зала вчера адвокатам, что больше не буду с тобой встречаться, и почему мне пришлось так сказать. И я бы недооценила тебя, если бы решила, что ты не сможешь понять и предпочтёшь отсрочку».
Она прервала чтение, встала и медленно пошла к письменному столу. Да, она поняла, почему Кэрол послала это письмо. Потому что своего ребёнка Кэрол любит больше, чем её. И поэтому адвокатам удалось её сломать, заставить делать в точности то, что они хотели. Терез не представляла себе, чтобы Кэрол можно было заставить. И между тем вот оно – написанное рукой Кэрол. Эту капитуляцию из Кэрол было бы не вырвать ни при каких обстоятельствах, Терез это знала, будь на кону она. На миг явилась дикая мысль, что Кэрол отдала ей лишь частицу себя, и внезапно целый мир последнего месяца, как исполинская ложь, дал трещину и едва не обрушился. Но уже в следующий миг Терез в это не верила. Тем не менее факт оставался фактом – она выбрала ребёнка. Взгляд Терез остановился на лежащем на столе конверте от Ричарда, и она почувствовала, как в ней лавиной поднимаются все те слова, которые она хотела ему сказать, но так и не сказала. Какое право имел он рассуждать о том, кого она любит и как? Что он о ней знает? Что вообще когда-либо знал?
«…преувеличено и вместе с тем крайне преуменьшено, – читала она на очередной странице письма Кэрол. – Но между удовольствием от поцелуя и тем, что мужчина и женщина делают в постели, мне видится всего лишь градация. Нельзя, например, преуменьшать значимость поцелуя, и никто другой не должен судить об его ценности. Интересно, эти мужчины ранжируют своё удовольствие в зависимости от того, получается ли в результате их действий ребёнок? И считают ли они эти действия более приятными, если получается? В конце концов, это вопрос удовольствия, и какой смысл сравнивать удовольствие, получаемое от мороженого в стаканчике, с тем, что мы получаем от футбольного матча… или от квартета Бетховена в сравнении с «Моной Лизой». Я оставлю это на суд философов. Но эти люди вели себя так, будто я какая-то слабоумная или слепая (плюс, как мне показалось, с неким сожалением – оттого, что достаточно привлекательная женщина, по-видимому, недоступна для мужчин). Кто-то привёл «эстетику» в качестве аргумента, то есть против меня, разумеется. Я спросила, действительно ли они хотят это обсуждать, – это вызвало смех, единственный раз за весь спектакль. Но главное, о чём я не упомянула и что никому не пришло в голову, – это что гармония и согласие между двумя мужчинами или двумя женщинами могут быть абсолютными и идеальными, такими, какими они никогда не будут между мужчиной и женщиной, и, возможно, кому-то хочется именно этого, в то время как другим – того более изменчивого и неопределённого, что происходит между мужчиной и женщиной. Вчера было сказано, ну или, во всяком случае, подразумевалось, что моё нынешнее поведение приведёт меня к глубинам человеческого порока и деградации. Да, я ощутимо пала с тех пор, как они отняли у меня тебя. Это верно – если продолжать в том же духе, подвергаться слежке, нападениям, никогда не обладать другим человеком достаточно долго, в результате чего знание человека остаётся поверхностным, – это деградация. Или жить против своей души – это деградация по определению.
Дорогая, я всё это на тебя изливаю [следующие строчки были зачёркнуты]. Ты вне сомнений распорядишься своим будущим лучше меня. Пусть я буду для тебя дурным примером. Если тебе сейчас больно настолько, что кажется, ты не сможешь этого вынести, и если из-за этого ты – сейчас или когда-нибудь – возненавидишь меня (и я сказала об этом Абби), тогда мне не о чем жалеть. Возможно, я – тот самый человек, которого тебе предопределено было, как ты говоришь, встретить, и единственный, и ты сможешь всё это оставить в прошлом. Если же нет, при всём нынешнем фиаско и удручающих обстоятельствах, я знаю, ты тогда была права – всё это не обязательно должно быть вот так. Я очень хочу поговорить с тобой один раз, когда ты вернёшься, если у тебя будет желание, если не сочтёшь это невозможным.
Твои растения так и растут вовсю на заднем крыльце. Я поливаю их каждый день…»
Терез больше не могла читать. За дверью она услышала шаги – кто-то медленно спускался по лестнице, а потом более уверенно пошёл через коридор. Когда шаги стихли, Терез открыла дверь и постояла там минуту, борясь с искушением всё оставить и просто уйти отсюда. Затем она прошла по коридору к двери миссис Купер в глубине дома.
Миссис Купер вышла на её стук, и Терез произнесла заранее подготовленные слова о том, что она съезжает сегодня вечером. Она наблюдала за лицом миссис Купер – та не слушала её, а лишь реагировала на выражение её лица, и внезапно лицо миссис Купер показалось ей её собственным отражением, от которого она не могла отвести взгляда.
– Что ж, мне жаль, мисс Беливет. Мне жаль, если ваши планы расстроились, – сказала она, в то время как на её лице запечатлены были лишь шок и любопытство.
Потом Терез вернулась в свою комнату и начала собираться: она уложила плашмя на дно чемодана картонные макеты и затем – книги. Через минуту она услышала, как к двери приближается миссис Купер – медленно, как будто что-то несёт в руках, – и Терез подумала, что если это снова поднос с едой, она закричит. Миссис Купер постучала.
– Куда мне пересылать вашу почту, голубушка, если ещё будут письма? – спросила миссис Купер.
– Пока не знаю. Я вам потом напишу. – Распрямившись, Терез почувствовала головокружение и слабость, будто вот-вот упадёт в обморок.
– Вы ведь не собираетесь пускаться в дорогу на Нью-Йорк так поздно ночью? – Миссис Купер называла ночью всё, что было после шести.
– Нет, – ответила Терез. – Тут недалеко отъеду. – Ей не терпелось остаться одной. Она посмотрела на засунутую под пояс серого клетчатого фартука и оттопыривавшую его руку миссис Купер; на растрескавшиеся мягкие домашние туфли, с подошвами, истёртыми на этих полах до состояния папиросной бумаги, – подошвами, которые ходили по этим полам много лет до того, как Терез здесь появилась, и будут ходить тем же курсом ещё много лет после того, как она исчезнет.
– Ну что ж, обязательно мне сообщите, как добрались, – сказала миссис Купер.
– Да.
Она поехала в отель – другой, не тот, из которого она всегда звонила Кэрол. Потом вышла прогуляться и бродила неприкаянно, избегая улиц, на которых они с Кэрол бывали вместе. Можно было бы уехать в другой город, подумала она и остановилась, почти готовая вернуться к машине. Потом пошла дальше, не разбирая толком дороги. Она ходила, пока не замёрзла, и библиотека оказалась ближайшим местом, куда можно было зайти погреться. Проходя дайнер, она заглянула через окно внутрь. Датч заметил её и, знакомым движением пригнув голову, как будто ему требовалось посмотреть из-под чего-то, чтобы разглядеть её в окне, улыбнулся и помахал ей. Её рука автоматически поднялась в ответном прощальном взмахе, и она вдруг подумала о своей нью-йоркской комнате, с платьем, по-прежнему лежащим на раскладном диване, с загнутым углом ковра. Если бы только она могла сейчас протянуть руку и расправить угол ковра, подумала она. Она стояла, вглядываясь в узковатый, добротного вида проспект с круглыми уличными фонарями. По тротуару к ней приближалась одинокая фигура. Терез поднялась по ступенькам библиотеки.
Мисс Грэм, библиотекарь, поздоровалась с ней, как обычно, но в главный читальный зал Терез не зашла. Сейчас там было два-три человека, один из них – лысый мужчина в очках с чёрной оправой, которого часто можно было видеть за столом в центре. А сколько раз она сама сидела в этом зале с письмом от Кэрол в кармане… С Кэрол рядом. Она поднялась по лестнице – мимо зала истории и искусства на втором этаже, дальше, на третий этаж, где прежде никогда не была. Там размещался единственный зал – большой, пыльный, с застеклёнными книжными шкафами вдоль стен, парой живописных полотен и мраморными бюстами на пьедесталах.
Терез села за стол, и её тело заныло, расслабляясь. Она опустила голову на руки на столе, внезапно обмякшая и сонная, но уже в следующую секунду она отодвинула стул и встала. Ужас мелкими иголками впивался в корни волос. Каким-то образом до этого самого момента ей удавалось делать вид, что Кэрол никуда не делась, что когда она вернётся в Нью-Йорк, они увидятся, и всё будет, непременно должно быть как прежде. Она нервно окинула взглядом зал, словно ища какого-нибудь опровержения, какой-нибудь возможности всё поправить. На мгновение ей показалось, что её тело может само по себе разлететься вдребезги или броситься через весь зал в высокое оконное стекло. Её взгляд остановился на бледном бюсте Гомера, на едва очерченных пылью, пытливо вздёрнутых бровях. Она повернулась к двери и впервые заметила картину над притолокой.
Она просто похожа, подумала Терез, не совсем та же, не та же, но узнавание потрясло её до самой глубины и всё росло, пока она смотрела на картину, и она знала, что картина – в точности та же, только гораздо большего размера, и она видела её много раз в коридоре, ведущем в музыкальную комнату, пока картину не убрали оттуда, когда Терез была ещё маленькой: улыбающаяся женщина в изысканно украшенном платье какого-то королевского двора, ладонь чуть ниже горла, надменная голова повёрнута вполоборота, словно живописец каким-то образом поймал её на ходу, так что даже висевшие в ушах жемчужины, казалось, были в движении. Она узнала эти невысокие, чётко вылепленные скулы, полные, улыбающиеся одним лишь уголком, кораллового цвета губы, насмешливо суженные веки, сильный, не слишком высокий лоб, слегка выдающийся – это было видно даже на картине – над живыми глазами, заранее всё знающими, и сочувствующими, и смеющимися одновременно. Это была Кэрол. И теперь, в это долгое мгновение, пока Терез не могла отвести взгляда от картины, губы улыбались и глаза разглядывали её с насмешкой, и ничем больше; последний покров сошёл, обнаружив за собой лишь насмешку и злорадство, восхитительную удовлетворённость удавшимся предательством.
Судорожно ахнув, Терез пробежала под картиной и ринулась вниз по ступенькам. В коридоре на первом этаже мисс Грэм обратилась к ней с какими-то словами, о чём-то встревоженно спросила, и Терез услышала собственный ответ, прозвучавший, как невнятный лепет идиота, потому что она всё ещё ловила ртом воздух, отчаянно пытаясь восстановить дыхание. Она пронеслась мимо мисс Грэм и выскочила на улицу.