— А Токарева? — поинтересовался Павел.
— Токарева… А на хрена он нам с тобой нужен? Пусть живет безмятежно, мы с ним потом побеседуем. Но ежели что увидишь подозрительное, сам в драку не вступай. Постарайся осторожненько проследить, куда они потом после встречи поедут. Больше всего меня этот журналист интересует. Надеюсь, больше повторять не надо?
— Понимаю, понимаю, Геннадий Андреевич.
— Головорезам своим втолкуй, чтобы действовали поинтеллигентнее, не привлекая внимания и без того перепуганных российских граждан.
— Втолкую, — убежденно сказал Паша.
— Ну и славно. Значит, завтра в девять жду тебя у себя. А я по своим источникам попытаюсь выяснить: есть ли там менты, нет ли, и почему они вновь моим журналистом так заинтересовались.
Когда Паша ушел, Геннадий Андреевич сделал еще несколько важных звонков, перебрал кое-какие документы, потом подошел к сейфу, достал из него часы, предназначенные для генерала, столовый набор для Ариадны Михайловны, аккуратно сложил все это в замшевый кейс и поехал в гости к своему высокопоставленному другу. О встрече с генералом он договорился сразу по приезде в Москву и теперь очень радовался, что во время этого визита вежливости сможет решить несколько очень важных для себя вопросов и таким образом подстраховаться на случай завтрашних непредвиденных обстоятельств. Он купил букет роскошных роз и уже в половине восьмого нажал массивную латунную кнопку звонка генеральской квартиры.
Встреча началась как всегда: восторженные ахи и охи Ариадны Михайловны, благодарности за розы и подарки, по-отечески теплый, но суровый голос генерала, сделавшего шутливый выговор Ермилову за слишком серьезные траты, легкие дружеские пикировки мужчин, хлопотливое хлебосольство хозяйки, водочка на калгановом корне из запотевшего графинчика, вареная картошка с укропом и маслом, свиные отбивные, пирог с яблоками — в общем, все то, что повторялось из раза в раз в тех случаях, когда Ермилов приходил в гости к Полозкову.
Приговорив пол-литровый графинчик, мужчины переместились в кабинет, Ариадна Михайловна принялась собирать чай.
— Ну, что Лондон? — спросил Сергей Сергеевич у Ермилова.
— А что ему будет, — отвечал в тон Геннадий Андреевич, — стоит, и Биг Бен не падает.
— Ишь ты, — произнес Полозков, — значит, все-таки еще живут капиталисты.
— И хорошо живут, Сергей Сергеевич, нам бы так.
— А вот тут эту шушеру демократическую поразгоняем и тоже заживем. Тебе небось и не вспомнить, как это раньше-то было.
— Да по мне, Сергей Сергеевич, при любом режиме хорошо, когда вокруг люди добрые и порядочные.
— Таковых теперь днем с огнем… — вздохнул генерал.
— Это правда, Сергей Сергеевич: найти таких все сложнее, все время какая-то пакость под ноги попадается.
— Дисциплина, дисциплина у людей отсутствует, — завел любимую тему Полозков.
— Вот это вы в самую точку. Но в вашем-то департаменте, наверное, все по струнке?
— Да уж надеюсь: у меня не забалуешь, — произнес генерал.
— Хотя, конечно, в семье не без урода, — продолжил тему Ермилов.
— Это ты на что намекаешь? — насупился Полозов.
— Да ни на что, так… В любом крупном заведении наверняка паршивые овцы найдутся.
— Мы таких поганой метлой выгоняем, — повысил тон генерал. — Наши ряды всегда чистыми должны быть, иначе как законность соблюдать?
— Да нет, я так, вы не сердитесь, Сергей Сергеевич. А, кстати, по поводу дисциплины: как ваш подчиненный мою просьбочку-то выполнит?
— А, вот ты о чем. Да уж конечно, если я чего обещал — всегда выполняю. На, смотри. — И он протянул Ермилову папку, в которой лежало аккуратно составленное Трегубцом досье на Токарева.
Быстро и тщательно Ермилов пробежал листы глазами и отложил их в сторону.
— Занятно, — сказал он.
— Что занятно? — спросил Геннадия Андреевича Полозков.
— Да вот что: не полная справочка-то.
— Объяснись.
— Да дело в том, что у Токарева этого дружок один был. Уж не знаю, как они там закорешились, но то, что знают друг друга отлично — за это поручусь.
— Кого имеешь в виду?
— А некого Сорина. Помните, говорил я вам о нем однажды? У вас еще им занимался этот — как его? — Трегубец.
— А, так вот он же и справочку составлял. Ты про журналиста этого?
— Да-да, про него.
— Так дело-то давно закрыто. Трегубец, как не справившийся, понижен в должности.
— Любопытно это, любопытно. Вот, посмотрите, Сергей Сергеевич: справку он составлял, но фамилию эту не упомянул. К чему бы это? Я же говорю, что дисциплина в вашем ведомстве страдает.
— Имеешь в виду, что нарочно скрыл? — занервничал Полозков.
— Все может быть. Может, по неопытности…
— Но Василий Семенович человек опытный.
— Тогда, видно, по злому умыслу. Он там у вас в министерстве частную лавочку, случайно, не открыл?
— В каком смысле?
— Ну, так, сыском на стороне не занимается?
— Упаси его Господь, — мрачно произнес Сергей Сергеевич.
— А вы бы проверили: и вам спокойнее, и мне интересно.
— Завтра же на ковер вызову, — пообещал Ермилову генерал.
— А может, не надо на ковер, Сергей Сергеевич? Вы бы так, тихо. А то вспугнете, не ровен час, — он и поутихнет, и доказательств никаких не соберете, и шум лишний поднимется.
— Ишь ты, хитрец-дипломат.
— У вас ведь наверняка с ним верные люди работают.
— Есть такие, — согласился Сергей Сергеевич.
— Ну, так и узнали бы у них, чем этот Трегубец так озабочен в последнее время.
— Может, ты и прав, — произнес Сергей Сергеевич, — спасибо за совет, воспользуюсь. Смотри, какие вы, молодые, ушлые. Не хочешь ко мне под начало пойти? — хохотнул успокоившийся генерал.
— Куда мне! Я человек не военный, я все больше по торговой части.
— Знаем, знаем, как Россию продаете. Гляди, Генка: придет настоящий хозяин — возьмем тебя за шкирку!
— За что ж меня-то?
— А что б другим не повадно было. Шучу, шучу. Ну, ладно, пойдем кофейку выпьем, Ариадна уже небось заждалась.
И они вернулись в столовую.
Остаток вечера прошел чинно, по-семейному. Около одиннадцати Геннадий Андреевич пожелал хозяевам приятного вечера и, провожаемый радушной Ариадной Михайловной до двери, покинул квартиру генерала.
«Значит, никакой ловушки быть не может, — думал он по дороге домой. — Если уж генерал не знает, следовательно, этот самый Трегубец либо на свой страх и риск чего-то там выкручивает, либо вообще мне все привиделось. Но подстраховаться, все едино, не мешает. А если он про картинки узнал, если сам руки погреть хочет? Ну, уж нет! Чтобы какой-то ментяра в мои деньги лез? Не бывать такому! Надо будет им посерьезней заняться». С такими мыслями он приехал домой и, коротенько поужинав с женой, посмотрев последний выпуск новостей, отправился в ванную, где долго и с наслаждением плескался. Когда он вошел в спальню, его уже ждала Вера, любимая супруга, и он с удовольствием посвятил час супружеским утехам, после чего уснул крепко, без снов, абсолютно успокоенный. В восемь тридцать утра он уже был на работе.
Насвистывая какую-то веселую мелодию из мультфильма, Василий Семенович Трегубец собирался домой: аккуратно сложил в портфель бумаги, блокнот, несколько ручек, проверил, не оставил ли на письменном столе пачку сигарет и зажигалку, запер верхний ящик. Потом, сняв пиджак, подошел к сейфу и извлек оттуда табельный «ПМ». В тот момент, когда он всовывал его в «босоножку», прилаживая белые кожаные ремешки кобуры к несколько располневшей за последние годы фигуре, в комнату вошел Ян Старыгин, давний подчиненный и приятель Трегубца.
— Ого, господин начальник, на важную операцию собрались в такой-то час? — Он, указал на никак не желающий влезать в «босоножку» «ПМ».
— Ага, — ответил Трегубец. — Вот, иду на разборку с женой. У нее, конечно, понимаешь, перевес: все же эти кастрюли, сковородки — тяжелая артиллерия. Но, будем надеяться, отстреляюсь.
— А если серьезно, Василий Семенович… Вы вроде не любитель с собой такие игрушки таскать.
— Ты вот что, Ян: закрой дверь поплотнее и присядь.
Старыгин послушно вернулся к двери и запер ее на ключ.
— Садись, садись, не маячь, думать мешаешь, — сказал Трегубец. Ян выполнил и эту команду.
— Мы с тобой не первый год вместе, — начал Василий Семенович несколько издалека, — и потому тебе я, наверное, могу доверять.
— Очень обидные ваши слова, господин начальник, — ответил Ян. — По-моему, случая не было, чтобы подвел.
— Вот-вот, о чем и говорю. Понимаешь, Ян, какая закавыка: возник у меня на пути один интересный человек, и никак мне с ним не удается встретиться. Больше тебе скажу: встреча эта активно не нужна нашему высшему начальству.
— Любопытно, — сказал Ян.
— Да не так любопытно, как грустно. Но, как ты знаешь, на каждую хитрую задницу свой с винтом найдется, а потом старик Трегубец протоптал-таки дорожку к этому неизвестному. Правда, пока не к нему самому, но к тому, кто его явно знать должен. И завтра у меня с этим промежуточным, так сказать, звеном встреча должна быть. И вот о чем я тебя, друг любезный, попросить хотел.
— Само внимание, Василий Семенович.
— Не мог бы ты завтра, часиков, скажем, в девять, заехать за мной домой.
— На служебной?
— Ни в коем случае. На собственной «шестерочке» — у тебя же «шестерка»?
— «Шестерка», Василий Семенович, на большее зарплаты не хватает.
— Ну, о зарплате потом поговорим.
— Как одеваться?
— Придумай сам что-нибудь рядовое и неприметное.
— А что, встреча может быть горячей? — поинтересовался Ян.
— Вряд ли, — ответил Трегубец. — Но, однако же, осторожность не помешает.
— Куда поедем?
— Поедем мы, дружочек, в самый центр, к памятнику Николаю Васильевичу Гоголю. Скульптор был такой, Андреев, знаешь? Вот он его и поставил, собственно, посадил.
— А, это возле Нового Арбата?
— Именно. И прошу тебя, Ян: лишнего об этом никому не рассказывай. Зачем мне, старику, неприятности, я ведь до пенсии доработать хочу.