Терез прошла в комнату, смежную с большой, и вытащила своё пальто из сваленной на кровати груды. Она поспешила по коридору к лестнице, мимо ждущих у лифта людей, среди которых была и Женевьева Кранелл, и ей было всё равно, видит её Женевьева или нет, когда она бросилась вниз по широким ступеням, словно бежала от чего-то. Терез улыбалась про себя. Воздух был прохладен и ласков на её лбу, с лёгким звуком крыльев он проносился в ушах, и ей казалось, что она летит через улицы, взлетает на бордюры. К Кэрол. И, возможно, Кэрол в этот момент уже знала, потому что раньше Кэрол знала о таких вещах. Терез пересекла ещё одну улицу, и перед ней возник навес «Элизе».
Метрдотель в фойе что-то ей сказал, и она ответила: «Я кое-кого ищу», и пошла дальше, ко входу.
Она остановилась в дверях, оглядывая людей за столиками в зале, где играл рояль. Свет был неяркий, и сначала Терез её не заметила – она была наполовину скрыта тенью у дальней стены и сидела лицом к Терез. Кэрол её тоже не видела. Напротив сидел мужчина, Терез не знала, кто это. Кэрол медленно подняла руку и провела ею по волосам, откидывая их назад, по разу с каждой стороны, и Терез заулыбалась, потому что этот жест был Кэрол, и это её, Кэрол, Терез любила и всегда будет любить. О, теперь по-другому, потому что и она теперь другой человек, и это было как заново знакомиться с Кэрол, но всё равно это была Кэрол и никто другой. Это будет Кэрол, в тысяче городов, в тысяче домов, в чужих землях, куда они отправятся вместе, в раю и в аду. Терез помедлила. И тут, когда она уже готова была идти к Кэрол, Кэрол увидела её. Какое-то мгновение она как будто не веря вглядывалась в Терез, и Терез наблюдала, как медленно на её лице появляется улыбка, и затем рука Кэрол вдруг поднялась, и она взмахнула ладонью – в коротком, пылком приветствии, какого Терез прежде никогда не видела. Терез пошла к ней.
Послесловие
Вдохновение для этой книги пришло ко мне в конце 1948 года, когда я жила в Нью-Йорке. Я только что закончила «Незнакомцев в поезде», но публикация их должна была состояться лишь в 1949 году. Приближалось Рождество, я пребывала в смутно подавленном расположении духа, к тому же без денег, и чтобы немного заработать, устроилась продавщицей в большой универмаг в Манхэттене на время так называемой рождественской гонки, которая длится примерно месяц. Кажется, я протянула там две с половиной недели.
В магазине меня прикрепили к секции игрушек, а конкретно – к кукольному прилавку. Там было много разного рода кукол – дорогих и не очень, с натуральными волосами и искусственными, также чрезвычайно важны были размер и одежда. Дети, а среди них были такие, что едва доставали носом до стеклянной крышки витрины, вместе с мамами, папами или обоими сразу, проталкивались вперёд, ошеломлённые экспозицией новеньких кукол, которые плакали, открывали и закрывали глаза, иногда стояли на своих ногах и, разумеется, обожали менять одёжки. Это и впрямь была гонка, и мы с ещё четырьмя-пятью молодыми женщинами, работавшими за тем же длинным прилавком, не могли ни на секунду присесть с половины девятого утра и до обеденного перерыва. Да и после… Вторая половина дня была такой же.
Как-то утром светловолосая женщина в шубе ступила в этот шумный коммерческий хаос. Медленно и с неуверенным видом подалась она к кукольному прилавку – купить куклу или что-нибудь другое? – и, кажется, при этом рассеянно шлёпала о ладонь парой перчаток. Возможно, я обратила на неё внимание потому, что она была одна, или потому что норковая шуба была редкостью, и ещё потому, что у неё были светлые волосы, и казалось, она излучает свет. С тем же задумчивым видом она купила куклу, одну из двух-трёх, которые я ей показала, и я записала на квитанции её имя и адрес, потому что куклу надо было доставить в соседний штат. Это была рутинная операция, женщина заплатила и отбыла. Но я чувствовала себя как-то странно, голова плыла, я была близка к обмороку и в то же время испытывала душевный подъём, словно мне было видение.
Как обычно, после работы я пошла домой, в свою квартиру, где жила одна. В тот вечер я записала идею, сюжет, историю светловолосой элегантной женщины в шубе. Я исписала страниц восемь тогдашней своей записной книжки, или сahier, от руки. Это была вся фабула «Цены соли». Она стекла с моего пера, словно ниоткуда – начало, середина, конец. У меня ушло на неё часа два, возможно, меньше.
Наутро я почувствовала себя ещё более странно и поняла, что у меня температура. Это должно было быть воскресенье, потому что я помню, как утром ехала на метро (в подземке), и в те времена людям приходилось работать и по субботним утрам тоже, а во время рождественской гонки – целый день. Помню, я чуть не упала в обморок, держась за поручень в поезде. У подруги, на встречу с которой я ехала, были кое-какие познания в медицине, я сказала ей, что мне нездоровится и что я обнаружила у себя на животе волдырь, когда принимала в то утро душ. Подруга лишь глянула на волдырь и сказала: «Ветрянка». К сожалению, у меня никогда прежде не было этой детской болезни, хотя я переболела едва ли не всем остальным. Недуг этот неприятен для взрослого человека – температура поднимается до 40˚ по Цельсию и держится несколько дней, но что ещё хуже, лицо, туловище, руки от локтя до плеч, даже уши и ноздри, на коже и под кожей обсыпает гнойными пузырьками, которые зудят и лопаются. Их нельзя расчёсывать во сне, иначе останутся шрамы и оспины. Месяц ходишь с кровоточащими болячками, которые на лице видны всем и выглядят так, будто в тебя пальнули дробью из пневматического ружья.
В понедельник мне пришлось известить универмаг о том, что я не смогу вернуться на работу. Кто-то из сопливых детишек в магазине, должно быть, передал мне этот вирус, но заодно в каком-то смысле – и вирус книги: жар стимулирует воображение. Книгу я начала писать не сразу. Я предпочитаю, чтобы идеи варились во мне потихоньку неделями. К тому же, когда «Незнакомцы в поезде» были опубликованы и вскоре после этого проданы Хичкоку, пожелавшему сделать из них фильм, мои издатели, да и агент, стали говорить: «Напиши ещё одну книгу того же типа, чтобы укрепить репутацию в качестве…» В качестве кого? «Незнакомцы» вышли в серии «Приключенческий роман Харпера» в Harper&Bros., как тогда называлось издательство, так что я проснулась «приключенческим» писателем, хотя «Незнакомцев» я у себя в голове никак не классифицировала и просто считала романом с интересной фабулой. А если я напишу роман о лесбийских отношениях, на меня навесят ярлык лесбийского писателя? Такая вероятность существовала, притом что я могла бы в жизни больше никогда не вдохновиться на написание подобной книги. Поэтому я решила предложить книгу под другим именем. К 1951 году я её закончила. Я не могла задвинуть её подальше на десять месяцев и взяться за что-то другое лишь потому, что из коммерческих соображений было бы разумно написать ещё одну «приключенческую» книгу.
Harper&Bros. отказались от «Цены соли», поэтому я была вынуждена искать другого американского издателя – к моему сожалению, так как я очень не люблю менять издателей. «Цена соли» получила ряд серьёзных и солидных рецензий, когда вышла в 1952 году в твёрдой обложке. Но настоящий успех пришёл год спустя, с выходом книги в мягкой обложке. Было продано около миллиона экземпляров этого тиража, а прочло книгу, вне всякого сомнения, ещё больше народу. Письма от почитателей приходили на имя Клэр Морган в издательство, выпустившее тираж в мягкой обложке. Я помню, как получала по десять-пятнадцать конвертов с письмами, пару раз в неделю, на протяжении многих месяцев подряд. Я отвечала на многие из них, но на все ответить не могла без стандартного письма с заготовленным текстом, до которого у меня руки так никогда и не дошли.
Юная героиня моего романа Терез может показаться в книге эдакой тихоней, но то были дни, когда гей-бары ютились за какой-нибудь неприметной дверью где-то в Манхэттене, и если человек хотел попасть в определённый бар, он выходил из метро на одну станцию раньше или позже той, которая ему была удобна, дабы не быть заподозренным в гомосексуальности. Привлекательность «Цены соли» состояла в том, что там всё оканчивалось счастливо для двух главных героинь, или по крайней мере они собирались попробовать выстроить совместное будущее. До этой книги гомосексуалам – мужчинам и женщинам – в американских романах приходилось расплачиваться за свою девиацию тем, что они резали себе вены, топились в бассейне или меняли ориентацию на гетеросексуальную (так утверждалось), либо же проваливались – одинокие, несчастные и отверженные – в депрессию, равную аду. Многие полученные мною письма содержали высказывания, подобные этому: «Ваша книга – первая такого рода со счастливым концом! Мы не все кончаем самоубийством, и многие из нас живут нормальной жизнью». В других говорилось: «Спасибо, что написали такую историю. Она немного похожа на мою собственную…» Или ещё: «Мне восемнадцать лет, и я живу в маленьком городке. Мне одиноко, потому что я ни с кем не могу поговорить…» Иногда авторам таких писем я советовала переехать в более крупный город, где будет возможность встретить больше людей. Насколько я помню, писем было поровну от мужчин и от женщин, что я сочла добрым знаком для своей книги. Так и оказалось. Поток писем не иссякал годами, и даже сейчас ещё нет-нет, да и придёт одно-два письма в год от читателя. Я так больше никогда и не написала книгу, подобную этой. Следующей моей книгой был «Недотёпа». Я стараюсь избегать ярлыков. А вот американские издатели их любят.