Терез набрала в лёгкие воздуха. Не мудрствовать и просто сказать «да» или попытаться объяснить? Что он вообще может понять в этом, даже если она произнесёт миллион слов?
– Она об этом знает? Разумеется, знает. – Ричард сдвинул брови и затянулся сигаретой. – Тебе не кажется, что это довольно неумно? У школьниц бывают такие пылкие увлечения.
– Ты не понимаешь, – сказала она. Она была настолько, настолько уверена в себе! Я гребнем расчешу тебя, соберу по нотке, как музыку, рассыпавшуюся по кронам всех деревьев в лесу…
– Что тут понимать? Но она понимает. Она не должна тебе потакать. Она не должна так вот играть с тобой. Это нечестно по отношению к тебе.
– Нечестно по отношению ко мне?
– Что это она делает, забавляется с тобой? А потом в один прекрасный день ты ей надоешь, и она вышвырнет тебя вон.
«Вышвырнет меня вон, – подумала она. – Что такое внутри и что такое вовне? Как можно вышвырнуть вон чувство?» Она злилась, но не хотела спорить. Она ничего не сказала.
– Ты как в дурмане!
– Я в полном сознании. Я никогда не была в более ясном сознании, чем сейчас. – Она взяла в руки столовый нож и стала водить большим пальцем взад-вперёд по краю лезвия у его основания. – Почему ты не оставишь меня в покое?
Он насупился.
– Оставить тебя в покое?
– Да.
– Ты имеешь в виду с Европой тоже?
– Да, – сказала она.
– Послушай, Терри… – Ричард заёрзал на стуле и подался вперёд, помедлил в нерешительности, затем взял ещё одну сигарету, с отвращением прикурил, бросил спичку на пол. – Ты в каком-то трансе! Это хуже…
– Просто потому что я не хочу с тобой спорить?
– Это хуже, чем страдать от любви, потому что лишено какого-либо здравого смысла. Неужели ты этого не понимаешь?
Нет, она не понимала ни слова.
– Но у тебя это пройдёт через какую-нибудь неделю. Я надеюсь. Боже мой! – Он снова нервно дёрнулся. – Допустить… Допустить на минуту, что ты практически хочешь со мной распрощаться из-за какого-то глупого увлечения!
– Я этого не говорила. Ты это сказал. – Она опять посмотрела на него, на его застывшее лицо – впалые щёки начали наливаться краской. – Но с чего мне хотеть быть с тобой, если ты только и делаешь, что споришь обо всём этом?
Он откинулся на спинку стула.
– В среду, в субботу следующую у тебя будет уже совсем другое настроение. Ты с ней и трёх недель не знакома.
Терез посмотрела туда, где на раздаче вдоль пышущих паром лотков с едой, выбирая себе то и это, медленно двигались люди, и затем их, словно течением, сносило к изгибу стойки, где они рассеивались.
– Пожалуй, можно и распрощаться, – сказала она, – потому что ни ты, ни я никогда не изменимся и навсегда останемся такими, какие мы есть сейчас, в эту минуту.
– Терез, ты ведёшь себя, как человек, который настолько сошёл с ума, что считает себя более вменяемым, чем когда-либо.
– О, давай это прекратим!
Стиснутая в кулак рука Ричарда с костяшками, обтянутыми белой веснушчатой кожей, неподвижно лежала на столе, но была воплощением руки, пытавшейся вколотить какой-то тщетный, неслышный аргумент.
– Я тебе одно скажу – я думаю, твоя подруга знает, что делает. Я считаю, что она совершает преступление против тебя. Я уже подумываю, не заявить ли на неё кому-нибудь, но загвоздка в том, что ты не ребёнок. Ты просто ведёшь себя, как ребёнок.
– Почему ты придаёшь этому такое значение? – спросила она. – Ты практически в исступлении.
– Ты придаёшь этому достаточно значения, чтобы хотеть со мной расстаться! Что ты о ней знаешь?
– А что ты о ней знаешь?
– Она с тобой когда-нибудь заигрывала?
– Боже! – сказала Терез. Ей хотелось повторить это десять раз. Этот возглас выражал всё – её заточение сейчас, здесь, всё ещё. – Ты не понимаешь.
Однако он понимал и оттого злился. Но понимал ли он, что она чувствовала бы всё то же самое, если бы Кэрол никогда к ней не прикоснулась? Да, и даже если бы Кэрол так никогда с ней и не заговорила после того короткого диалога в магазине о чемоданчике для куклы. Собственно, если бы Кэрол вовсе никогда с ней не заговорила, потому что всё случилось в тот миг, когда она увидела Кэрол стоящей посреди зала и глядящей на неё. И тут, осознав, сколько всего произошло с момента той встречи, она вдруг почувствовала себя неимоверно везучей. Мужчине и женщине так легко найти друг друга, найти подходящего человека, но для неё найти Кэрол…
– Думаю, я понимаю тебя лучше, чем ты – меня. Ты на самом деле тоже не хочешь со мной больше встречаться – ты ведь сам сказал, что я уже не та. Если мы продолжим встречаться, ты будешь всё более и более… вот таким.
– Терри, забудь на минуту, что я вообще говорил тебе, что хочу твоей любви или что я люблю тебя. Я имею в виду тебя как личность. Ты мне нравишься. Я бы хотел…
– Я иногда пытаюсь понять, чем, по твоему мнению, я тебе нравлюсь. Или нравилась. Ведь ты меня даже не знаешь.
– Ты сама себя не знаешь.
– Да нет, знаю… И я знаю тебя. В один прекрасный день ты бросишь живопись и вместе с ней – меня. Так же, как ты бросал всё, за что когда-либо брался, насколько я вижу. Химчистку, торговлю подержанными автомобилями…
– Это неправда, – угрюмо буркнул Ричард.
– Но чем, по-твоему, я тебе нравлюсь? Тем, что тоже немного рисую и мы можем об этом поговорить? Да я так же не гожусь тебе в качестве девушки, как живопись – в качестве профессии. – Она минуту поколебалась, потом сказала остальное. – Так или иначе, ты достаточно много знаешь об искусстве, чтобы понимать – ты никогда не станешь хорошим художником. Ты как маленький мальчик, отлыниваешь, пока это удаётся, с самого начала зная, чем тебе следует заниматься и чем ты в конце концов будешь заниматься – работать на отца.
Голубые глаза Ричарда вдруг сделались холодными. Линия его рта сейчас была прямой и очень короткой, тонкая верхняя губа едва заметно скривилась.
– Но дело-то не совсем в этом, верно?
– Да нет… в этом. Вот так ты цепляешься за что-то, зная, что это безнадёжно и что в конце концов ты опустишь руки.
– Не опущу!
– Ричард, нет смысла…
– Ты ещё передумаешь, вот увидишь.
Она поняла. Это было как песня, которую он всё пел ей и пел без конца.
НЕДЕЛЮ СПУСТЯ Ричард стоял в её комнате с тем же выражением мрачной злобы на лице и говорил тем же тоном. Он позвонил в необычное время – три часа дня – и настоял на короткой встрече с ней. Она в этот момент собирала сумку для поездки к Кэрол на выходные. Если бы она не собиралась к Кэрол, Ричард бы, возможно, был сейчас совсем в другом настроении, подумала она, потому что она виделась с ним три раза на прошедшей неделе, и он был приятен и обходителен с ней как никогда.
– Ты не можешь просто так взять и выставить меня из своей жизни, – сказал он, выбросив в стороны свои длинные руки, но в его тоне сквозила тоска одиночества, словно он уже начал этот свой путь прочь от неё. – Что меня по-настоящему ранит, так это то, что ты ведёшь себя, будто я ничего не стою, будто я совершенно ни на что не годен. Это нечестно по отношению ко мне, Терри. Я не могу с ней тягаться!
«Нет, – подумала она, – разумеется, он не может».
– Я с тобой не ссорюсь, – сказала она. – Это ты хочешь ссориться из-за Кэрол. Она у тебя ничего не отняла, потому что у тебя этого не было изначально. Но если ты не можешь продолжать со мной встречаться… – Она замолчала, зная, что он сможет и, вероятно, захочет продолжать с ней встречаться.
– Вот же логика, – сказал он, с силой втирая ладонь в глаз.
Терез наблюдала за ним, захваченная только что осенившей её догадкой, которая – она вдруг поняла – была фактически верной. Почему это не пришло ей в голову в тот вечер в театре, ещё несколько дней назад? Она могла это распознать в сотне жестов, слов, взглядов в течение всей прошедшей недели. Но театральный вечер она запомнила особенно: Ричард преподнёс ей сюрприз – билеты на спектакль, который она очень хотела увидеть, и ей запомнилось, как он в тот вечер держал её за руку, и его голос по телефону, когда он не просто сказал ей прийти на встречу с ним туда-то и туда-то, а спросил очень ласково, сможет ли она. Ей это не понравилось. Это было не проявление любви, а, скорее, способ снискать её расположение, каким-то образом подготовить почву для внезапных вопросов, которые он как бы невзначай в тот вечер задавал:
– В каком смысле она тебе по душе? Ты хочешь с ней переспать?
Терез ответила:
– Думаешь, я бы тебе сказала, если бы это было и так? – в то время как череда стремительно сменяющихся эмоций – униженность, возмущение, гадливость к нему – лишили её дара речи, сделали почти невозможным идти с ним рядом. И бросая на него взгляд, она всякий раз натыкалась на эту умильную, бессмысленную улыбку, которая теперь, возникнув в памяти, казалась жестокой и нездоровой. И эта нездоровость могла бы от неё ускользнуть, подумала она, если б не столь откровенные попытки Ричарда убедить её в том, что нездорова она.
Терез повернулась и кинула в дорожную сумку зубную щётку с расчёской, потом вспомнила, что у неё есть зубная щётка в доме Кэрол.
– Чего именно ты от неё хочешь, Терез? К чему всё это должно привести?
– Почему тебя это так интересует?
Он смотрел на неё в упор, и на мгновение за его злостью она увидела пристальное любопытство, которое замечала и раньше, – словно он подглядывал в замочную скважину за какой-то сценой. Но она знала, что он не настолько отстранён от происходящего. Напротив, она чувствовала, что сейчас он привязан к ней как никогда и как никогда полон решимости за неё бороться. Её это пугало. Она могла себе представить, как решимость перерастает в ненависть и насилие.
Ричард вздохнул и скрутил в руках газету.
– Меня интересуешь ты. Ты не можешь мне просто сказать: «Найди себе другую». Я никогда не обходился с тобой так, как с другими. Никогда не думал о тебе так.
Она не ответила.
– Чёрт! – Ричард швырнул газету в этажерку с книгами и отвернулся от Терез.