Оксана, конечно, придавала сил, но сбивала с мысли о какой-либо мести вообще. Под воздействием её женских чар я не мог понять, куда вообще девалась жажда мщения? Почему утекает из меня с каждым часом, что она проводит со мной. Может, так скоро вообще прошлого себя потеряю?! НО КОЛЧИОКОВ ТО ЕЩЁ ЖИВ!!!
Потому я пытался создать некое подобие барьера между нами, но выходило настолько скверно и неуместно, что стоило ей шепнуть что-нибудь жаркое на ушко, и я таял мороженным в жаркий летний день.
Собственное непостоянство ставило меня в двойственное положение. С одной стороны, на меня с неба смотрели укоряющие глаза родителей и Антона, с другой стороны, я больше не чувствовал в себе жажду крови, как бы это не звучало кощунственно для него самого некоторое время назад. И что-то говорило, что пора остановиться, и уйти с этой дороги мщения.
Может быть, это второй шанс всё начать сначала?
Оксана словно ощущала это колебание и лишь плотнее прижималась к плечу, беззаботно воркуя над ухом и всячески стараясь отвлекать от мрачных мыслей, увести с дороги мщения в тихую, беззаботную гавань любви.
— Игорюша, давай уедем в другой город или в обратно деревню. Я сыта этой городской жизнью по горло. А там и без паспортов можно работать. В некоторых местах со средневековья ничего не меняется.
— Я не могу уехать. Пока он жив, я не могу полностью стать прежним.
— Как раз можешь. Ты наоборот, не сможешь стать прежним, если доведёшь всё это до конца. — Она остановилась, развернув к себе и взволнованным голосом, с наворачивающимися на глаза слезами, продолжила. — Отпусти его, прошу тебя. Отпусти. Забудь про это всё, ну пожалуйста… ну ради меня. Давай начнём новую жизнь вместе вдали от всего этого. Забудем всё, как страшный сон. Чёрт с этим наркоторговцем и убийцей Антона. Остановись пока не поздно сейчас. Останься со мной.
И снова с одной стороны я почувствовал себя каменной глыбой. Ни внутреннего содержания, ни эмоций, ни желаний, лишь какая-то странная пометка «убить Колчикова» и больше ничего в этой статуе. А вот в новом Мирошникове, что появился на свет совсем недавно, возможно как раз за рулём того джипа у клуба, что-то желало согласиться. С её словами. Желало изо всех сил, крича, ревя внутрь его собственного я, терзая и без того уставшую душу.
Потому я был снова живой, потому ощущал дикую боль, в сотни раз сильнее физической. Физическую рану, даже ранение, можно терпеть, эту же душевную муку терпеть невозможно.
— Окси… — Обронил я строго.
Её глаза заблестели. Тут же растаял в её глазах.
— Оксанчик.
— Игорюша.
— Выходи за меня замуж.
Она прижалась, обнимая как родного. И что-то в каменном мне треснуло, и трещина пошла распространятся по нему, засыпая осколками.
Выбор сделан.
Мёртвая осень. В душе и на улице. Слякотно. Моросит холодный дождь. Сидишь на корточках перед могильным камнем и считаешь себя меченым, проклятым, а то и вовсе порабощённым злом. Всё, что внутри и всё, что снаружи — совпадает. Дождливая осень и плачущая душа рыдают в унисон.
Если Проведению было угодно сделать из меня чудовище, оно добилось своего. Отныне я Рыжий Дьявол и больше никто!
На гранитном обелиске серый улыбчивый портрет с родинкой и ямочкой и золотыми буквами расчерчено: «Чудинова Оксана Анатольевна». Цветы и ангелы вокруг этого имени.
Слёз нет. Высохли ещё лет в шестнадцать. Пить не могу — алкоголь не действует. Курить не умею. О наркотиках или ещё какой беготни от жизни и не думаю.
Мысли о другом. О той, что под камнем. Вновь и вновь переживаю эту ситуацию, а не бегу от неё в забытье. Говорить вслух не могу — нет слов.
Она и побыть то Чудиновой успела какие-то сорок минут. От загса до церкви. От росписи в свидетельстве о браке, до проповеди батюшки на венчании…
Свадьба. Родственники, друзья. Только её родня, моих нет. Родни не осталось, а времени заводить друзей как-то не было.
Ни времени, ни желания.
Вся её родня и родственники приняли меня. Всего несколько месяцев понадобилось, чтобы родители дрогнули, и подруги перестали тыкать её носом: «Он же сидел!».
Я не скрывал ничего. Рассказал Оксане всё. От момента, как уехал в город, и до момента, как вышел из офицерского кафе.
Но вместо того, чтобы бежать от меня, как от прокажённого, она стала со мной жить. Родители заартачились: «Как же так? Зэк в нашей семье? Никогда!». Я не стал спорить, просто забрал Оксану к себе, прописал в свою квартиру. Чёрт возьми, за какие-то недели мы из квартиры с голыми стенами свили такое любовное гнёздышко, что вся тоска и прошлые воспоминания выветрились, как дым сквозь форточку.
Она доучивалась в институте, готовясь к выпуску, я сдал на водительские права, купил машину, разгрёб бумаги, занялся банковскими вкладами, изучением мест, куда можно вложить средства, чтобы получить прибыль. Не позволял ей думать о финансах или в чём-то себе отказывать. Тем, кто вырос в деревне, надо не так уж и много.
Первыми сдались её подруги, присмотревшись к квартире, машине, оценив размах подарков и заботы, а так же мой цветущий вид. Перестали тыкать в моё прошлое, поверив, что человек способен меняться. Просто этого никто не хочет признавать, меряя всё теми же мерками, что и раньше. Если жил в деревне — деревеньщина, если сидел в тюрьме — зек навсегда, если убил — душегуб, что не имеет права. Никакого. Никому не хочется знать, отчего всё происходит. За деревьями не видят леса.
Потом меня признала её мать, а затем и вся прочая родня. Я хотел переселить семью Оксаны из деревни в город, поближе к ней, но старики отказались уезжать с родных мест в «цивилизацию». Грязь урбанизации? Экология? Что-то ещё…
Но родители не стали перечить и просить подождать, когда я попросил руки и сердца их дочери…
В итоге свадьба, невеста в роскошном платье, фате, море цветов. Мы оба в бежевом, я не стал заказывать чёрный костюм. Всё должно было быть светлым, ярким, счастливым. К чёрту традиции! Всё должно светиться счастьем. Никакого чёрного цвета.
Мы были счастливы!
Были…
Порыв ветра заставил поёжиться от воспоминаний и поплотнее закутаться в кожаный плащ. Я приподнялся и уткнулся в обелиск лбом. Вздохнул тяжело…
Нас расписали. Шампанское, поздравления, букет через голову подругам. При выходе из загса невеста на руках сияет, как бриллиант. Потом шафер возит по городу. Фотографии в самых живописных и памятных местах города.
И вот, златокупольная с крестами. Православный храм имени какого-то святого. Родня вся у входа. Заходим внутрь, дверь закрывается. Вторая дверь, с правого боку, напрямую в помещение, перекрыта доской, но стоит распахнутая во всю ширь — проветривают.
Я хотел встать справа, взяв Оксану левой рукой, но священник меня переставил, попеняв на то, что жена от мужа должна стоять по правую руку.
Пылают свечи, строгие лики смотрят на нас со стен. Все святые, ангелы и серафимы безотрывно следят за венчанием, даже мой личный ангел стоит и молчит.
Священник совершает обряд и вот уже короны почти над головами, когда сердце режут звуки выстрелов. Первый, второй.
Экспертиза доказала, что первой пули было достаточно. Она пробила ребро и вошла в сердце. Киллер, для порядку выпустив вторую, скрылся бегом от территории храма до дворов. Его так и не нашли. Не знаю, в меня он должен был стрелять или в жену, но я знаю, КТО его нанял. Про меня может не забыть только один человек в мире — Колчиков.
Сегодня я заберу его жизнь…
— Прощай, Оксана. Я, скорее всего, больше не вернусь.
Я отдалился от могильного камня и, последний раз посмотрев в глаза на портрете, пошёл к автомобилю.
Пытался начать новую жизнь. Пытался всё забыть, наивно полагая, что и он забыл, исчерпал этот лимит мщения, злости.
Ничего. Не изменилось ничего! Мир прежний. Некоторые люди просто не меняются!
Салон джипа тёплый, приклад кажется АКМ ещё теплее. Стёкла тонированы. Три рожка лежат на сиденье.
Я знаю, где ОН живёт. Я всё узнал и достал оружие. Тем, кто сидел, подтянуть старые связи не сложно. Особенно, когда есть деньги. А деньги у меня были.
— Я еду, Колчиков. — Прошептал я зеркалу. Щёлкнул проигрыватель.
Это имя опять на устах, [30]
Не стихает в душе и речах.
Запятнав сердце встречей,
Ты летишь в облаках.
Я стою в поднебесье один,
То ли жив, то ли дым,
Просто дым.
Вверх за ним я и сердце —
Ты оставь жизнь другим.
На другой высоте,
На незримой черте,
Кто нам жить не давал —
Всех их принял развал.
Всем раздал, кто что брал.
Вот он, жизней финал.
Газу! Газу! Джип едва вписывается в поворот. Случайная песня, словно про меня.
Обелиск заменяет слова.
Солнце в тучах и молнии слепят.
Нет лекарства от бед,
Не проснёшься, ты, нет.
Я вернул их монету —
Упокойся их души.
Её имя растает, как дым
Я лечу вслед за ним,
Вслед за ним.
На другой высоте,
На незримой черте,
Кто нам жить не давал —
Всех их принял развал.
Всем раздал, кто что брал.
Вот он, жизней финал.
Достал ты меня, Колчиков. Пора исполнить последнее данное слово. За него надо было браться сразу, не слушать никого. Не поймет никто так, как понял я. Не ходили моими тропами.
Если нет справедливости — я буду справедливостью. Я не могу забыть расширенные зрачки Оксаны и белоснежное платье, пропитывающееся багровым быстрее, чем утекает сквозь пальцы надежда на хорошую жизнь.
Не могу забыть дрожащих, тёплых губ. Пусть даже меня убьют твои люди, я сделаю всё, чтобы тебя отправить на переплавку.
Я еду и… будь, что будь.