Причину непрерывного роста податной задолженности в общинных губерниях следует искать опять-таки в системе самоуправления, неотъемлемой частью которой стало податное дело, основанное на круговой поруке.
На сельском сходе и старосте лежала раскладка по дворам денежных податей и натуральных повинностей (казенных, земских и мирских), ведение счетоводства, контроль за должностными лицами, причастными к общинным финансам, и взыскание недоимок. При этом сход должен был предупреждать накопление долгов и взыскивать недоимки, причем применение мер принуждения должно было идти постепенно, чтобы избежать хозяйственного расстройства недоимщиков.
До 1861 года в государственной и удельной деревне податное дело было под контролем начальства, которое защищало интересы отдельного плательщика от возможного их нарушения общиной. В крепостной деревне эти интересы охранял помещик или управляющий.
Однако в Положении 19 февраля мы не найдем ни слова о контроле над податной деятельностью общины. Отныне раскладка всех сборов и повинностей относилась к компетенции схода, его приговоры признавались окончательными и не подлежащими обжалованию «при обыкновенных условиях». Эта ситуация не имела аналогий ни в каких других сферах российского податного законодательства, которое везде и всюду оберегало интересы отдельных плательщиков от произвола или простых ошибок тех, кто раскладывал подати. Предусматривался порядок и собственно раскладки, и апелляции на нее, как, например, у польских крестьян.
Только с 1889 года земский начальник получил возможность отменять мирские приговоры, составленные с нарушением интересов отдельных лиц, однако лишь по жалобе потерпевших – а жаловаться осмеливались немногие. Удивительно, что почти за тридцать лет после 1861 года правительство не удосужилось исправить эту ситуацию!
Вводя круговую поруку, комиссии ориентировались на реформу Киселева, проигнорировав при этом все, что сделало его мероприятия успешными, – тот же контроль в первую очередь. Результаты оказались плачевными.
Основные требования разумно организованной податной системы состоят прежде всего в том, что законом точно определяются сумма налога, основания раскладки налога и способы ее обжалования, время взимания и ответственность за несвоевременный платеж. То есть люди должны знать, сколько и за что конкретно они платят, как оспорить платеж, который считают несправедливым, когда они обязаны вносить деньги и чем чревата просрочка.
Киселевская система соответствовала этим критериям. В сущности, это образец, если так можно выразиться, «патернализма с человеческим лицом». Система была понятной и справедливой, не полагалась слепо на человеческие качества ее участников и почти исключала возможность злоупотреблений.
Организация податного дела после 1861 года – образец системного беспорядка, который выделяется из общего ряда даже на фоне отечественных стандартов. Права должностных лиц определены не были, никаких правил по раскладке и сбору повинностей, ведению счетоводства, контролю за собранными деньгами не существовало – эти вопросы просто огульно отнесли к компетенции схода.
Разные виды платежей курировали разные инстанции: за выкупные платежи отвечали мировые посредники (потом земские начальники), за земские сборы – земство, а взыскивала их и недоимки полиция. Мирскими сборами занимались крестьяне. Несогласованность прав и обязанностей инстанций нередко приводила к взаимным конфликтам. Это, в свою очередь, давало крестьянам свободу маневра, то есть возможность затягивать платежи.
Они были согласны с тем, что могут платить подати частями в течение всего года и тем самым предупреждать накопление недоимок. Но для этого староста или сборщик должен был следить за доходами каждого двора, знать мелкие заработки, из которых складывался бюджет двора, и немедленно изымать их. В небольших общинах так и происходило. Но в обществах с десятками и сотнями дворов это было нереально.
Крестьяне быстро отвыкли от дореформенных порядков, когда податное дело контролировало начальство. А сельские власти полноценно заменить их не могли, не случайно податные инспекторы 16 из 18 наиболее задолженных губерний отмечают «слабость надзора» как одну из главных причин появления недоимок.
Многим сходам нужны были не достойные, а относительно нетребовательные должностные лица. Однако чем хуже поступали деньги, тем жестче полиция давила на старост.
И хотя сельское начальство прямо зависело от полиции, его зависимость от сходов была еще сильнее. Требовательный и принципиальный староста часто воспринимался как враг, ему сокращали содержание, старались выжить с должности и даже после того, как он уходил, продолжали мстить, «обделяя землей и лесом, притесняя пастбищем, нанося всякие обиды и оскорбления». Так что проявлять активность на этой ниве зачастую было опасно.
В результате из-за бездействия старост и старшин установился обычай откладывать уплату податей до осени, когда шло усиленное взимание податей.
Серьезным мотивом откладывать платежи стала и круговая порука. Один из податных инспекторов Саратовской губернии в 1901 году писал:
…Многие крестьяне-плательщики, имея полную возможность уплатить сборы, не желали погашать недоборы в том расчете, что если сами они своевременно уплатят причитающийся с них оклад, то все равно придется платить за других, то есть придется платить два раза.
Из-за круговой поруки даже зажиточные крестьяне стали максимально затягивать платежи, резонно опасаясь, что вовремя внесенная подать станет основанием для дополнительного платежа за соседей-недоимщиков.
Вольно было писать Хомякову, что круговая порука обусловлена самой природой «русского мужика», что такая взаимная ответственность улучшает положение крестьян, что она связана с «русским понятием о священном долге взаимного вспоможения».
Легко быть нравственным за чужой счет. А вот крестьянам совершенно не хотелось отдуваться «за того парня», очень часто пьяницу и лодыря.
Запаздывание с уплатой стало формой своего рода самозащиты крестьян от несправедливости податной системы. Платили теперь только по настоятельному требованию властей.
Под воздействием всех этих факторов недоимка стала заурядным явлением, как бы неотъемлемым компонентом податного дела.
Как правило, она вовсе не была индексом крестьянской бедности, особенно с учетом того, что значительную часть недоимщиков составляли богатеи. Задолженность состоятельных крестьян была явлением широко распространенным и едва ли не повсеместным; по уездам их считали тысячами. Некоторые из них, помимо надельной, владели сорока и более десятинами собственной земли, занимались солидными промыслами и крупной торговлей, имели бакалейные и мануфактурные лавки, мельницы, содержали почтовые станции и т. п. Отдельной строкой шло крестьянское начальство, которое использовало в личных целях общественные средства, нередко на многие тысячи рублей. На богатеев-должников падало иногда до 50 % недоимок тех или иных селений, однако их не только не привлекали к круговой поруке за других недоимщиков, но и не понуждали к платежу за себя. А в это время у мелких недоимщиков для погашения долгов отбирали для продажи даже скот.
Еще одним фактором недоимочности стало активное использование крестьянским начальством служебного положения в личных целях. Растраты ими общественных средств, нередко многотысячные, стали банальностью.
Таким образом, недоимки, с одной стороны, стали самозащитой людей от основанной на круговой поруке податной системы, а с другой – были естественным следствием плохой организации податного дела.
Община как фактор пролетаризации крестьянства
Хотя недоимки и не являются четким индексом неплатежеспособности русской деревни и задолженность конкретного селения далеко не всегда означала, что его жители сидят без денег, но, разумеется, бывало и так, что отдельные крестьяне по разным причинам были не в состоянии заплатить здесь и сейчас.
И в тысячах случаев это становилось поводом для их разорения миром.
Безответственность общины в податном деле, вытекающая из ее бесконтрольности, была выгодна и полиции, и сельским властям.
Для полиции с 1874 года наблюдение за ходом платежей и взыскание недоимок стало малоприятным довеском к основным обязанностям. Тем не менее начальство оценивало ее деятельность в том числе и по этому показателю тоже. Из стремления получить как можно больше денег часто вытекала предельная неразборчивость в приемах и способах их взыскания.
Полиция имела право продавать за долги крестьянское имущество по описям, утвержденным крестьянскими учреждениями, но это было довольно хлопотно. А вот община могла совершать такие продажи безо всяких ограничений. Поэтому полиция предпочитала давить на старшин и старост, те, в свою очередь, – на сход, который, не будучи стесненным никакими правилами, без описи продавал последнюю движимость недоимщика, безнаказанно разоряя бедных односельчан.
Компетентный современник пишет:
Если бы представитель полиции при принудительном взыскании допустил десятую долю того произвола и того разорения, которое у всех на глазах допускается самодеятельным миром, то для такого полицейского чина не нашли бы подходящей скамьи подсудимого, а мужицкий «мир» творит все это безнаказанно.
Однако общинный арсенал вариантов пролетаризации односельчан этим не исчерпывался.
Немалая часть крестьян после 1861 года стала жить лучше благодаря возможностям, которые дала модернизация. Обогащение таких крестьян повышало средний уровень благосостояния деревни, потому что шло не за счет соседей, а приходило извне.
Второй тип обогащения связан с «мироедами», наживавшими богатство именно за счет односельчан. В этом случае шло перераспределение уже имевшихся достатков, что приводило не к повышению уровня зажиточности, а к резкому росту неравенства: одни поднимались по мере того, как деградировали другие.