Когда они остановились заправиться, Терез хотела было в продуктовом магазине у заправки купить стаут, который Кэрол иногда любила выпить, но в магазине было только пиво. Она купила одну банку, потому что Кэрол к пиву была равнодушна. Потом они съехали с шоссе на узкую дорогу, остановились и открыли коробку с бутербродами, которые упаковала для них мать Ричарда. Ещё там был солёный огурец, сыр моцарелла и пара крутых яиц. Терез забыла попросить в магазине открывалку и теперь не могла открыть пиво, но в термосе был кофе. Она поставила банку с пивом на пол под заднее сиденье.
– Икра. До чего же это мило с их стороны, – сказала Кэрол, заглядывая внутрь бутерброда. – Ты любишь икру?
– Нет. Хотела бы я.
– Почему?
Терез наблюдала, как Кэрол откусывает маленький кусочек от бутерброда, с которого до этого сняла верхний слой хлеба, кусочек, где было больше всего икры.
– Потому что те, кто действительно любит икру, всегда любят её так сильно, – ответила Терез.
Кэрол улыбнулась и стала дальше откусывать – медленно, совсем понемногу.
– Это привитый вкус, то, что приходит не сразу. Привитый вкус всегда приносит больше удовольствия, и от него трудно избавиться.
Терез подлила кофе в стаканчик, из которого они обе пили. Она прививала себе вкус к чёрному кофе.
– Как же я нервничала, когда впервые держала в руках этот стаканчик. Ты мне в тот день привезла кофе. Помнишь?
– Помню.
– Как так случилось, что ты тогда добавила в него сливки?
– Я подумала, что тебе понравится. Почему ты так нервничала?
Терез бросила на неё взгляд.
– Я так была взволнована, так тебе радовалась, – сказала она, поднимая стаканчик. Потом она снова посмотрела на Кэрол и увидела её внезапно застывшее, как в потрясении, лицо. Терез уже видела это выражение раньше, раза два или три, когда говорила Кэрол что-нибудь в этом же духе о своих чувствах или делала необычный комплимент. Терез не могла разобрать, довольна Кэрол или недовольна. Она смотрела, как Кэрол заворачивает вторую половину бутерброда в вощёную бумагу.
Был ещё кекс, но от него Кэрол отказалась. Это был коричневого цвета кекс с пряностями – Терез часто ела такой у Ричарда дома. Они всё уложили обратно, в чемоданчик, где были блоки сигарет и бутылка виски, уложили с тщательной аккуратностью, которая вызвала бы у Терез раздражение в ком угодно, но только не в Кэрол.
– Ты сказала, что Вашингтон – твой родной штат? – спросила Терез.
– Я там родилась, а мой отец и сейчас там живёт. Я написала ему, что, возможно, загляну в гости, если мы туда доедем.
– Он на тебя похож?
– Похожа ли я на него, да – больше, чем на мать.
– Странно думать о тебе с семьёй, – сказала Терез.
– Почему?
– Потому что я просто думаю о тебе как о тебе. Suigeneris[15].
Кэрол улыбнулась. Она вела машину с поднятой головой.
– Ладно, валяй.
– Братья и сёстры? – спросила Терез.
– Одна сестра. О ней, я полагаю, ты тоже хочешь всё знать? Её зовут Элейн, у неё трое детей, и она живёт в Виргинии. Она старше меня, и я не знаю, понравилась ли бы она тебе. Ты бы сочла её заурядной.
Да. Терез могла её себе представить – тень Кэрол, со всеми чертами Кэрол, поблекшими и выхолощенными.
Ближе к вечеру они остановились у придорожного ресторана с витриной, изображавшей голландскую деревню в миниатюре. Терез оперлась на перила рядом и стала разглядывать композицию. Там была речка – она вытекала из крана, установленного в конце, бежала по овальному руслу и вращала крылья мельницы. Фигурки людей в национальных нидерландских костюмах стояли разбросанные по деревне, стояли на клочках живой травы. На ум ей пришёл электрический поезд в отделе игрушек «Франкенберга» и ярость, которая гнала его по овальному пути примерно того же размера, что и это русло.
– Я тебе никогда не рассказывала о поезде во «Франкенберге», – сказала Терез. – Ты его заметила, когда?..
– Электрический поезд? – перебила её Кэрол.
Терез улыбалась, но что-то вдруг сжало ей сердце. Слишком сложно было в это углубляться, и разговор прервался.
Кэрол заказала для них обеих какой-то суп. Они закоченели от долгого сидения и холода в машине.
– Интересно, сможет ли эта поездка по-настоящему тебя порадовать, – заговорила Кэрол. – Тебе ведь куда милее отражения в стекле, разве нет? У тебя есть своё личное представление обо всём. Взять хотя бы эту мельницу. Для тебя это практически то же, что побывать в Голландии. Интересно, понравится ли тебе в принципе встреча с настоящими горами и живыми людьми.
Терез почувствовала себя настолько раздавленной, как если бы Кэрол обвинила её во лжи. А ещё, чувствовала она, Кэрол имеет в виду, что у неё есть личное представление и о самой Кэрол, и Кэрол этим возмущена. Живые люди? Терез вдруг подумала о миссис Робичек. И она от неё сбежала, потому что та была омерзительно отталкивающей.
– Как ты вообще хочешь что-либо создавать, если весь твой опыт вторичен? – голос Кэрол звучал мягко и ровно, но вместе с тем беспощадно.
Кэрол заставила её почувствовать себя так, будто она ничего никогда в жизни не совершила, будто была ничем, вроде струйки дыма. А вот Кэрол жила как человек, вышла замуж, родила ребёнка.
К ним направлялся старик из-за прилавка. Он хромал. Остановился у их столика и сложил на груди руки.
– Были когда-нибудь в Голландии? – приветливо спросил он.
Ответила ему Кэрол:
– Нет, не была. Я полагаю, вы были. Это вы смастерили деревню в витрине?
Он кивнул.
– Пять лет на неё ушло.
Терез посмотрела на его костлявые пальцы, на худые руки с переплетающимися прямо под тонкой кожей фиолетовыми венами. Она лучше Кэрол знала, какой труд вложен в эту маленькую деревушку, но не могла проронить ни слова.
Обратившись к Кэрол, он сказал:
– У меня есть отличные колбасы и окорока по соседству, если вы хотите настоящих пенсильванских. Мы выращиваем собственных свиней и прямо здесь их режем и заготавливаем.
Они вошли в белёную будку-лавочку рядом с рестораном. Внутри стоял дивный запах ветчины, смешанный с ароматом древесного дыма и пряностей.
– Давай выберем что-нибудь, что не нужно готовить, – сказала Кэрол, разглядывая витрину-холодильник. – Вот этого немного, – обратилась она к молодому человеку в ушанке.
Терез вспомнила, как стояла в кулинарии с миссис Робичек, как та покупала тонко нарезанные кусочки салями и ливерной колбасы. Сейчас плакат на стене гласил, что они доставляют товар куда угодно, и она подумала, не послать ли миссис Робичек одну из этих больших, обёрнутых тканью палок колбасы; она представила восторг на лице миссис Робичек, когда та откроет посылку трясущимися руками и обнаружит там колбасу. Но всё же следует ли, спросила себя Терез, делать жест, продиктованный, вероятно, жалостью, или виной, или некой её внутренней извращённостью? Терез нахмурилась, беспомощно барахтаясь в этом море без ориентиров, не чувствуя своего веса, зная лишь одно – она не может доверять собственным побуждениям.
– Терез…
Терез обернулась, и красота Кэрол поразила её, как мимолётное видение Ники Самофракийской. Кэрол спросила, стоит ли, по её мнению, купить целый окорок.
Молодой человек пододвинул к ним на прилавке все свёртки и взял у Кэрол двадцатидолларовую банкноту. И у Терез в памяти возникла миссис Робичек, дрожащей рукой сующая через прилавок свою долларовую бумажку и монету в двадцать пять центов.
– Видишь что-то ещё? – спросила Кэрол.
– Я подумала, не послать ли что-нибудь одному человеку. Женщине, которая работает в магазине. Она бедная и однажды пригласила меня на ужин.
Кэрол взяла сдачу.
– Что за женщина?
– Вообще-то я не хочу ей ничего слать. – У Терез вдруг появилось желание оттуда уйти.
Кэрол хмуро на неё посмотрела сквозь дым сигареты.
– Сделай это.
– Не хочу. Идём, Кэрол.
Это было снова как в том кошмаре, когда она не могла от неё вырваться.
– Пошли ей, – сказала Кэрол. – Перестань метаться и пошли ей что-нибудь.
Терез перестала метаться, выбрала одну из шестидолларовых колбас и надписала открытку: «Это колбаса из Пенсильвании. Надеюсь, её хватит на несколько воскресных утр. С приветом от Терез Беливет».
Позже, в машине, Кэрол расспрашивала её о миссис Робичек, и Терез отвечала, как она всегда это делала, лаконично и с непроизвольной и абсолютной честностью, которая после неизменно вгоняла её в тоску. Миссис Робичек и мир, в котором та жила, были настолько непохожи на мир Кэрол, что Терез с тем же успехом могла бы описывать какой-нибудь другой биологический вид, уродливого зверя, обитающего на другой планете. Кэрол никак не комментировала её рассказ, только задавала и задавала вопросы, ведя машину. Она ничего не сказала и тогда, когда спрашивать уже больше было не о чем, но напряжённое, задумчивое выражение, с каким она слушала, так и осталось на её лице, даже когда они заговорили о другом. Терез зажала большие пальцы обеих рук в кулаках. Почему она позволила миссис Робичек преследовать её? А теперь заразила этим и Кэрол и никогда не сможет всё вернуть, как было.
– Пожалуйста, не напоминай мне о ней больше, хорошо, Кэрол? Обещай.
Босиком, подвывая от холода, Кэрол просеменила к душевой кабинке в углу. Ногти у неё на ногах были накрашены красным лаком, голубая пижама велика.
– Сама виновата – так широко открыла окно, – сказала Терез.
Кэрол задёрнула шторку, и Терез услышала, как с шумом хлынула из душа вода.
– Ах, божественно горячая! – проговорила Кэрол. – Лучше, чем вчера вечером.
Это был роскошный коттедж для туристов, с толстым ковром, обшитыми деревом стенами и всем остальным – от запечатанных в целлофан бархоток для обуви до телевизора.
Терез сидела на своей постели в халате, разглядывая карту дорог и пальцами замеряя расстояния. Полторы пяди – это, теоретически, примерно день пути, хотя вряд ли они столько проедут.