– Миха, вот если пешком топать, как думаешь, когда мы до твоей деревни дошлепаем? – улыбнулся Леха.
– Вот спросил. Я откуда знаю. К зиме, может, доберемся, если по дороге не прибьют.
– Прибьют, если трепаться будете, – сердился Батя. – Мало вам тварей летучих, тигров да пауков в Смидовиче? Молчали бы, успеете еще набалаболиться.
Парни замолкали, но их хватало ненадолго. Прошагав в тишине минут десять, они снова заводили тихий разговор. Михей рассказывал о спокойной жизни в деревне, и от воспоминаний теплело на душе. Леха повествовал о том, как жил в родном краю до тех пор, пока не попал в тюрягу.
– И чего людям спокойно не живется, – вздыхал Эстет. – Все им придавить кого-то надо, подмять под себя, уничтожить. Двадцать лет назад не навоевались, что ли?
– Будут грызться, пока не перегрызутся все, – бросил Вячеслав. – А когда один останется, он себя загрызет со скуки. Так уж мы устроены. Собака кость грызет, а человек – человека.
Но, погрустив, старались свернуть на что-нибудь веселое, чтобы забыть о пережитых кошмарах и ободрить себя надеждой. За несколько часов ходу порядком устали, и даже проскакивали иногда шутливые фразы про машину. Но автомобили если и попадались на пути, то давно почившие и порядком истлевшие. Бегущее вдаль шоссе позабыло шум колес и гул моторов. И дорога состарилась – покрылась сеткой морщин, запаршивела кустарником по обочинам, выцвела под дождями и солнцем.
«Сколько таких дорог по всей стране осталось? – думал Михей. – Без начала и конца. И ведь раньше они все вели куда-то. От старой жизни сбежал – к новой приехал. Вот, наверное, тогда люди и мотались туда-сюда. В одном месте прожил кусок жизни – и махнул куда-нибудь, заново жить. А не сложилось – можно опять укатить подальше, и все с чистого листа. Вот время было…»
Не зря его с детства манили дороги. И часто при виде пыльной грунтовки, тонущей в знойном мареве, или стальных ниток рельсов, убегающих вдаль, глодала душу Мишки невнятная тоска. Не знал он, откуда эта грусть, но порой, сидя на берегу реки и глядя на закат, мечтал когда-нибудь разведать, где же кончаются манящие его дороги.
Вот и намечтал. Взяли и махнули через полстраны к черту на кулигу. Жил в деревне – одна тоска сердце грызла, а сейчас ее прогнала другая. Каждую ночь видел парень во сне родной край, тихую заводь Бирюсы, звездную россыпь в ночном небе, склонившимся над покатым берегом. Там все было свое, родное. А тут и звезды другие – холодные, колючие. И рассветы неродные, и солнце чужое, и воздух злой, паршивый.
«Доберусь! – поклялся себе Михей. – Ползти буду, но доползу. На дороге кто встанет – глотки перегрызу, чтоб не мешались. Хоть помереть приползу домой. Когда-нибудь…»
День клонился к вечеру. Вдалеке, на самом лезвии горизонта, прощально трепыхались закатные сполохи. Коченеющее небо казалось безмятежным и дружелюбным. На мир наваливалась тишина. Усталость давала о себе знать – друзья порядком намяли ноги за день. Но Батя сказал, что проще сразу застрелиться, чем ночевать здесь, посреди трассы. Еще несколько минут назад он заприметил вдалеке деревушку и сейчас, свернув по второстепенной дороге, взял курс на жилье.
Деревня оказалась давно заброшенной. Сухая трава на задворках, обветшавшие сараи, прогнившие крыши. Дома недобро глазеют черными окнами, словно запоминают. Ветерок шуршит в бурьяне. Но, несмотря на уныние и запустение, опасности Михей не чувствовал. Осторожно заглядывал в темноту окон, прислушивался – тихо.
Для ночлега облюбовали крайний дом. На удивление, даже окна тут уцелели. За приоткрытой дверью путников встретили полумрак и запустение. Тут же принялись устраиваться на ночевку – все мысли были только об отдыхе. Обустроив угол и приперев входную дверь ветхим шкафом, завалились на груду старых матрацев.
– Ноги гудят, – пожаловался Леха и принялся стаскивать ботинки.
– Зря снимаешь, – предупредил Вячеслав. – Мало ли, вдруг драпать придется. Шнурки завязать некогда будет. А так, если жрать нас будут – хоть тапками твоими подавятся.
Недовольно пробурчав что-то, Леха снова обулся. Михей лежал, повернув голову к окну. Сквозь муть стекла заглядывало к ним в дом вечернее небо. Проверяло – тут ли, никуда не делись ли. Где-то под полом хозяйничали мыши – у них там кипела своя жизнь. Батя проверил автомат, присел поближе к парням.
– Отдыхайте пока, я покараулю, – предложил он.
– Слав, а ты как думаешь – тут зверье есть? – спросил Михей.
– Да пес его знает, – пожал плечами тот. – Мы от Хабара порядком отмахали. Тут почище должно быть. Но химзу не снимайте пока – хватанете дозу, лечить некому будет. У меня таблеток нету.
Убаюканный писком мышей, Михей задремал. Спал он крепко – вчерашняя бессонная ночь и усталость давали о себе знать. Сегодня их ничего не тревожило – парень словно провалился в темную яму, без сновидений и переживаний.
Разбудил его Леха. Михей спросонья услышал рядом сбивчивое дыхание и понял, что друг встревожен.
– Мишка, вставай! – зашипел товарищ, тормоша парня. Тот дернулся, и дремота вмиг слетела. Первым делом принялся судорожно слушать. Чего так напугался Леха: зверья, людей? Но тишину ночи нарушали только неугомонные мыши. После недолгой паузы Михей шепнул другу:
– Ты чего?
– Я… это… Как будто слышал…
– Чего?
– Да не знаю. Как будто кто-то в трубу дудел. Словно сигнал какой-то, – сбиваясь, лопотал товарищ.
– Думаешь, люди? – спросил парень, почуяв, что тревога друга передается и ему. Щекотнул тело неприятный холодок, и сердце зачастило в груди, подстегнутое приливом адреналина.
– Нашел у кого спросить, блин. Я-то почем знаю.
Оба смолкли и принялись слушать ночь. Сейчас, напрягая слух, Михей мог различить шорох бурьяна под окном, мышиную возню под половицами. Кажется, на улице накрапывал легкий дождь, и редкие капли с тихим шелестом ложились на крышу. И вдруг странный звук родился в ночи, пронзил безмолвие и поплыл над долиной. Через несколько секунд, вторя ему, с другой стороны ответили похожим сигналом. Парень резво встрепенулся. Это не походило на голос зверя. Михей был уверен – звук имел человеческую природу.
И не знал, радоваться им или бояться.
– Слава, вставай! – парень принялся тормошить бригадира. Тот среагировал мгновенно – рука протянулась к автомату.
– Чего? – тихо шепнул Вячеслав.
– Слышали, – взволнованно зашипел Леха. – Как будто в трубу дудели.
– Может, показалось? – тихо переспросил Батя.
– Нет! – уверенно ответил Михей. – Леха два раза слышал. И я.
– Значит, люди тут есть, – покачал головой бригадир. – Чего только ждать от них?
Прислушались. Ночной ветер тихо шуршал в зарослях, еле слышно вздыхал, словно умирающий старик. Сердце у Михея немного угомонилось, застучало ровнее. Неизвестность настораживала и пугала. Кто знает, каких сюрпризов ждать сегодня?
И вдруг, разрезая ночь, над долиной снова прокатился призывный гул. Михей готов был поклясться – теперь трубили гораздо ближе. Кто бы это ни был – они шли сюда.
– Угораздило же тут заночевать, – зло бросил Вячеслав и положил автомат на колени. – Живым не дамся!
Гостей не пришлось долго ждать. Вскоре улица наполнилась топотом и разговорами на неясном наречии. Судя по всему, людей было много. Наконец, зашумели прямо под окнами. Михей услышал рык, нечленораздельное бормотание, а в следующую секунду стекло со звоном брызнуло на них осколками.
Вскочив, Батя дал в ночь короткую очередь. Темнота на улице заревела, забурлила, многоголосо ударила по ушам. В следующую секунду бригадир повалился на парней, сраженный мощным ударом в лоб. Зашумело на крыльце – рухнул подпиравший дверь шкаф, и по деревянным половицам посыпалась дробь тяжелых шагов.
Вячеслав пьяно шарил по полу, пытаясь нащупать автомат. Глаза его заливала кровь из раны на лбу. Быстро глянув на Михея, он крикнул:
– Стреляй, Мишка!
Но тот не успел. Его, как и Батю, сбили с ног, долго охаживали чем-то тяжелым. Свернувшись, парень пытался уклоняться от ударов, но ему все равно досталось с избытком. Рядом стонал Леха, будто из него выбивали душу. А потом их потянули на улицу. Горячая кровь текла из носа Михея, и, ощутив ее солоноватый вкус, парень вернулся к реальности.
Рядом вспыхнул факел, и Мишка сумел разглядеть обидчиков. Смуглые узкоглазые дикари – не просто толпа, а целое море, наводнившее улицу. Грязные, оборванные – прямо как из-под Комсомольска. В грудь Вячеславу уткнулось кривое копье. Дикарь оскалился, подгоняя бригадира, и по его яростному гавканью Михей понял, что настроены захватчики крайне недружелюбно.
– Пошипи у меня, дрянька желтомордая! – выплюнул Вячеслав, но тут же получил удар в нос и, булькнув, замолк. За компанию досталось и Мишке, стоявшему рядом. А потом их поволокли в ночь. Парень старался не сопротивляться – себе дороже. Он видел, как пару раз схлопотал от дикарей Леха. Батю вели сзади, и оттуда изредка долетала его злая брань.
Пару раз Михей падал, но тут же, подгоняемый тычками, вставал и брел дальше. «Почему сразу не убили? Куда ведут?» – думал он. Но ответы прятались где-то впереди, за темной завесой ночи.
Дорога превратилась в мучение. Парень не знал, сколько они так шли, словно приговоренные – на казнь. Шествие закончилось у двухэтажного здания, утопающего в зарослях. Нутро его, подсвеченное светом факелов, пугало еще больше, нежели толпа немытых дикарей. Пленников протолкнули через выбитые двери и провели в просторный холл. Тычками и пинками заставили преклонить колени перед тем, кто восседал на большом кресле в центре зала.
Михей сразу же признал в смуглом, мускулистом дикаре, облаченном в звериные шкуры, вождя. Тот жадно ел большой кусок мяса, смачно запивая из бурдюка. Тут же располагались телохранители – здоровенные дикари с копьями и дубинами наперевес скалили кривые клыки, кровожадно поглядывая на пленников. У ног вождя терлись три дикарки – видимо, жены.
Вождь небрежно оглядел плененных друзей и что-то властно крикнул остальным. Помещение взорвалось ором десятков глоток, и дикие затрясли копьями и дубинами, внезапно охваченные порывом ярости. Не успевших опомниться друзей подхватили и поволокли мрачными коридорами в дальний угол здания. Их путешествие закончилось