как он, стоя у кухонного стола, сооружает бутерброд. Плечи под белой рубашкой были очень широкие и мускулисто-округлые. Они слегка двигались, пока он укладывал копчёную колбасу с сыром на большой кусок ржаного хлеба.
– Ты бы приходила почаще, Терез. Меня только по средам не бывает в полдень дома. Филу мы своим обедом не помешаем, даже если он будет спать.
– Хорошо, – ответила Терез. Она села в его рабочее кресло, наполовину отвёрнутое от стола. Как-то раз она приходила сюда в обед и ещё один раз – после работы. Ей нравилось навещать Дэнни. С ним не нужно было вести светских разговоров.
В углу комнаты стоял диван-кровать Фила с неубранной постелью, со сбитыми в клубок одеялами и простынями. В оба её предыдущих прихода постель либо была неубрана, либо в ней всё ещё спал Фил. Широкий книжный шкаф, подтянутый к дивану под правильным углом, отгораживал закуток Фила в комнате, и в этом закутке всегда царил беспорядок, досадливый и нервный беспорядок, совсем не такой, как рабочий беспорядок на столе у Дэнни.
Пивная банка зашипела, когда Дэнни её открывал. Он прислонился к стене, с пивом и бутербродом, улыбаясь, страшно довольный тем, что она здесь.
– Помнишь, что ты сказала о неприменимости физики к людям?
– М-м-м… Смутно.
– Так вот, я не уверен, что ты права, – произнёс он, надкусывая бутерброд. – Возьмём, к примеру, дружбу. Я могу привести множество случаев, когда у двух людей нет никаких точек соприкосновения. Я считаю, что у каждой дружбы есть точная причина, так же как есть причина тому, отчего какие-то атомы притягиваются друг к другу, а какие-то – нет. И тут играют роль определённые факторы, отсутствующие в одном, или определённые факторы, присутствующие в другом. Что ты об этом думаешь? Я считаю, что дружба – это результат определённых потребностей, сокрытых от обоих людей, иногда сокрытых навсегда.
– Возможно. Я тоже могу привести пару случаев. – Взять хотя бы их с Ричардом. Ричард находил с людьми общий язык, локтями пробивал себе путь в жизни – она так не умела. Её всегда привлекали люди с такой уверенностью в себе, как у Ричарда. – И в чём же твоя слабость, Дэнни?
– Моя? – улыбнулся он. – Ты хочешь со мной дружить?
– Да. Но ты один из самых сильных людей, кого я знаю.
– Правда? Перечислить по пунктам мои недостатки?
Она улыбнулась, глядя на него. Молодой человек двадцати пяти лет, с четырнадцатилетнего возраста знавший, куда он движется. Он направил всю свою энергию в одно русло – полная противоположность тому, что сделал Ричард.
– У меня есть тайная и очень глубоко сокрытая потребность в поваре, – сказал Дэнни. – И в учителе танцев, и в ком-то, кто будет напоминать мне о всяких мелочах, таких, как постирать или постричься.
– Я тоже забываю постирать.
– Ох, – опечаленно сказал он. – Тогда ничего не выйдет. А я всё-таки надеялся. У меня было слабенькое такое чувство, что это судьба. Поскольку, видишь ли, то, что я говорю о родстве душ, верно для всего – от дружбы и даже до случайно брошенного на улице взгляда, – всегда за всем кроется определённая причина. Думаю, даже поэты со мной согласятся.
Она улыбнулась.
– Даже поэты? – Она подумала о Кэрол, а потом – об Абби, об их разговоре за обедом, разговоре, который был куда больше случайно брошенного взгляда и в то же время куда меньше его, о череде эмоций, которые он в ней пробудил. Это привело её в удручённое состояние. – Но приходится делать поправку на извращённость человеческого ума, на то, чего не можешь себе толком объяснить.
– Извращённость? Но это лишь отговорка. Слово, которое используют поэты.
– Я думала, его используют психологи, – сказала Терез.
– То есть делать поправку… это бессмысленный термин. Жизнь – точная наука сама по себе, со своими законами. Их только нужно найти и дать им определение. Чего ты не можешь себе объяснить?
– Ничего. Подумала тут кое о чём, что на самом деле не имеет значения. – Её вдруг снова охватил гнев, как тогда на улице, после обеда.
– Чего? – хмурясь, не унимался он.
– Ну, например, обеда, который у меня только что был, – сказала она.
– С кем?
– Не имеет значения. Если бы имело, я бы рассказала подробно. Просто я подумала, что это всё коту под хвост, как если утрачиваешь что-то. Но, может быть, этого чего-то вовсе и не существовало. – Терез хотела хорошо относиться к Абби, потому что Кэрол к ней хорошо относилась.
– Кроме как у тебя в голове? Всё равно это может быть утратой.
– Да… но есть люди или поступки, от которых в конечном итоге ничего не остаётся, что можно было бы сохранить, потому что ничто с тобой не перекликается. – Но говорить она хотела о другом, совсем не об этом. Не об Абби и не о Кэрол, а о том, что было до. О том, что идеально всё связало воедино и идеально объяснило. Она любит Кэрол. Она опустила лоб на ладонь.
Дэнни секунду смотрел на неё, потом оттолкнулся от стены. Он повернулся к плите, достал из нагрудного кармана спичку, и Терез поняла, что разговор завис, что так и останется висеть, никогда не будет доведён до конца, что бы они дальше ни сказали. Но она чувствовала, что если перескажет Дэнни каждое слово, которым она обменялась с Абби, он одной фразой сможет развеять все словесные ухищрения, словно побрызгав в воздух химикатом, который в одно мгновение высушит весь туман. Или всё равно всегда остаётся нечто неприкосновенное для логики? Нечто алогичное, кроющееся за ревностью, подозрительностью и враждебностью в речи Абби, то, что и есть Абби сама по себе?
– Всё сложнее, чем набор комбинаций, – добавила Терез.
– Какие-то вещи не реагируют друг на друга. Но всё живо. – Он развернулся с широкой улыбкой, как будто ему в голову пришла совсем другая мысль. В поднятой руке он держал спичку, которая всё ещё дымилась. – Как эта спичка. И я не говорю о физике, о неуничтожимости дыма. Вообще я сегодня довольно поэтически настроен.
– К спичке?
– У меня такое чувство, что она растёт, как растение, не исчезает. Мне кажется, для поэта всё в мире должно иногда обретать структуру растения. Даже этот стол – как моя собственная плоть. – Он прикоснулся к краю стола ладонью. – Такое чувство у меня было однажды, когда я верхом взбирался в гору. Это было в Пенсильвании. Я тогда не очень хорошо владел верховой ездой. Помню, как конь повернул голову, увидел подъём и решил взять его галопом. Он присел на задних ногах перед тем, как рвануть, и внезапно мы понеслись во весь опор, и мне было совсем не страшно. Я чувствовал полную гармонию с конём и землёй, как будто мы составляли целое дерево, которое просто раскачивалось ветвями на ветру. Я помню свою уверенность в том, что сейчас со мной ничего не случится – в какой-нибудь другой раз, да, со временем. И от этого я почувствовал себя очень счастливым. Я думал обо всех людях, которые боятся и приберегают впрок всякую всячину и себя самих, и я подумал, что когда каждый в мире придёт к тому же осознанию, которое пережил я, поднимаясь в гору, тогда наступит своего рода правильная экономика жизни, и потребления, и расходования. Понимаешь, о чём я? – Дэнни сжал кулак, но глаза его блестели, словно он продолжал смеяться над собой. – У тебя когда-нибудь изнашивался джемпер, который ты особенно любила и который в конце концов выбросила?
Терез вспомнила о зелёных шерстяных перчатках сестры Алисии, которые она и не носила, и не выбрасывала.
– Да, – сказала она.
– Ну вот, это то, что я имею в виду. И овцы, которые не отдавали себе отчёта в том, сколько шерсти теряют, когда их стригли, чтобы сделать этот джемпер – потому что они могут отрастить новую шерсть. Это очень просто. – Он повернулся к уже закипевшему кофейнику, который поставил разогревать.
– Да. – Она знала. То же с Ричардом и воздушным змеем – потому что он мог сделать нового. Она подумала об Абби, неожиданно с чувством зияющей пустоты, будто их обед был с корнем вырван из памяти. На мгновение ей показалось, что её сознание перелилось через край и пустое поплыло в пространство. Она встала.
Дэнни подошёл к ней, положил руки ей на плечи, и хотя она чувствовала, что это был всего лишь жест, жест взамен слова, чары были разрушены. Она ощутила дискомфорт от его прикосновения, и это ощущение дискомфорта вернуло её с небес на землю.
– Мне нужно возвращаться, – сказала она. – Я очень задержалась.
Руки Дэнни опустились с её плеч, он с силой прижал её локти к бокам и вдруг поцеловал, на секунду крепко охватив губами её рот, и она ощутила его тёплое дыхание на верхней губе, перед тем, как он её отпустил.
– Да, – сказал он, глядя на неё.
– Почему ты… – она замолчала, так как в поцелуе нежность настолько смешалась с грубой силой, что она не знала, как это воспринимать.
– Почему, Терри? – произнёс он, отворачиваясь от неё с улыбкой. – Тебе было неприятно?
– Нет, – ответила она.
– Ричарду было бы неприятно?
– Думаю, да. – Она застегнула пальто. – Я должна идти, – сказала она, направившись к выходу.
Дэнни распахнул перед ней дверь, улыбаясь своей непринуждённой улыбкой, так, словно ничего не произошло.
– Завтра придёшь? Приходи на обед.
Она помотала головой.
– Не думаю. Я занята на этой неделе.
– Ладно, приходи… может быть, в следующий понедельник?
– Ладно. – Она тоже улыбнулась, автоматически протянув руку, и Дэнни коротко и вежливо её пожал.
Два квартала до «Чёрного кота» она пробежала бегом. Немножко как тот конь, подумала она. Но недостаточно, недостаточно для совершенства, а то, о чём говорил Дэнни, было совершенство.
– Досуг бездельников, – сказала Кэрол, вытягивая ноги перед собой на диване-качелях. – Пора бы Абби уже снова подыскать себе работу.
Терез промолчала. Она не всё рассказала Кэрол о разговоре за обедом, но ей больше не хотелось говорить про Абби.
– Не хочешь пересесть на более удобный стул?
– Нет, – ответила Терез. Она сидела на кожаной табуретке рядом с качелями. Они закончили ужинать пару минут назад и поднялись сюда, в помещение, которого Терез раньше не видела, – это был остеклённый балкон, пристроенный к той простой зелёной комнате.