступников и даже «вирт-команды» (от имени Кристиан Вирт — первый комендант лагеря смерти Бельзен (Белжец) и позднее инспектор всех лагерей операции «Рейнгардт» по истреблению цыган и евреев на территории оккупированной Польши. — Пер.), целых два года применявшие «газвагены» («душегубки») в Польше. Можно также добавить, что британские части спустя рукава выполняли свои обязанности по заключению казаков под стражу до их выдачи. Большая доля казаков использовала возможность бежать. Как минимум еще один год была возможность присоединиться к партизанским группам в Югославии, хотя только небесам известно, к чему такое решение привело бы в конечном итоге. Не похоже, что когда-либо станет известно общее количество дезертиров, казаков, власовцев, украинских эсэсовцев, полицаев и других категорий коллаборационистов, растворившихся в общей массе перемещенных лиц, хотя Фишер вывел очень неубедительное число в четверть миллиона. (Согласно книге «Россия и СССР в войнах XX века» — на Запад сумело уехать порядка 180 тыс. (из числа бывших военнослужащих Красной армии). — Ред.) И даже менее вероятно, что станет известна судьба большей части дезертиров, позволивших вывезти себя назад в Россию. Бесполезно будет задавать вопрос, сколько из них было казнено, сколько попало в трудовые лагеря, сколько было просто сослано. (Всего на родину возвратилось 1836 тыс. из числа бывших пленных. 333 400 из них после проверки было осуждено за сотрудничество с врагом (от виселицы и расстрела до различных сроков заключения). Остальные были отпущены по домам. — Ред.)
Также выражались сомнения в справедливости выдачи Советскому Союзу туркестанцев и кавказцев из 162-й дивизии, людей, которые всегда считали себя не гражданами Советского Союза, а его подвластными подданными (снова извращенная логика автора. — Ред.). С печальной иронией можно сравнить их судьбу с тем обращением, которое было оказано солдатам так называемой «Индийской армии», сражавшимся на стороне японцев. 162-я дивизия сдалась британцам недалеко от Падуи в ходе капитуляции 2 мая. Много недель спустя те, кто не бежал ранее, были перевезены из лагеря в Модене в порт Таранто и доставлены с бесконечными трудностями на судах западных союзников в Одессу. В ходе этого долгого и трудного путешествия произошло огромное число самоубийств. Но индусы, совершившие абсолютно то же самое, прошли маршем в своем японском обмундировании на большом параде в Дели (в 1947 г. — Ред.) в честь полученной от англичан независимости. (Все правильно! Если бы после войны в СССР вдруг (как в 1991 г.) сменился бы общественный строй (на, предположим, подобный власовскому), то и маршировали бы по Красной площади в немецких мундирах и 162-я Туркестанская, и 600-я (1-я власовская) и 650-я (2-я власовская) дивизии вермахта. — Ред.)
В трагедии туркестанцев было одно небольшое облегчение. Хейгендорф был более способным командиром и лучшим политиком, чем Паннвиц, который был лишь немногим более чем наездник, любивший искусство верховой езды и церемониальные представления. Он обеспечил своих людей сертификатами, в которых сообщалось, что их владелец — «некомбатант» (лицо, не участвовавшее в военных действиях с оружием в руках, военнослужащий, не принимающий непосредственного участия в бою. — Пер.), и он посоветовал им вовремя найти во что переодеться. Беспомощность в чужой стране и азиатский фатализм определили, однако, судьбу большинства из них. И как солдаты дивизии, предназначенной для борьбы с партизанами, они не снискали себе добрых чувств у итальянцев.
Другие выиграли от приверженности (союзников. — Пер.) букве закона. 1-я украинская дивизия была спасена почти целиком, хотя она была помещена в тот же самый гигантский загон в районе Клагенфурта, что и казачья дивизия. Павел Шандрук убедил британские власти, что его люди — польские подданные из Галиции. На самом деле «галицийская природа» дивизии изменилась со времени вступления в силу новой украинской политики после отступления из Львова. Как минимум половина дивизии была заменена военнопленными и дезертирами, выходцами из Советской Украины (т. е. гражданами СССР. — Пер.). Но все же после некоторого замешательства вся дивизия была интернирована в Римини, и в конце концов украинцы обрели свои новые дома (уехав в различные страны. — Ред.).
Было бы легким, но ошибочным путем рассматривать эти различные варианты обращения в черном и белом цвете, в плоскости «справедливо-несправедливо», как это делается в работах Двингера, Торвальда и Клейста. За свою слабость, проявленную ими в 1941 г., когда эти люди пошли служить немцам, чтобы не лечь в груды умерших от голода и тифа в «дулагах» (концентрационный лагерь. — Пер.), сотни тысяч в 1945 г. столкнулись с перспективой долгих страданий. С другой стороны, тысячи солдат частей омерзительной коллаборационистской полиции избежали выдачи Советскому Союзу просто потому, что они могли заявить, что они галицийцы, латыши или литовцы или эмигранты с дореволюционных времен. Они стали военнопленными западных союзников, затем DP (перемещенными лицами. — Пер.) и, наконец, гражданами иностранных государств, где они и живут сегодня, а их зловещее прошлое зачеркнуто и забыто. Можно даже пофарисействовать над советской практикой требования выдачи масс людей, которые не хотят возвращаться, требования их выдачи для того, чтобы использовать как рабов или подданных без права на гражданство. В стране, которая никогда не была под немецкой оккупацией, невозможно понять менталитет «освобождения», ужасную охоту за жертвами и козлами отпущения, чтобы компенсировать годы крушения надежд и пренебрежения. Надо представить себе солдата Красной армии, который четыре года вел жизнь, которую едва ли назовешь человеческой, будучи оторван от дома, семьи и лишен самых элементарных удобств, встретившего теперь толпы своих соотечественников, которые сражались против него на стороне врага. Он не видел условий, в которых около четырех миллионов русских погибли в немецком плену. (Всего в немецком плену (а также около 500 тыс. безвестно павших на поле боя) погибло (и не вернулось, т. е. включая вышеупомянутые 180 тыс.) 2283,3 тыс. военнослужащих Красной армии. 939,7 тыс. из числа попавших в плен (и пропавших без вести) были в ходе войны вторично призваны в ряды Вооруженных сил СССР. Вернулось из плена, как уже упоминалось, 1836 тыс. Итого 5059 тыс. (из них 500 тыс. не было включено в списки войск — пропали без вести в составе мобилизованных по пути в войска). — Ред.). Но он увидел русских пленных в новом германском обмундировании, откормленных и, по его стандартам, хорошо ухоженных. Разве совсем не «по-европейски» будет, если этот солдат «сорвется» и будут случаи массовых расстрелов? Намного ли лучше обстояли дела с более старыми культурами Запада?
Достаточно только провести сравнение с Францией — страной с населением, составлявшим только четверть от населения Советского Союза, страной, которая уж точно не предоставила Германии солдат числом от 800 тыс. до миллиона — а фактически не более чем несколько тысяч человек для коллаборационистской «милиции» и около тысячи французских добровольцев для СС. И тем не менее, согласно заявлению, сделанному министром юстиции 11 апреля 1952 г., со времени освобождения были казнены 10 519 французов, и только 846 из них — по приговорам, признанным законными. Число приговоров к тюремному заключению за коллаборационизм составило 38 266, а 2400 французов семь лет спустя после войны еще оставались в тюрьме.
С точки зрения союзников, выдача советских подданных Советскому Союзу была неизбежной, поскольку стремление к победе и продвижение к миру требовали принесения в жертву личных желаний и мнений. Русские настояли на своих правах еще осенью 1944 г. В октябре и ноябре около 10 тыс. русских, добровольцев и вывезенных насильно «восточных рабочих», которые были захвачены во Франции, были без разбора, «гуртом» отправлены пароходами из Гулля (город и порт на северо-востоке Англии, теперь Кингстон-апон-Халл. — Пер.) в Мурманск. Союзной прессе была выдана информация, что возвратившихся странников встречали в России как героев, но это не помешало определенному числу татар и калмыков вырваться из транзитного лагеря в Транби-Крофт (поместье у деревни Анлаби, к западу от Гулля. — Пер.) и разбежаться по сельской местности в Линкольншире. Русские были настолько пунктуальны на этот счет, что правительство генерала де Голля получило суровую дипломатическую ноту, поскольку некоторые из дезертиров скрывались во французском движении Сопротивления.
Согласие с русскими требованиями стало более сомнительным, когда прошло столько времени, что советские заключенные пришли к выводу, что они находятся под защитой союзников. В этом положении находилось значительное количество тех, кто последовал за заместителем Власова, генералом Меандровым. Те, кто перебрался из Богемии (Чехии) в Баварию, были переданы в район интернирования в Ландау, откуда они могли бы свободно уйти, если бы у них было такое желание. К несчастью, они предпочли держаться вместе, в то время как сам Меандров, горячий приверженец НТС и солдат с весьма четкими политическими убеждениями, неразумно убеждал своих офицеров, что вскоре союзники воспользуются их услугами — теперь против Сталина. После двух лет идеологической обработки из Дабендорфа по каналам Геббельса неудивительно, что эти русские ухватились за первые признаки разногласий между союзниками. Они лишь немного опередили свое время, поскольку сегодня НТС и его члены вполне допустимы в США, так как никоим образом не имеют антиамериканской направленности. Вполне естественно, что Советский Союз решительно протестовал против деятельности, развернувшейся вокруг Ландау. В сентябре 1945 г. уцелевшие три тысячи людей Власова были переведены американцами из Ландау в по-настоящему закрытый и охраняемый лагерь в Платлинге между Регенсбургом и Пассау, недалеко от границы между оккупационными зонами.
В Платлинге те, кто в 1939 г. не были советскими подданными, были внесены в особый реестр. Это было зловещим знаком, но остальные, подавляющее большинство, были заверены в том, что это не связано с репатриацией. Возможно, страшные истории, приводимые без указания источника Торвальдом, Двингером и Клейстом, были преувеличением. Однако бесспорно, что в феврале 1946 г. люди были насильно перевезены в поездах через границу между зонами и имели место многочисленные случаи самоубийств. Сам Меандров дожил до того, чтобы быть повешенным в Москве вместе с Власовым, Малышкиным, Жиленковым, Трухиным, Зверевым, Буняченко и еще пятью в июле (1 августа. — Ред.) 1946 г. Публичного суда не было. Приговор и казнь были описаны в кратких и самых незаметных из статей в «Правде» за 2 августа, когда эти люди были уже мертвы.
С дорого обошедшейся ошибкой Меандрова умерла последняя иллюзия остполитиков. Дом, построенный на песке, наконец рухнул.