Мороз улыбнулся и замычал, уплетая за обе щеки кашу. Они будто успели уже о чем-то договориться с хозяином. После бани все словно преобразились – взбодрились и повеселели.
– Женька у нас оставаться решил, – улыбнулся дядя Миша. – Мы тут ему найдем применение. Он – мужик рукастый, с техникой дружит. Нам такие нужны.
– Надо подумать, – почесал в затылке Мороз. – А чего бы нет? Я где осяду – там и дом.
– Да чего думать! У нас тут девок знаешь сколько? Любую выбирай. Тебе не семьдесят лет. Детей еще успеешь сделать.
Этот аргумент, видимо, оказался самым весомым. Улыбка Женьки не знала границ.
– Ну все, дядь Миш, уговорил. Только прям завтра девок покажешь, слышишь?
– Тьфу на тебя, предатель, – захохотал Михей. – На баб, значит, нас променял?
– От дельного предложения грех отказываться.
– Ну, ты в гости-то заглядывай к нам!
– Да куда он денется, тут всего-то тридцать километров, – улыбнулся хозяин. – Не навсегда же прощаетесь.
– Ну, бывай, братуха, – Михей и Мороз крепко обнялись. – Спасибо тебе за все. Чини свою колымагу да прилетай к нам в гости.
– Взаимно, – улыбнулся Женька. – Без вас я бы сгнил там у себя, в Бадарах. А тут, глядишь, новую жизнь начну благодаря вам. Девок много, кормят на убой, работой обещали обеспечить. А что еще мужику для счастья нужно?
Над миром висело ясное утро. И хотя август подходил к концу, лето словно расщедрилось на теплые деньки. Над поселком плыли редкие облака – в ту сторону, куда через несколько минут отправлялись Леха с Мишкой. Михей места себе не находил – хотелось скорее сорваться и бежать без остановки. Ночью он тоже спал ужасно – просыпался каждые полчаса, глядел в темень за окном. С нетерпением и тоской ждал рассвета. Он ушел бы еще с вечера, если бы его не вразумили Эстет и дядя Миша. И сейчас он рвался в родную деревню так, словно боялся опоздать.
– Ну, бывайте. Не навек прощаемся.
Они так и стояли на пригорке – дядя Миша и Мороз. Улыбались и махали руками. А потом Михея и Леху затянула дорога. Эстет не поспевал за товарищем и каждые десять минут одергивал его. Мишка сбавлял ход, но его хватало ненадолго. Вскоре он снова забывался и срывался чуть ли не на бег.
Часа через три встали отдохнуть в тенистой роще – перекусили и утолили жажду. Леха выглядел немного уставшим, в Михея же будто влили новых сил. Эстет смотрел на товарища с завистью.
– Вот ты рвешь. Я за тобой еле поспеваю.
– Леха-Леха, – только покачал головой парень.
– Да понимаю все, – заулыбался товарищ. – Ну, еще немного. Ты знаешь, я тут подумал – а может, мне книгу написать?
– Серьезно, что ли? – с сомнением глянул на него Михей. – Про что? Про наши путешествия?
– Ага. Ради исторической точности. Пускай потомки читают, удивляются.
– Домой придем – засядешь, – отвечал парень. – Теперь хоть десять книг напишешь, Леха. Сейчас нам все можно будет.
Солнце резало рощу длинными лучами. Сочилось по листве золото, стекало на траву, и мельтешащая под ногами жизнь жадно глотала его. И во всем этом чувствовалось нечто до ужаса близкое и любимое. Мишке хотелось обнять родной край, прижать к груди. Что-то невыразимое рвалось наружу, и парень не в силах был удержать это. А потом они поспешили дальше, и Леха опять едва успевал за другом.
Михей задумался – он не был дома четыре месяца. Как там? А вдруг…? Он вспомнил свои чувства, когда в видениях прошлой ночью увидел сгоревшую деревню. Сердце заколотилось сильнее. Парень почти перешел на бег, и Лехе приходилось снова осаживать его.
– Да куда ты несешься? – заполошно пыхтел он сзади. – Скачем, как кони. Дай хоть отдышусь. Не убежит от тебя твой дом.
Михей только отмахивался и рвал дальше. Уже почти перед самой деревней присели на солнечной поляне. Но терпения парня хватило ровно на три минуты. Он глянул на руки и увидел, что они дрожат.
– Хорош сидеть. Осталось-то полчаса ходу. Не могу. Сил никаких нет.
И они снова рванули с места. Леха тяжело дышал сзади, стараясь хоть как-то притормозить сорвавшегося с цепи Михея. Не помогало. И тогда Эстет, матерясь себе под нос, кидался догонять бегущего вперед товарища. А Мишка уже не мог остановиться, и слова друга будто не доходили до него. Вот уже знакомая роща – тут в детстве они с батькой собирали крепкие боровики. Там, за ней – красавица-Бирюса, все такая же синяя и глубокая. Он глянул вверх – в небе облака вперемешку, а сквозь них, точно сквозь сито – золотые брызги солнца. И ветер другой, и у воздуха словно запах знакомый.
Все такое близкое, родное.
Перед тем как свернуть на грунтовую дорогу, Михей поднял руку и притормозил. Эстет недоуменно глянул на него.
– Ты чего? – спросил он.
– Страшно, – вдруг признался парень. – А если там чего случилось?
– Пойдем уже, нормально все, – похлопал его по плечу товарищ. – Скажешь тоже.
Вот и последний пригорок. А за ним – родная деревня. Зеленые огороды, сучкастая изгородь, а дальше – картошка, свекла, ровные, как по линейке, грядки. Показалась угловатая крыша крайнего дома. За ней – колодец-журавль, старые березы с обвисшими ветвями, наезженная колесами телег дорога. И тогда Михей побежал, позабыв про Леху. Эстет сел на тропинку возле огорода, скрестил ноги и вдохнул поглубже. На его лице расцвела улыбка.
На задворках яростно залаял Дружок, почуяв чужих. И вдруг пес взвизгнул и метнулся к неожиданному гостю. Парень упал на колени, обнял пса и поцеловал его прямо в мокрый нос. А ноги уже несли его дальше, к крыльцу. Все тот же старый чан у входа, скрипучие ступеньки – ровно десять. Это число Михей помнил с детства. В прохладных сенях пахло луком и сеном. Открытая настежь дверь, узкая кухонька, дурман родных запахов отовсюду. У Мишки текли по щекам слезы – не смог удержаться. Охнула бабка, сидящая возле печи, схватившись за сердце. Миска с молоком вырвалась из рук старухи и грохнулась на пол, по доскам потянулся белый ручеек. Парень сгреб бабушку в объятия, поцеловал в сухую щеку и рванул в соседнюю комнату. Сидящая за столом женщина обернулась – постаревшая, с осунувшимся лицом, печальная. Михей шагнул через порог и улыбнулся через слезы.
– Здравствуй, мама. Я вернулся!
Эпилог
По ясному небу катились кудрявые облака. Они бросали тень на выцветающие поля и перелески, пробегали отражениями по водной глади Бирюсы и торопились дальше, за горизонт. А внизу на земле лежали россыпью домов деревеньки, которые не накрыла тень войны и страшной жизни. Там по-прежнему кипела жизнь, текла привычным руслом, как полноводная река.
Михей вытер пот со лба, отпустил пилу. Усталость давала о себе знать. Рядом ровной стопкой лежали чурбачки – друзья заготавливали дрова на зиму. Дружок остервенело чесал за ухом, изгоняя надоедливых блох. Здесь, с парнями, ему было веселее.
– Леха, давай перекурим. Устал я что-то.
Миновал год с тех пор, как он вернулся домой. Прошла зима с трескучими морозами и метелями, и к мартовской капели улеглись страшные воспоминания о минувших приключениях. А потом подкралось лето с его сенокосом, огородами и прочими делами. Михей стал спать спокойно и лишь изредка видел во сне погибшего товарища. Но тот теперь не винил его как раньше – все изменилось после той страшной ночи в лесу. И парню хотелось верить, что где-то там, куда однажды уходят все, Ромка обрел новую жизнь.
Мать в первое время не верила своему счастью. Мишка не рассказывал ей всего, но даже поведанного хватило, чтобы она первые дни по возвращении сына плакала, вспоминая о его лишениях. Иногда, когда парень засыпал, мать просто тихо сидела у его кровати и смотрела на сына. Мишке казалось, что мама сильно постарела за время его отсутствия. Разве мог он, бездетный, понять, сколько всего перетерпело материнское сердце?
Рассказы об их приключениях ходили слушать всей деревней. Пацанята первое время не давали парням проходу, тормошили, выспрашивали, и часто на рыбалке у костра не было от них отбою. Осталась боль в людских сердцах о погибших в Комсомольске односельчанах. Вытирая слезы, завидовали Михею те, кто потерял близких. А потом улеглось, подзабылось. Затянули снова людей повседневные заботы, и только в тех домах, куда не вернулись мужья, матери и сыновья, навсегда поселилась мрачная тоска.
Леху с радостью приняли в Мишкином доме. За год он поправился и теперь не выглядел болезненно худым. Поселившись на новом месте, он работал наравне со всеми, и родные Михея быстро привыкли и полюбили нового друга сына. Эстет даже успел приглянуться соседской Наташке – такой же рыжей и худой девке, и теперь они подолгу пропадали где-то вечерами, после трудовых дней. Мишка смотрел на парочку с улыбкой, но в душе был рад за друга.
Иногда, засыпая, глядя в низкий потолок деревенского дома, он вспоминал прошлогоднее путешествие. Парень лежал и смотрел, как при свете лампады бабка выводила простым карандашом на старой тетради молитву, чтобы не забыть. И как притуплялся ее карандаш, притуплялись и воспоминания о былом. Забывалось плохое, но оставалось яркими стежками на полотне памяти доброе, хорошее.
В простом житейском счастье всегда есть капелька грусти. Чтобы не забылся человек, чтобы помнил, что ему есть что терять, и оттого сильнее ценил то, что имеет. И в такие минуты грусти вспоминал Михей и Таську с Батей, и Ромку, и отца. Но жизнь раскладывает все по-своему. И грусть потихоньку отходила. Сердце умеет излечивать себя само, ему нужно только время. А еще нужно уметь простить и отпустить.
За минувшее путешествие Михей многое понял для себя. Осознал, каким глупым он был когда-то и чего мог бы потерять. Гонит судьба человека по земле, подстегивает сердце невнятной тоской. Все думается ему, что где-то там, за горизонтом, в новом краю все по-новому будет. И идет человек. Много дорог истопчет, много маленьких жизней изживет тут и там. А на самом деле по кругу ходит, и на закате жизни хочется ему туда прийти, откуда все начиналось.