Хотя формально большинство этих законов не относилось к акционерным компаниям, их действие распространилось и на компании, участниками (акционерами) которых были дискриминируемые лица. Ограничения со временем только нарастали. При этом евреи-иностранцы дискриминировались вдвойне – и как иностранные подданные, и как иудеи.
Конечно, буквальное соблюдение этих ограничений не позволило бы России добиться даже тех позитивных результатов, о которых мы уже говорили. Поэтому был найден более или менее приемлемый компромисс, который, разумеется, не решал проблемы в целом и отбивал у заинтересованных лиц желание заниматься бизнесом в России.
Одной из важнейших проблем русской индустриализации была неотделимая от акционерного законодательства проблема иностранного капитала. При дворе, в правительстве и обществе были сильны негативные настроения по поводу его участия в народном хозяйстве страны. Ксенофобия тут достигала высокого накала, и в ход шли нержавеющие аргументы о «распродаже родины», с которыми читатели хорошо знакомы и по нынешнему времени. Кстати, эта ксенофобия пополам со шпиономанией не принесла стране ни малейших дивидендов. Совсем наоборот.
Россия была небогата капиталами, а русский бизнес, как мы видели на примере Поля, не был готов рисковать тем, что имел. Однако деньги для индустриализации были нужны здесь и сейчас, и препоны иностранным капиталам реально тормозили экономическое развитие империи.
При любом удобном случае, в каждом докладе Николаю II Витте снова и снова вкратце пересказывал историю индустриализации стран Запада, в которой иностранные капиталы сыграли громадную роль (а для США, уже ставших лидером мировой экономики, эта роль была решающей), объяснял, что Россия – не Китай и не Египет и не может попасть в зависимость от иностранцев.
Он говорил о том, как вредны для развития империи ограничения иностранного капитала, и занимался ликвидацией экономической безграмотности императора и его министров. Они жили в какой-то параллельной реальности и не понимали даже того, что сельское хозяйство и промышленность связаны неразрывно еще и потому, что промышленность – исход для лишних рабочих рук деревни.
И что если мы сами не можем построить завод, то почему бы не разрешить сделать это иностранцам, которые дадут работу русским людям, сделают товары, которые иначе пришлось бы за валюту ввозить из-за границы и т. д. И если они получают за свой риск и труды некоторую прибыль (что бывало не всегда), то это не повод бить в набат.
Успех Витте имел относительный. В одном из докладов он называет несколько крупных предприятий с миллионными капиталами, которые не начали работать из-за указанных ограничений. В тяжелой борьбе против мощного «патриотического» лобби он обратился за поддержкой к Д. И. Менделееву, и тот в 1898 году написал Николаю II письмо, доказывая необходимость привлечения иностранного капитала. И это в стране, где главной темой был аграрный кризис!
Естественно спросить: чем была вызвана такая близорукость государственных мужей и самого главного из них?
Часть ответа, полагаю, содержится в характеристике главы МВД В. К. Плеве, постоянного оппонента Витте, которую дал В. И. Гурко:
Плеве принадлежал к той плеяде русских государственных деятелей, которые и по образованию, и по самому строю всего народного хозяйства той эпохи, к которой они принадлежали, не постигали того значения, которое приобрели в России в последнюю четверть XIX в. вопросы народного хозяйства.
Они мысленно продолжали жить во временах натурального хозяйства и не понимали, что в новых экономических условиях «весь народный организм составляет одно сложное хозяйственное целое, отдельные части которого находятся в тесной зависимости друг от друга».
Вообще, характерной чертой имперской правительственной системы была величавая неспешность, как будто на календаре были 1830–1840-е годы.
Не зря уральские промышленники в феврале 1905 года напоминали правительству, что
реформа акционерного закона стоит на очереди более 30 лет, пересмотр паспортной системы потребовал 45 лет и до сих пор еще не закончен в самой важной своей части – отмене паспортов. Издание нового вексельного устава было плодом 12 комиссий – на протяжении 55 лет. Развязка поземельных отношений растянулась на полстолетия.
При этом всякий раз, когда можно было раздвинуть рамки законодательства, дать людям больше свободы, власть стремилась – часто совершенно рефлекторно – на всякий случай их сузить. Серьезной модернизации правового обеспечения предпринимательства так и не произошло. Так, закон об акционерных обществах 1836 года отменило Временное правительство.
А ведь речь шла о вещах в полном смысле слова судьбоносных…
Историк К. Ф. Шацилло писал, что Россия могла кормить самую большую в мире армию, но не могла вооружить ее в соответствии с требованиями времени. В частности, наша промышленность в принципе не в состоянии была производить некоторые виды новейших вооружений.
При этом «ненависть» к иностранному капиталу не мешала размещать за границей оборонные заказы на гигантские суммы, в то время как отдельные русские частные заводы стали получать военные заказы лишь перед Русско-японской войной. Неспособность «полуфеодального» казенного военпрома справиться с намечаемыми программами привела к появлению в России частной военной промышленности как специальной отрасли хозяйства. За 1910–1914 годы ее создали русские банки, вложив 100 млн рублей. К. Ф. Шацилло отмечает, что
к началу мировой войны в этой отрасли было возведено или находилось в стадии строительства 11 стапелей для линейных кораблей, около 50 стапелей для эсминцев и подводных лодок, крупнейшие в Европе артиллерийские, пороховые и снарядные заводы. Все они были оснащены новейшим высокопроизводительным оборудованием, рационально организованы, и казенные заводы не могли тягаться с ними ни в ценах, ни в сроках исполнения заказов.
Однако вместо разумной координации действий казенных и частных военных заводов, как это было в Германии со времен Бисмарка, правительство по-прежнему видело в предпринимателях врагов. Накануне Первой мировой войны правительство вошло в новое прямое столкновение с бизнесом (опять на почве дискриминации «лиц иудейского вероисповедания»), однако реакция последнего была столь резкой и острой, что оно вынуждено было пойти на попятный.
И в начале ХХ века Россия не только не стала страной с полной свободой предпринимательства, но, напротив, и правительство, и Дума не слишком задумывались о повышении промышленного потенциала страны накануне первой в истории человечества тотальной войны. Думское большинство, например, на пике промышленного подъема 1909–1913 годов постоянно беспокоилось о том, что необходимо сдерживать «чрезмерное развитие частной промышленности и ее укрепление». Через два-три года эти же люди будут обвинять правительство в нехватке снарядов и патронов.
Непонимание элитами азов народного хозяйства в условиях неуклонного технического прогресса обернулось для империи тяжелыми последствиями. Достаточно сказать, что за 1915–1917 годы наша артиллерия получила 1448 тяжелых и осадных орудий разных калибров, из которых лишь 41,6 % (602 ствола) были сделаны в России. Союзники поставили и две трети бездымного пушечного пороха и свыше 50 % взрывателей к снарядам. Подобных примеров, увы, очень много.
Очень странное сближение
В торгово-промышленной сфере Россия, несмотря на доминанту антикапиталистических настроений, волей-неволей должна была идти по западному пути – обойтись без крупной промышленности было невозможно.
Сдвинуть утопию в аграрной сфере было намного труднее. Здесь агрессивную и успешную «оборону» держали народники всех видов.
Парадоксально, но для судеб нашей страны важнее оказались их представления о развитии сельского хозяйства после 1861 года, нежели реалии самого этого развития. Поэтому мы должны понимать как первые, так и вторые.
Однако по порядку.
Народничество – продукт нового общественного настроения – было самым влиятельным идейным течением пореформенной эпохи. И даже многие марксисты как минимум в юности (например, Ленин) были народниками и верили, подобно им, в уникальность исторического пути России, вполне разделяя их мессианизм. Здесь уместно напомнить, что в 1897 году на тысячу жителей в стране насчитывалось 16 человек с законченным средним и высшим образованием в 1917 году – 40 (1,6 % и 4,0 % соответсвенно).
В сущности, народники – это большинство образованных людей, часто имевших противоположные взгляды на будущее России, но солидарно выступавших за ее развитие на основе общины.
На левом фланге этого удивительного конгломерата находились представители «общинного социализма», на крайне правом – те, кого называли «охранителями», в том числе два последних императора, а между ними – тогдашние либералы.
В учебниках об этом «странном сближении» обтекаемо говорится, что по разным причинам общину поддерживали различные политические течения.
Однако странность тут только кажущаяся. Выше говорилось о том, что община – оптимальная конструкция для контроля и эксплуатации крестьянства. Если отбросить словесную эквилибристику, то легко увидеть, что община была симпатична своим защитникам потому, что была основана на принуждении миллионов людей к консервации отсталой минималистской схемы общежития. А это резко повышало возможности для управления этими людьми.
Для левых народников община – в силу упрощенного понимания социализма – имела «великое социальное значение», будучи «эмбрионом» нового строя. А народ России должен был здесь сыграть роль объекта в гигантском социалистическом эксперименте.
Для правых народников, то есть «охранителей», община была опорой режима, удобным административным органом, к тому же обеспечивающим помещиков дешевой рабочей силой.
Примерно по тем же причинам общину поддерживали те, кто считались умеренными либералами и выступал за «правовой порядок» – в основе большинства аграрных контрреформ Александра III лежали именно земские петиции.